Литературное чтение — страница 3 из 13

Уже в Тарханах определился острый интерес мальчика к литературе и поэтическому творчеству. Он много читает. В ранних стихах Лермонтова еще есть следы подражания А. Пушкину, Дж. Байрону. Шестнадцатилетний Лермонтов считает Байрона особенно близким себе поэтом, изучая не только его творчество, но и его жизнь.

В 1830 году Лермонтов поступает в Московский университет, но в 1832 году оставляет его, не удовлетворенный преподаванием в этом учебном заведении. По совету родных в 1832 году он сдал экзамены в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

В 1835 году, окончив Школу, Лермонтов начал службу в звании корнета в лейб-гвардии гусарском полку. В этом году в печати появляется его поэма «Хаджи-Абрек», драма «Маскарад» и др.

В 1837 году, потрясенный гибелью Пушкина, Лермонтов пишет стихотворение «Смерть Поэта». При дворе оно было воспринято как призыв к свержению власти царя. Автора арестовали, и началось политическое дело о «непозволительных стихах».

В марте 1837 года Лермонтов был сослан на Кавказ. Это была его первая ссылка и самое трудное для него испытание. Он познакомился с народной жизнью, увидел быт казачьих станиц, русских солдат, многочисленных народностей Кавказа. В 1837 году поэт записывает народную сказку «Ашик-Кериб».

Кавказская ссылка Лермонтова была сокращена хлопотами бабушки и влиятельных знакомых. В январе 1838 года он возвращается в Петербург. 1838–1841 годы были годами его литературной славы. На Лермонтова смотрят как на поэтического наследника и защитника имени А. С. Пушкина. В эти годы Лермонтов много работает. Он создает одно из самых блестящих своих творений – роман «Герой нашего времени» (1838–1840).

В марте 1840 года за дуэль с сыном французского посла Лермонтов был отправлен в действующую армию на Кавказ. В начале февраля 1841 года, получив двухмесячный отпуск, он приезжает в Петербург, где его представляют к награде за храбрость, но царь Николай I отклоняет представление. Поэт мечтает уйти в отставку, но 14 апреля 1841 года, не получив отсрочки, возвращается на Кавказ.

В Пятигорске Лермонтов находит общество прежних знакомых, среди которых был его товарищ по школе юнкеров Н. С. Мартынов. На одном из дружеских вечеров шутка Лермонтова задела Мартынова, человека неумного и самолюбивого, и ссора повлекла за собой вызов на дуэль. Лермонтов принял его, твердо решив не стрелять в товарища. Поэт был убит 15 июля 1841 года.

Осень



Листья в поле пожелтели,

И кружатся и летят;

Лишь в бору поникши ели

Зелень мрачную хранят.

Под нависшею скалою

Уж не любит меж цветов

Пахарь отдыхать порою

От полуденных трудов.

Зверь отважный поневоле

Скрыться где-нибудь спешит.

Ночью месяц тускл и поле

Сквозь туман лишь серебрит.

Бородино

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спалённая пожаром,

                Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые

Да, говорят, ещё какие!

Не даром помнит вся Россия

                Про день Бородина!»

– Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

                Богатыри – не вы!

Плохая им досталась доля:

Немногие вернулись с поля…

Не будь на то господня воля,

Не отдали б Москвы!

Мы долго молча отступали,

Досадно было, боя ждали,

                Ворчали старики:

«Что ж мы? на зимние квартиры?

Не смеют, что ли, командиры

Чужие изорвать мундиры

                О русские штыки?»

И вот нашли большое поле.

Есть разгуляться где на воле!

                Построили редут[2]

У наших ушки на макушке!

Чуть утро осветило пушки

И леса синие верхушки —

                Французы тут как тут.

Забил заряд я в пушку туго

И думал: угощу я друга!

                Постой-ка, брат, мусью:



Что тут хитрить, пожалуй к бою;

Уж мы пойдём ломить стеною,

Уж постоим мы головою

                За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке.

Что толку в этакой безделке?

                Мы ждали третий день.

Повсюду стали слышны речи:



«Пора добраться до картечи[3]

И вот на поле грозной сечи

                Ночная пала тень.

Прилёг вздремнуть я у лафета[4]

И слышно было до рассвета,

                Как ликовал француз.

Но тих был наш бивак[5] открытый:

Кто кивер[6] чистил весь избитый,

Кто штык точил, ворча сердито,

                Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,

Всё шумно вдруг зашевелилось,

                Сверкнул за строем строй.

Полковник наш рождён был хватом:

Слуга царю, отец солдатам…

Да, жаль его: сражён булатом,

                Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:

«Ребята! не Москва ль за нами?

                Умрёмте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!»

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

                Мы в Бородинский бой.

Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий

Французы двинулись как тучи,

                И всё на наш редут.

Уланы с пёстрыми значками,

Драгуны с конскими хвостами,

Все промелькнули перед нами,

                Все побывали тут.



Вам не видать таких сражений!..

Носились знамена как тени,

                В дыму огонь блестел,

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

                Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,

Что́ значит русский бой удалый,

                Наш рукопашный бой!..

Земля тряслась – как наши груди,

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы тысячи орудий

                Слились в протяжный вой…

Вот смерклось. Были все готовы

Заутра бой затеять новый

                И до конца стоять…

Вот затрещали барабаны —

И отступили бусурманы.

Тогда считать мы стали раны,

                Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,

Могучее, лихое племя:

                Богатыри – не вы.

Плохая им досталась доля:

Немногие вернулись с поля.

Когда б на то не божья воля,

                Не отдали б Москвы!



Парус

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом. —

Что ищет он в стране далёкой?

Что кинул он в краю родном?



Играют волны, ветер свищет,

И мачта гнётся и скрипит;

Увы! – он счастия не ищет

И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой…

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой!

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович


1852–1912

(Настоящая фамилия Мамин)

русский писатель


Мамин родился в небольшом заводском посёлке в Пермской губернии, где его отец был священником и преподавал в местной школе. В доме Маминых была прекрасная большая библиотека, и по вечерам там собирались любители чтения. Первым учителем Дмитрия оказался отец, а потом мальчика отдали в школу. После её окончания он поступил в Екатеринбургское духовное училище, а потом был принят в Пермскую духовную семинарию. Мамина не очень тянуло к духовному образованию, но в то время дети священников должны были продолжать профессию своих родителей.

В семинарии Дмитрий проучился два года, но священником стать так и не захотел и решил стать юристом. Он поступил на юридический факультет Петербургского университета. Ещё учась в университете Мамин начинает писать рассказы, а вернувшись в родной город (после смерти отца он вынужден был прервать учёбу, поскольку семья осталась без средств к существованию) он вплотную занялся литературной работой и опубликовал свои первые рассказы под псевдонимом Мамин-Сибиряк. Кроме рассказов он писал сказки. Дочь писателя, Алёнушка, была тяжело больна и отцу приходилось много времени проводить у её кровати, развлекая девочку. Так появились сказки, позже объединённые в сборник «Алёнушкины сказки», который до наших дней входит в число любимых детских книг.

Кроме того Мамин-Сибиряк писал для детей рассказы о природе, практически став зачинателем этого жанра в русской литературе.

Серая Шейка

Серая Шейка – маленькая уточка. У неё было переломлено крыло ещё весной, когда подкралась к выводку Лиса и схватила утёнка. Старая Утка смело бросилась на врага и отбила утёнка; но одно крылышко оказалось сломанным. Серая Шейка не могла осенью лететь на юг со всеми остальными птицами.

1

Старая Утка ввиду близившейся разлуки относилась к дочери-калеке с удвоенной нежностью. Бедняжка ещё не знала, что такое разлука и одиночество, и смотрела на сборы других в дорогу с любопытством новичка. Правда, ей иногда делалось завидно, что её братья и сёстры так весело собираются к отлёту, что они будут опять где-то там, далеко-далеко, где не бывает зимы.