Солнце, взошедшее над Африкой, жарко бьет мне в левый висок, крупные черные коршуны летят в сторону океана за добычей: наверное, начался отлив и есть чем поживиться на осушке.
Саль Тахир кончает петь, улыбается нам и снова поднимает шланг, из которого бьет несильная, но широкая живая струя воды…
Наконец судьба наша решена на ближайшие восемнадцать часов. Нам разрешают отъехать на три километра от аэродрома Йофф и провести день в отеле «Н’гор» и на пляже перед ним.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Семиэтажное, белое и красивое здание отеля «Н’гор» одиноко возвышается посреди пустынной местности. Позади него — сухая, с колючей желтой травой степь. Перед ним — со вкусом разбитый молодой парк и океан. Черным изогнутым клином врезается в океан базальтовый мыс Алмади — самый западный кончик полуострова. Несколько небольших черных островков и множество скрытых под водой рифов защищают бухту от океанского прибоя, и хотя с веранды отеля хорошо видны белые полосы бурунов, вода в бухте совершенно спокойна. Песчаный пляж расцвечен пестрыми зонтами. У основания мыса Алмади виднеется деревня, давшая название отелю. Жители деревни занимаются рыболовством, поставляя рыбу на кухню отеля, и обслуживают иностранцев, приезжающих на летний сезон: работают швейцарами, официантами, шоферами, садовниками, лифтерами, носильщиками, уборщиками.
Прохладный пассат тянет с суши, но в молодом парке, усаженном красиво подстриженными туйями и невысокими атласскими кедрами из Марокко, запах теплой хвои каким-то удивительным образом сочетается с йодистым запахом моря.
Парадокс: тропики, четырнадцатый градус северной широты, солнце, как ему и полагается, жарит, а ветер холоднущий и вода такая ледяная, что поначалу я просто не осмеливаюсь влезть в нее. Разумеется, я знал о холодном Канарском течении, достигающем берегов Зеленого Мыса, но что оно настолько холодно, ей-богу, не подозревал!
Я все-таки отправляюсь купаться — натягиваю маску на лоб и плыву подальше от берега. Купающихся почти нет (еще не сезон), и лишь вдалеке виднеются стройные женские фигуры в белых купальниках, скользящие на водяных лыжах по заливу.
Надвинув маску на глаза, я ныряю и круто ухожу в глубину. Увы, ничего примечательного нет: та же, что и у нас в Черном море, нежно-голубая цветовая тональность, такое же, как и у нас за галечниковой полосой, песчаное дно; только волны перекатывают по дну необычное: скорлупу кокосовых орехов и кожуру бананов…
Деревня Н’гор расположена на самом берегу, на пляже.
Взрослые сенегальцы не обращают на нас никакого внимания — европейцы или американцы постоянно слоняются у деревни Н’гор. Мужчин незаметно, а женщины трудятся на литорали, собирая дары моря, и, надо сказать, обильные дары! Мы находимся как раз в том месте, где кончается песчаный пляж и начинается берег, сложенный третичными лавами вулканов Мамель. При отливе в каменных чашах остается много крупной рыбы. Женщины вылавливают ее и тут же распластывают на обсохших камнях, чтобы она провялилась на солнце.
Рыба меня не интересует, а набрать для коллекции какой-нибудь литоральной живности было бы совсем неплохо. Я скачу по камням в сторону океана, внимательно глядя себе под ноги. Вообще-то тропическая литораль значительно беднее литорали умеренной или бореальной полосы — прямые солнечные лучи убивают живое. И все-таки мне удается заметить крупного ярко-красного краба, по какой-то надобности вылезшего из воды. Я пикирую на него, но краб оказывается сначала проворнее меня и удирает в расщелину, а потом — терпеливее: я так и не смог дождаться, пока он вылезет. Зато колонией очаровательных красных актиний — животных, на мое счастье, приросших к камням, — я любуюсь в свое удовольствие неограниченное количество времени. Менее ярких, но столь же симпатичных животных я собирал когда-то на скалах Охотского моря, в Ейринейской губе; они прекрасно жили там под пасмурным дождливым небом, по соседству с вековечной тайгой. Но эти, африканские, актинии сидят под лучами обжигающего солнца, на обсыхающих камнях и как будто ничуть не страдают от этого: колония многочисленна, жизнеспособна, а актинии, подобравшие щупальца, просто выглядят немножко надувшимися, обиженными на покинувший их океан.
…Вдоволь насмотревшись на актиний, я все-таки предпочитаю покинуть литораль: с непривычки запах погибших среди камней и теперь разлагающихся рыб или еще каких-то животных не кажется мне приятным.
Арданов не пошел со мной на литораль: он сидит наверху, на скалах, обдуваемых свежим ветерком, и терпеливо ждет, когда я расстанусь с актиниями. Кстати, совсем недавно я узнал, что Арданов — это, так сказать, журналистский псевдоним, а настоящая фамилия радиокомментатора Галкин… Вокруг Арданова-Галкина расположились полуголые ребятишки, за спиной его топорщатся колючие опунции с бледно-желтыми крупными цветами… Арданов дремлет на солнышке, очевидно, полагая, что ни кактусы, ни ребятишки не представляют никакого интереса для центрального радиовещания.
Предложение пройтись по улицам деревни Н’гор Арданов-Галкин встречает безропотно. Сначала мы обходим деревню с южной стороны. Сухая — сезон дождей еще только приближается — колючая растрескавшаяся степь лежит за крайними домами или, точнее, изгородями. Издали видны над крышами кроны пальм, видны прямоугольные, как избы, но сложенные из саманных кирпичей, дома с покатыми кровлями. Но в самой деревне мы попадаем в лабиринт из узких галерей, стены которых образованы высокими тростниковыми или глиняными (как дувалы в Средней Азии) заборами. И у нас возникает ощущение тесноты, замкнутости, отгороженности деревни от всего мира… Так и есть, наверное. Жителям Н’гор осточертели заезжие туристы, бродящие по их деревне с фотоаппаратами, заглядывающие во дворы, и они защищаются от них высоченными заборами, под прикрытием которых и течет их жизнь, лишь чуть-чуть приоткрывшаяся нам.
Рыбаки возвращаются с уловом — вот первое, что мы замечаем, снова выйдя на берег океана. Лодки еще далеко, но паруса отчетливо видны. Прежде чем попасть в тихую гавань, лодкам нужно миновать полосу бурунов там, где разбиваются о рифы и островки океанские волны… Лодки — узкие, под трапециевидными по форме, белыми парусами — медлят, словно рыбаки выжидают или небольших волн, или хорошего порыва ветра, но потом, одна за другой, устремляются в водовороты. Белые паруса их теряются на белом фоне разбитых волн, а затем возникают вновь, уже по другую сторону бурунов…
Теперь лодки легко скользят по гладкой воде, и неподалеку от берега рыбаки начинают сворачивать паруса, накручивая их на высокие мачты… Все население деревни уже высыпало из домов, и когда лодки входят в мелкую воду, их на руках вытаскивают на берег… Мужчины сделали свое дело, и у лодок их заменяют женщины: они перекладывают рыбу в плетеные корзины, ставят корзины на головы и уносят.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В положенный час — чуть позже шести вечера — солнце упало в океан за Зеленым Мысом. С балкона отеля мы любовались вспышкой багрянца, пока он не погас и не высыпали над океаном мелкие звезды… А едва забрезжил рассвет следующего дня, как лайнер все той же компании «Эр Франс» поднялся вместе с нами с дакарского аэродрома Йофф.
…Последний раз мигает нам вслед маяк на плоской вершине вулкана Мамель, и самолет берет курс на Конакри.
Вверху светлее, и мы встречаем утро раньше, чем люди на земле, для нас раньше начинается день, в который мы ступим на берег Гвинеи…
Она уже под нами — земля Гвинеи, но не свободной Гвинейской Республики, провозгласившей своим девизом «Труд, Справедливость, Солидарность», а Португальской Гвинеи — колонии фашистского государства. Я вижу сейчас ее затопленные океаном и разлившимися реками зеленые болотистые берега.
На берегу реки Бани, притока Нигера, стоит небольшой городок Дженне. О его былой славе ныне почти ничто не напоминает, а несколько столетий назад он был крупным торговым центром. В средние века местные жители называли свою страну по имени этого города — Дженне, арабы же, усиленно торговавшие с ними, называли страну Геноа. Португальцы и другие европейцы усвоили арабское произношение, немножко видоизменив его, и постепенно искаженное название «Гинеа» или «Джинеа» закрепилось за тропическим побережьем Западной Африки — так, во всяком случае, думают некоторые исследователи.
А первые европейцы-мореплаватели называли гвинейское побережье «Берегом ливней»: корабли уходили в плавание ранней весной и неизменно оказывались у берегов Гвинеи в разгар сезона дождей, который продолжается с конца марта по ноябрь.
Не знаю, как встретит Гвинея нас… Сверху земля кажется единой и неделимой — государственные границы не видны, — и совсем не исключено, что мелькнувшая под вами река — это Рио-Нунец, на севере Гвинейской Республики… Если так, то мы почти прилетели, и солнце светит нам с безоблачного неба. «Безоблачного» — в самом точном смысле слова, и я вовсе не вкладываю в него никакой символики. Вероятно, таким же спокойным и ясным было оно и в 1849 году, когда французские и бельгийские корабли вошли в Рио-Нунец и подвергли бомбардировке селение Боке, после чего вождь племени ландума Тонго вынужден был согласиться на строительство французского военного форта в своих владениях… И таким же было небо семьдесят лет назад, когда французский корвет «Горячий» получил приказ захватить остров Томбо, на котором находились две деревушки — Конакри и Бульбине — и пристроившиеся возле них фактория и миссия… Первая из этих деревушек дала название всей столице нынешней Гвинейской Республики, вторая — южному ее кварталу.
Самолет снижается прямо на пальмовую рощу, и странно, что связки поднятых к солнцу перистых листьев не разлетаются по ветру… Миг — и роща позади, и земля поднимается нам навстречу — земля Гвинеи… Шуршит под колесами бетонированная дорожка Конакрийского аэродрома, все тише бег лайнера… Я вижу высокое белое здание аэропорта и группу встречающих у входа.
Формальности занимают совсем немного времени. Мы по очереди проходим мимо пограничного поста и впервые за весь наш многотысячеверстный путь слышим дорогое нам слово — товарищ.