Тѣмъ не менѣе, французы предпочли прибѣгнутъ къ простѣйшимъ формамъ императорскаго порядка, какъ къ представляющимъ болѣе ручательствъ за справедливость. Для разрѣшенія этого вопроса государственный министръ г. Валевскій учредилъ особую коммиссію. Коммиссія, разсуждавшая при закрытыхъ дверяхъ, написала уже докладъ, государственный совѣтъ составитъ проэктъ, а законодательный корпусъ вотируетъ новый законъ. Я сначала было надѣялся, что поразмысливши хорошенько объ этомъ предметѣ и министръ и коммиссія откажутся отъ своего проэкта; но надежда моя не осуществилась{5}. Полновѣсныя возраженія, которыя представлялись защитникамъ литературной монополіи противною стороною не пошли въ прокъ. Каста литераторовъ, самозванныхъ преемниковъ Вольтера, Руссо, д’Аламбера и Дидро рѣшилась побороть самый принципъ революціи. Вѣроятно надѣются, что когда Франція выскажетъ свое мнѣніе, то къ нему присоединятся всѣ націи. Развѣ мы не истинные истолкователи свободы, равенства, собственности; развѣ мы не выступаемъ съ барабаннымъ боемъ подъ знаменемъ революціи? Совершивши подобный подвигъ, мы — эманципируемъ интеллигенцію человѣчества, какъ выражался г. де Ламартинъ въ 1841 году.
Что касается до демократіи, представляемой прессою, то она изъявила рабскую покорность. Если и являлись нѣкоторыя возраженія, то до такой степени скромныя и опиравшіяся на такіе слабые доводы, что можно смѣло сказать, что оппозиціи вовсе не было. Всѣ приняли рѣшительную, торжественную апоѳегму г. Альфонса Карра: Литературная собственность — такая же собственность, какъ и всякая другая (la propriété littéraire est une propriété). Я считаю особенно важнымъ указать на то, что эта привязанность къ литературной собственности, по словамъ ея защитниковъ, вытекаетъ будто бы изъ глубокаго уваженія, яснаго пониманія права собственности и священнаго ужаса при видѣ нападеній, которымъ оно подверглось. По словамъ сторонниковъ новаго ученія — поземельная собственность, до сихъ поръ считавшаяся собственностію по преимуществу, нисходитъ на второй планъ и даже объявляется безосновательною, беззаконною, воровскою, если не дополняется, не освящается и не подкрѣпляется собственностью интеллектуальною — самымъ справедливымъ, самымъ священнымъ видомъ права собственности. Хотя бы защитники монополіи и не называли меня, но намеки ихъ были довольно ясны, такъ что я лично вовлечонъ былъ въ споръ. Если поэтому полемика моя принимаетъ иногда видъ возмездія, то читатель пойметъ причину такого явленія.
Всесвѣтное преданіе и единодушный приговоръ всѣхъ націй до сихъ поръ отвергали принципъ безсрочности привилегій на книги, произведенія искусства, машины и т. п. — «Противъ этого принципа», сознается защитникъ литературной собственности г. Викторъ Модестъ «вооружаются положительныя законодательства и стараго и новаго свѣта. Къ числу его противниковъ принадлежитъ большинство великихъ мыслителей, большинство нашихъ учителей». Прибавимъ, что онъ противорѣчитъ основаніямъ нашего публичнаго права и принципамъ революціи.
Но мы все это перемѣнимъ. Преданіе и всеобщее соглашеніе не имѣютъ смысла, законодатели наши съ 1789 до 1851 г. ошибались, положительныя законодательства стараго и новаго свѣта, — впали въ заблужденіе. Революція сбилась съ истиннаго пути, да впрочемъ она принадлежитъ прошлому вѣку и намъ пора съ нею покончить. На революцію мы смотримъ, какъ на привилегію, срокъ которой окончился; у насъ теперь уже не революція, а прогрессъ на языкѣ. Мы докажемъ это пересмотромъ протоколовъ брюссельскаго и антверпенскаго конгрессовъ. Апелляторы многочисленны, сильны, дѣятельны; у нихъ есть свои авторитеты. Будетъ большимъ несчастіемъ, если литературная собственность, борясь на поприщѣ ею самою выбранномъ, имѣя дѣло съ одними софистами, отстаиваемая государственнымъ министромъ и увѣренная въ защитѣ со стороны императора, не одержитъ побѣды. Въ Брюсселѣ толковали объ этомъ предметѣ старые перепечатчики, въ Парижѣ онъ будетъ обсуждаться — экономистами и юристами.
Конечно, вступая въ борьбу въ подобную минуту, я не могу ждать успѣха. Франціи въ ея революціонныхъ передвиженіяхъ суждено кажется возвратиться къ порядку, уничтоженному въ 1789 г. Насъ, французовъ, могли бы обвинить въ отступничествѣ, еслибы не было извѣстно, что исторія имѣетъ свои повороты, свои ricorsi, какъ выражался Вико, и что ретроградное направленіе служитъ иногда предвозвѣстникомъ новаго прогрессивнаго движенія. Моралисты любятъ объяснять этотъ странный феноменъ паденіемъ націй, но болѣе глубокое изслѣдованіе открываетъ въ немъ постоянный законъ… Но такъ какъ на той степени развитія, которой цивилизація достигла въ настоящее время, одно государство не можетъ принять никакого окончательнаго рѣшенія безъ согласія прочихъ государствъ, такъ какъ не во власти Франціи остановить революцію, ею начатую, но распространившуюся по всей Европѣ, то я рѣшился издать настоящее сочиненіе, въ надеждѣ, что если и не избавлю Францію отъ новаго закона, то, по крайней мѣрѣ, можетъ быть успѣю помѣшать распространенію его за предѣлы имперіи Наполеона III.
Меня совершенно успокоиваютъ слѣдующія два обстоятельства: первое, — что право собственности, находящее въ 1862 году столько же защитниковъ, сколько и въ 1848, вопреки мнѣнію сторонниковъ литературной привилегіи нисколько не заинтересовано въ учрежденіи безсрочной монополіи; второе, — что мнѣ приходится бороться не противъ правительства, которое въ настоящемъ случаѣ само только увлечено вліяніемъ партій и воображаетъ, что поступаетъ совершенно справедливо, благоразумно и прогрессивно, представляя на обсужденіе палатъ такой законъ, который двадцать лѣтъ тому назадъ былъ бы встрѣченъ всеобщимъ негодованіемъ.
Пусть императоръ вноситъ въ палаты проэктъ новаго закона, — его дѣло вносить всякіе проэкты, такъ какъ одному ему по конституціи 1852 г. предоставлена законодательная иниціатива. Но пусть помнятъ члены государственнаго совѣта, законодательнаго корпуса и сената, что принявъ подобный законъ, они окончательно погубятъ дѣло революціи, нанесутъ жестокій ударъ праву собственности, замѣнятъ принципъ народнаго самодержавія, въ силу котораго царствуетъ Наполеонъ III — феодальнымъ, династическимъ началомъ и кастовою іерархіею, словомъ совершенно исказятъ все государственное и гражданское право Франціи.
Пусть успокоятся тѣ собственники, которыхъ до сихъ поръ стращаютъ красными призраками дѣлильщиковъ, въ этой книгѣ они не найдутъ ни одного неблаговиднаго предложенія. Ихъ интересамъ не грозитъ никакой опасности. Ихъ собственность не имѣетъ ничего общаго съ тою воображаемою интеллектуальною собственностью, на сторону которой ихъ хотятъ привлечь; они не подвергнутся экспропріаціи за то, что откажутся освятить своимъ согласіемъ самую безнравственную изъ привилегій. Еслибы дѣло шло о правѣ собственности, то я бы не вмѣшался въ споръ, зная, что заявленіе моего всегда открытаго мнѣнія могло бы только ускорить роковое разрѣшеніе вопроса.
Что касается до почтенныхъ ораторовъ и публицистовъ, защищавшихъ и на брюссельскомъ конгрессѣ, и послѣ него то же положеніе, которое и я отстаиваю, и изъ которыхъ я назову гг. Виллемена, Валевскаго, Вильоме, Кальмельса, Виктора Фуше, Кантю, де-Лаверня, Поля Кока, Гюстава Шоде, (я говорю только о живыхъ), то да позволятъ они присоединить къ ихъ болѣе вліятельнымъ голосамъ и мой сильно компрометированный голосъ. Далеко еще не послѣднее слово сказано въ сложномъ вопросѣ о правахъ авторовъ и художниковъ, много еще можно поработать надъ розъясненіемъ той путаницы, той темноты, которую внесли въ него самозванные юристы и экономисты. Я надѣюсь, что меня должны будутъ поблагодарить за то, что я указываю къ какой пропасти влекутъ они и страну и правительство.
Вопросъ о вознагражденіи авторовъ соприкасается къ разнымъ сферамъ идей. Я разсмотрю его съ трехъ точекъ зрѣнія: политической экономіи, эстетики и публичнаго права.
Часть перваяЭкономическіе доводы
§ 1. Постановка вопроса
Въ 1844 году принцъ Луи-Наполеонъ, нынѣ его величество Наполеонъ III, въ отвѣтѣ своемъ г. Жобару, автору «Monautopole» высказалъ мнѣніе, на которое опираются въ настоящее время защитники литературной собственности: «Интеллектуальное произведеніе — такая же собственность, какъ и земля или домъ; она должна пользоваться тѣми же правами и не можетъ быть нарушаема иначе, какъ въ интересѣ общественной пользы (pour cause d’utilité publique)».
Во время оно слова учителя были для школы неопровержимымъ доказательствомъ. Учитель сказалъ, Мagister dixit, и дѣло было рѣшено; французская логика, склонная къ авторитетамъ, и до сихъ поръ держится той же системы. Государь сказалъ, императоръ сказалъ! — Его рѣшеніе безапелляціонно.
На этотъ разъ, однако, императоръ ошибся. Интеллектуальное произведеніе вовсе не такая же собственность, какъ земля или домъ и вовсе не порождаетъ тѣхъ же самыхъ правъ. Такъ какъ я не принадлежу къ числу людей, которымъ вѣрятъ на слово, то приведу доказательства.
Конечно, я не стану винить Наполеона III за то, что будучи еще простымъ претендентомъ, но уже осаждаемый разными утопистами и изобрѣтателями панацей, онъ поддался вліянію шутника Жобара, котораго я коротко зналъ, и который вѣрилъ въ литературную собственность, какъ истинный нормандецъ т. е. не слишкомъ-то ей довѣрялъ. Я осмѣлюсь только, сославшись на слова Людовика XII, напомнить его императорскому величеству, что императоръ французовъ не можетъ отвѣчать за lapsus calami принца Луи и послѣ такой оговорки я охотно буду хвалить августѣйшую особу, рѣшившуюся приведенными словами сразу разрѣшить затрудненіе.
Вопросъ не въ томъ, имѣетъ ли литераторъ, изобрѣтатель или художникъ право на вознагражденіе за свой трудъ; кто же думаетъ отнимать кусокъ хлѣба у человѣка, будь онъ поэтъ или оброчный крестьянинъ? Разъ на всегда слѣдовало бы бросить этотъ пустой вопросъ, подающій только поводъ къ самымъ смѣшнымъ декламаціямъ. Намъ предстоитъ опредѣлить только свойство авторскихъ правъ, способъ вознагражденія труда; мы должны рѣшить можетъ ли, и какимъ образомъ, этотъ трудъ породитъ собственность, аналогичную собственности поземельной, какъ увѣряютъ защитники монополіи и какъ думалъ принцъ Луи-Наполеонъ въ 1844 году; не основывается ли установленіе интеллектуальной собственности по образцу поземельной, на ложномъ уподобленіи, на ложной аналогіи.
Основывая свои сужденія на неудачномъ обобщеніи, защитники монополіи разрѣшаютъ этотъ вопросъ утвердительно; я же, послѣ тщательнаго разбора ихъ доводовъ и на основаніи того анализа, о достоинствахъ котораго будутъ судить читатели, пришолъ къ противоположному, отрицательному отвѣту.
§ 2. ОПРЕДѢЛЕНІЕ: Съ экономической точки зрѣнія писатель — производитель, а сочиненіе его — продуктъ. Что понимается подъ словомъ производить? Свойство человѣческой производительности
Всѣ писатели, защищающіе литературную собственность, сходятся между собою въ томъ, что уподобляютъ художественныя и литературныя произведенія — земледѣльческимъ и промышленнымъ. Такова исходная точка всѣхъ ихъ разсужденій; эту же точку приму и я за исходную. Прежде всего слѣдуетъ только оговориться, что подобное уподобленіе нисколько не унижаетъ достоинства литературы, наукъ и искусствъ.
Дѣйствительно, какъ ни существенно различіе между областью прекраснаго, справедливаго, святаго, истиннаго и областью полезнаго, какъ ни рѣзка черта, раздѣляющая эти области во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, но если принять въ соображеніе только то, что для всякаго сочиненія автору нужно употребить физическую силу, время, деньги, припасы, словомъ, если смотрѣть на этотъ предметъ единственно съ точки зрѣнія политической экономіи, то, на языкѣ науки народнаго богатства, писатель ничто иное какъ производитель; сочиненіе же его ничто иное какъ продуктъ, который если будетъ пущенъ въ обращеніе, то порождаетъ право на вознагражденіе, жалованье или заработную плату, — я не стану въ настоящую минуту спорить о выраженіи.
Но прежде всего, — что понимается въ политической экономіи подъ словомъ производить?
Лучшіе представители науки сообщаютъ намъ, и защитники литературной собственности не оспариваютъ такого мнѣнія, что человѣкъ не можетъ сотворить ни одного атома матеріи; что онъ способенъ только овладѣть силами природы, направлять ихъ, видоизмѣнять ихъ дѣйствія, соединять и разъединять различныя тѣла, измѣнять ихъ формы и посредствомъ подобнаго управленія силами природы, подобнаго видоизмѣненія тѣлъ, подобнаго раздѣленія элементовъ придавать внѣшнему міру болѣе полезный, плодотворный, благодѣтельный, блестящій и выгодный для самого человѣка видъ. Въ этомъ смыслѣ вся человѣческая производительность состоитъ: 1) въ выраженіи идей, 2) въ видоизмѣненіи матеріи.
Такимъ образомъ всякій ремесленникъ есть ничто иное, какъ производитель движеній и формъ: первыя онъ почерпаетъ изъ своей жизненной силы, съ помощью мускуловъ и нервъ; вторыя являются вслѣдствіе возбужденія его мозга. Единственная разница между нимъ и писателемъ та, что ремесленникъ, непосредственно дѣйствуя на матерію, изображаетъ, и, такъ сказать, воплощаетъ въ ней свою идею, между тѣмъ, какъ философъ, ораторъ, поэтъ, если можно такъ выразиться, не производятъ ничего внѣ собственнаго своего существа и произведеніе ихъ, устное или письменное, ограничивается словомъ. Я съ своей стороны давно уже сдѣлалъ это замѣчаніе и гг. Фредерикъ Пасси и Викторъ Модестъ, раздѣляющіе въ этомъ отношеніи мои взгляды, могли бы сослаться на мои слова, еслибы я принадлежалъ къ числу такихъ писателей, которыхъ прилично цитировать и еслибы напротивъ того не было выгоднѣе третировать меня, какъ софиста. Но знаютъ ли они къ чему приведетъ ихъ это уподобленіе, принимаемое, кажется, всѣми современными экономистами? Они и не подозрѣваютъ этого.
Итакъ мы пришли къ соглашенію: писатель, человѣкъ одаренный геніемъ, — такой же производитель, какъ и мелочной лавочникъ или булочникъ; сочиненіе его ничто иное, какъ продуктъ — частичка народнаго богатства. Было время, когда экономисты различали произведенія матеріальныя и нематеріальныя, подобно тому, какъ Декартъ различалъ духъ и матерію. Это дѣленіе оказалось излишнимъ: во первыхъ потому, что произвести матерію невозможно и вся наша дѣятельность ограничивается произведеніемъ идей и видоизмѣненіями природы; во вторыхъ потому, что въ строгомъ смыслѣ слова мы не можемъ произвести даже и идей — точно такъ, какъ не можемъ произвести матеріальныхъ тѣлъ.
Человѣкъ не творитъ своихъ идей, но получаетъ ихъ; онъ не образуетъ истины, но открываетъ ее; онъ не изобрѣтаетъ ни красоты, ни справедливости, — онѣ сами открываются ему при наблюденіи явленій и взаимнодѣйствія предметовъ. Для насъ не доступенъ ни умственный, ни чувственный фондъ природы: причина и сущность вещей не нашихъ рукъ дѣло; даже идеалъ, о которомъ мы мечтаемъ, къ которому стремимся и изъ-за котораго дѣлаемъ столько глупостей — созданъ не нами. Наблюдать и увидѣть, искать и открыть, овладѣть матеріею и видоизмѣнить ее сообразно тому, что мы видѣли и открыли, — вотъ что политическая экономія понимаетъ подъ словомъ производить. Чѣмъ болѣе углубляемся мы въ этотъ вопросъ, тѣмъ болѣе убѣждаемся въ дѣйствительности сходства между литературными и промышленными произведеніями.
Мы говорили о качествѣ продукта, обратимся къ количеству. Въ какіе предѣлы заключена наша производительная сила и слѣдовательно какое значеніе, какіе размѣры могутъ имѣть наши произведенія?
На этотъ вопросъ можно отвѣтить, что наша производительность зависитъ отъ нашихъ силъ, отъ нашей организаціи, отъ воспитанія, которое мы получили, отъ среды, въ которой мы живемъ. Но такая пропорціональность имѣетъ большое значеніе только при разсматриваніи человѣка въ собирательномъ смыслѣ и вовсе не важна, если мы будемъ разсматривать отдѣльныхъ индивидуумовъ, такъ что все сказанное мною о незначительности индивидуальной производительности относится столько же до произведеній философскихъ или литературныхъ, сколько и до промышленныхъ.
Подобно тому, какъ земледѣлецъ видоизмѣняетъ только небольшую частичку почвы, воздѣлываетъ только клочокъ земли, словомъ добываетъ себѣ только насущный хлѣбъ, такъ и мыслитель не сразу открываетъ истину, а доходитъ до этого путемъ многихъ заблужденій; да и та истина, открытіемъ которой онъ хвалится, ничто иное какъ на минуту блестнувшая искра, которая завтра же исчезнетъ въ сіяніи вѣчно восходящаго свѣтила общечеловѣческаго разума. Въ области науки и искусства всякій индивидуумъ быстро стирается, такъ что идеи, на которыхъ время казалось не должно бы имѣть большаго вліянія, на дѣлѣ ничѣмъ отъ него не защищены. Произведеніе человѣка, каково бы оно ни было, также ограничено, несовершенно, эфемерно и не долговѣчно, какъ и самъ онъ. Проходя чрезъ мозгъ человѣка, который ее индивидуализируетъ, идея такъ же скоро старѣется, какъ и слова ее выражающія; идеалъ разрушается такъ же быстро, какъ образъ его представляющій и произведеніе, которымъ мы восторгаемся, которое мы называемъ геніальнымъ, въ сущности — ничтожно, несовершенно, бренно, требуетъ постоянныхъ возобновленій, какъ хлѣбъ, которымъ мы питаемся или какъ одежда, прикрывающая нашу наготу. Въ самомъ дѣлѣ, что такое представляютъ собою великія произведенія, оставленныя намъ вымершими, но по нашимъ понятіямъ безсмертными народами? — муміи.
Итакъ со всѣхъ точекъ зрѣнія произведенія промышленныя тождественны съ произведеніями литературными. Перенесенное въ область политической экономіи различіе между духомъ и матеріей подаетъ только поводъ къ заявленію надменныхъ притязаній, къ предъявленію такихъ условій, которыя противны не только политической экономіи, но и самой природѣ. Это не значитъ, однако, чтобы люди, спеціальность которыхъ составляетъ умственная работа не были умнѣе тѣхъ людей, которые по ремеслу своему принуждены постоянно возиться съ матеріальными предметами; это не доказываетъ также, чтобы художественная и литературная производительность составляли только особую отрасль промышленности.
Я оставляю за собою право впослѣдствіи доказать совершенно противное. Я говорю только, что въ сущности, если имѣть въ виду только народное богатство, нѣтъ качественнаго различія между разными категоріями продуктовъ, и въ этомъ отношеніи защитники литературной собственности со мной согласны. Откровенно говоря, дѣйствительно — велико ли это различіе съ точки зрѣнія экономической? Мыслитель изобрѣлъ идею, практикъ усвоиваетъ ее и даетъ ей осуществленіе. Кому отдать преимущество? Можно ли полагать, что достаточно прочесть въ трактатѣ о геометріи правила разсѣченія камней для того, чтобы и разсѣчь ихъ по этимъ правиламъ? Но для этого нужно еще умѣть обращаться съ молоткомъ и долотомъ; вообще не такъ просто передать идею, созрѣвшую въ мозгу, оконечностямъ пальцевъ, которыя уже переводятъ ее на матеріалъ. Человѣкъ, съумѣвшій сообщить идею рукамъ, часто разумнѣе того, у котораго она только въ головѣ и который не можетъ выразить ее иначе, какъ формулою.
§ 3. Право производителя на продуктъ. — Понятіе о произведеніи не влечотъ за собою понятія о собственности
Кому принадлежитъ произведенная вещь или форма? Производителю, который имѣетъ исключительное право пользоваться и распоряжаться ею. Это такой принципъ, подъ которымъ я готовъ подписаться обѣими руками. Никакихъ доказательствъ тутъ не нужно, гг. Пасси и де Ламартинъ. Я никогда не говорилъ, что трудъ — кража, напротивъ того… «Слѣдовательно, заключаютъ они, продуктъ составляетъ собственность производителя. Вы согласны съ этимъ, слѣдовательно мы поймали васъ на словѣ, убѣдили васъ съ помощью вашихъ же афоризмовъ». Позвольте, господа, мнѣ кажется, что не я, а вы сами введены въ заблужденіе своею метафизикою и многословіемъ. Позвольте мнѣ сначала сдѣлать вамъ небольшое замѣчаніе, а за тѣмъ уже мы увидимъ, кто изъ насъ прибѣгаетъ къ софизму.
Человѣкъ написалъ книгу, и эта книга принадлежитъ ему, я съ этимъ согласенъ, какъ дичь принадлежитъ охотнику, который ее убилъ. Авторъ можетъ сдѣлать съ своею рукописью все, что ему угодно, сжечь ее, поставить въ рамку, подарить своему сосѣду; все это въ его волѣ. Я даже готовъ согласиться съ аббатомъ Плюке (Pluquet), что если книга принадлежитъ автору, то она составляетъ его собственность; но будемъ избѣгать неточныхъ выраженій. Собственность — собственности рознь. Это слово принимается въ различныхъ значеніяхъ, и переходитъ отъ одного толкованія его къ другому, — такой способъ разсужденія ничто иное, какъ глупое шутовство. Чтобы сказали вы о физикѣ, который, написавши трактатъ о свѣтѣ и сдѣлавшись вслѣдствіе того собственникомъ, сталъ бы утверждать, что къ нему перешли всѣ свойства свѣта; что его темное тѣло преобразилось въ свѣтящее, блестящее, прозрачное; что оно проходитъ 70,000 миль въ секунду и до нѣкоторой степени обладаетъ даромъ вездѣсущности? Вы пожалѣли бы, что такой учоный человѣкъ сошолъ съ ума. Почти тоже самое случилось и съ вами и, въ то время, какъ вы отъ понятія о правѣ собственности на продуктъ доходите до образованія новаго рода поземельной собственности, къ вамъ можно примѣнить слова, сказанныя правителемъ Іудеи апостолу Павлу: Multae te litterae perdiderunt. Весною бѣдныя крестьянки ходятъ въ лѣсъ за ягодами, которыя онѣ потомъ продаютъ въ городѣ. Эти ягоды — ихъ продуктъ и слѣдовательно, выражаясь словами аббата Плюке, ихъ собственность. Доказываетъ ли это, что бѣдныя крестьянки принадлежатъ къ классу людей, называемыхъ собственниками? Еслибы дать имъ это названіе, то всякій подумалъ бы, что онѣ имѣютъ право собственности и на лѣсъ, въ которомъ растутъ ягоды. Но къ несчастію истина совершенно противоположна такому заключенію. Еслибы ягодныя торговки были собственницами, то онѣ не собирали-бы въ лѣсу ягодъ для дессерта собственниковъ, а сами ѣли бы ихъ.
Нельзя такъ легко переходить отъ понятія о производительности къ понятію о собственности, какъ дѣлалъ это въ 1791 г. Шапелье, который и запуталъ законодательство по этому предмету. Противъ попытки установить синонимность этихъ понятій вооружается даже и обычай, такъ какъ и въ разговорномъ языкѣ, и въ наукѣ всѣми принято, что хотя одинъ и тотъ же человѣкъ можетъ быть и производителемъ и собственникомъ, но, тѣмъ не менѣе, эти два названія совершенно различны и часто даже противоположны другъ другу. Конечно продуктъ составляетъ имущество производителя, но это имущество не есть еще капиталъ, а тѣмъ менѣе собственность. До этихъ понятій еще далеко и чтобы дойти до нихъ нужно тщательно разузнать и проложить дорогу, а не шагать на ходуляхъ громкихъ фразъ, какъ дѣлаетъ г. де Ламартинъ.
Словомъ, возвращаясь къ нашему сравненію, сочиненіе писателя есть такой же продуктъ, какъ и жатва крестьянина. Если мы захотимъ узнать основаніе этой производительности, то придемъ къ двумъ моментамъ, соединеніе которыхъ даетъ продуктъ: это — трудъ съ одной стороны, а съ другой — основной капиталъ или фондъ, который для земледѣльца заключается въ землѣ, а для писателя въ томъ, что мы назовемъ пожалуй духомъ. Такъ какъ земля раздѣлена между частными владѣльцами, то всякій клочокъ ея, съ котораго воздѣлыватель собираетъ жатву, называется поземельною собственностью, или просто собственностью; это понятіе существенно отличается отъ понятія продукта, которому оно предшествуетъ. Я не стану разыскивать основаній института поземельной собственности, на которую не нападаютъ мои противники, стремящіеся только добиться ея контрафакціи. Эти основанія не имѣютъ ничего общаго съ нашими настоящими изслѣдованіями. Я воспользуюсь только твердо установленнымъ различіемъ между земледѣльческимъ продуктомъ и поземельною собственностью и скажу, что ясно вижу, въ чомъ заключается продуктъ писателя, но не могу найти соотвѣтствующаго ему права собственности. Въ чомъ оно заключается, на какихъ началахъ установить его? Размежуемъ ли мы міръ духовный подобно тому какъ размежевана земля? Я не противлюсь такому размежеванію, если оно возможно, но какимъ же образомъ произвести его?… Составляетъ ли собственность писателя самый продуктъ его, самое сочиненіе, матеріалы для котораго почерпнуты изъ общечеловѣческаго запаса свѣденій и которое въ свою очередь послужитъ матеріаломъ для дальнѣйшей разработки? Какимъ же образомъ, вслѣдствіе какихъ общественныхъ условій, какой законной фикціи, какихъ основаній совершится подобная метаморфоза? Вотъ что вамъ слѣдовало бы разъяснить, но чего вы не разъясняете, безъ всякой послѣдовательности переходя отъ понятія о продуктѣ къ понятію о собственности; я съ своей стороны сейчасъ же постараюсь разрѣшить этотъ вопросъ. Литераторъ — производитель, его продуктъ принадлежитъ ему; никто съ вами объ этомъ не споритъ. Но опять таки, спрошу я васъ, что же этимъ доказывается? Что нельзя требовать отъ литератора его продукта даромъ? Такъ, но что же изъ этого?
Здѣсь, впрочемъ, возникаетъ новый вопросъ, который нужно разсмотрѣть особо.
§ 4. О мѣнѣ продуктовъ. — Изъ мѣновыхъ отношеній не вытекаетъ право собственности
Такъ какъ для того, чтобы установить литературную собственность, начали доказывать реальность литературнаго произведенія, хотя первая вовсе не вытекаетъ изъ послѣдней, то и мы предположимъ, что эта собственность, если уже она должна существовать, будетъ результатомъ послѣдующихъ отношеній. Мы возвратимся къ той точкѣ, на которой оставили свой вопросъ и прослѣдимъ литературное произведеніе во всемъ его экономическомъ движеніи.
Всякое богатство, добытое трудомъ, есть въ одно и тоже время и продуктъ физической силы и проявленіе идеи. Выходя изъ рукъ производителя, оно еще не представляетъ собою собственности, оно есть просто продуктъ, прибыль, объектъ пользованія и потребленія. Но положеніе человѣчества было бы весьма незавидно если бы всякій производитель пользовался только своими специфическими продуктами. Нужно чтобы пользованіе обобщилось и чтобы человѣкъ изъ спеціальнаго производителя дѣлался всеобщимъ владѣльцемъ и потребителемъ. Способъ, посредствомъ котораго потребленіе продуктовъ дѣлается общимъ достояніемъ всѣхъ, представляетъ мѣна. Только мѣна придаетъ всякому продукту или всякой услугѣ — цѣнность; только мѣна порождаетъ для всякаго рода производительности понятіе вознагражденія, платы, жалованья и т. п.
Можетъ ли собственность, разумѣя подъ этимъ словомъ собственность поземельную, о которой раздѣленіе земли даетъ намъ столь ясное понятіе и на аналогіи съ которой хотятъ построить собственность интеллектуальную, можетъ ли, говорю я, собственность, которую намъ не удалось вывести изъ производительности, быть слѣдствіемъ мѣны? Этотъ-то вопросъ намъ и предстоитъ теперь разрѣшить.
Законы мѣны извѣстны: продукты обмѣниваются одинъ на другой, причомъ оцѣнка ихъ зависитъ отъ взаимныхъ отношеній спроса и предложенія; по совершеніи обмѣна каждая изъ помѣнявшихся сторонъ получаетъ право распоряжаться пріобрѣтеннымъ продуктомъ, какъ своимъ собственнымъ, и за тѣмъ всѣ взаимныя обязательства сторонъ прекращаются.
Эти законы всеобщи, они примѣняются ко всѣмъ родамъ продуктовъ и услугъ и не допускаютъ исключеній. Продукты чисто интеллектуальные обмѣниваются на промышленные точно такъ же, какъ послѣдніе мѣняются другъ на друга; въ обоихъ случаяхъ изъ договора мѣны вытекаютъ одни и тѣ же права и обязательства. Отъ чего же это зависитъ? Отъ того, какъ объяснили мы выше, что всѣ продукты человѣческой дѣятельности, въ сущности, однородны и однокачественны, всѣ заключаютъ въ себѣ употребленіе физической силы и проявленіе идеи; что всѣ дѣйствія человѣка, отъ идей выражаемыхъ словами до видоизмѣненія матеріи — ограничены, эфемерны, несовершенны; что сущность ихъ не зависитъ отъ воли человѣка; что средняя пропорціональная величина ихъ неизмѣнна. Вотъ чѣмъ объясняется то обстоятельство, что люди могутъ обмѣниваться своими продуктами, оцѣнивать другъ друга, платить другъ другу.
Но изъ всего этаго я все таки не вижу, чтобы вымѣненная вещь могла обратиться въ основной капиталъ, приносящій проценты или ренту, какъ земля, словомъ, чтобы она могла обратиться въ собственность.
Въ мѣнѣ можно найти много рѣзко другъ отъ друга отличающихся моментовъ, которые иногда порождаютъ серьозныя затрудненія; таково предложеніе, которое иногда предшествуетъ спросу, а иногда слѣдуетъ за нимъ; сюда же относятся: — торгъ, соглашеніе, передача, полученіе, уплата. Обо всѣхъ этихъ моментахъ писались цѣлые томы, всѣ они могутъ порождать различныя обстоятельства, но къ числу ихъ нельзя отнести, и даже невозможно вообразить себѣ такого факта, который замѣнилъ бы основную идею мѣны и обратилъ бы владѣльца, производителя или пріобрѣтателя вещи въ лицо, которое мы привыкли называть собственникомъ.
Мы дойдемъ въ послѣдствіи до вопроса о сбереженіи и капиталѣ и спросимъ, могутъ ли эти понятія повести къ понятію о собственности. Въ настоящую минуту насъ занимаетъ одна мѣна.
Я говорилъ уже, что одного понятія о литературномъ произведеніи недостаточно для установленія литературной собственности, подобно тому, какъ одного понятія о произведеніи земледѣльческомъ или промышленномъ недостаточно было бы для учрежденія собственности поземельной; теперь же я скажу, что литературная собственность не можетъ быть выведена и изъ принципа мѣны потому во первыхъ, что сочиненіе, служащее предметомъ мѣны есть всетаки ничто иное, какъ продуктъ, вещь потребляемая, совершенно противоположная тому, что принято понимать подъ собственностью; во вторыхъ, что по совершеніи обмѣна вещь принадлежитъ уже не производителю, а тому кто ее пріобрѣлъ; такія соображенія оставляютъ вопросъ in statu quo и совершенно уничтожаютъ гипотезу, установляющую право собственности въ пользу производителя.
Такимъ образомъ общепринятая въ настоящее время аналогія между литературнымъ и промышленнымъ произведеніемъ далеко не приводитъ насъ къ понятію о какой бы то ни было собственности. Это слѣдовало бы яснѣе понимать гг. Фредерику Пасси и Виктору Модесту, со всею свойственною имъ энергіею утверждающимъ, что собственность вовсе не есть послѣдствіе производительной дѣятельности и что тѣ люди, которые подобно г. Тьеру въ основаніе собственности кладутъ трудъ собственника, въ сущности не защитники, а противники права собственности. Очевидно, — таково же и мое мнѣніе, что поземельная собственность имѣетъ другое основаніе; что она выше, если не старше труда и что выводить, подобно защитникамъ безсрочной монополіи, право собственности изъ того, что литераторъ — производитель, значитъ самому портить свое дѣло.
Производители различныхъ спеціальныхъ предметовъ обмѣниваютъ свои продукты, но въ этой мѣнѣ нѣтъ ничего, что бы порождало понятіе о поземельной собственности. Владѣніе (этимъ словомъ лучше всего опредѣляется отношеніе производителя или мѣновщика къ продукту), начинается со времени появленія продукта, обнимаетъ только этотъ продуктъ и прекращается съ производствомъ обмѣна. Do ut des, я даю вамъ съ тѣмъ, чтобы и вы мнѣ дали что нибудь; дайте мнѣ урокъ правописанія, арифметики, музыки, я дамъ вамъ въ замѣнъ этаго яицъ отъ моихъ курицъ, кружку моего вина, фруктовъ мною набранныхъ, моего сыру, масла, чего вы хотите. Спойте мнѣ свою пѣсню, разскажите мнѣ свою исторію, научите меня вашимъ пріемамъ, вашему ремеслу, откройте мнѣ ваши секреты; за это я дамъ вамъ квартиру, буду васъ кормить и содержать на свой счотъ въ продолженіи недѣли, мѣсяца, года, въ продолженіи всего времени, что вы меня будете учить. Что слѣдуетъ за обмѣномъ продуктовъ и услугъ? Всякій изъ помѣнявшихся извлекаетъ свою выгоду изъ полученнаго, усвоиваетъ себѣ эту вещь, раздѣляетъ ее между своими дѣтьми, своими друзьями, и уступившій ее не можетъ протестовать противъ такой передачи вещи. Виданное ли дѣло, чтобы молодые люди обоего пола изъ Франціи, Швейцаріи и Бельгіи отправляющіеся въ Россію для обученія тамошней молодежи, сверхъ платы за свои услуги требовали еще отъ своихъ учениковъ обязательства, по достиженіи зрѣлаго возраста не обучать своихъ соотечественниковъ, такъ какъ преподаваніе составляетъ собственность иностранныхъ наставниковъ? Это значило бы дать и удержать, то есть разрушить мѣну. Русскіе вельможи, выписывающіе иностранныхъ учителей, могли бы, на томъ же основаніи, требовать, чтобы, по окончаніи занятій и по полученіи условленной платы, иностранцы обязаны были истратить эти деньги въ Россіи и не вывозить русскихъ денегъ за границу; такое требованіе было бы конечно весьма странно и неудобоисполнимо, а между тѣмъ защитники литературной собственности мечтаютъ о чомъ то подобномъ; подъ какимъ предлогомъ домогаются они такихъ не сбыточныхъ вещей, это мы скоро увидимъ.
Выводъ нашъ таковъ: всякій продуктъ чистаго мышленія или промышленности, если онъ пущенъ въ оборотъ, считается не фондомъ, не собственностью, а потребляемою и уничтожаемою отъ потребленія вещью; распоряжаться этою вещью можетъ только произведшій ее, или тотъ, кто получилъ ее, представивъ въ замѣнъ ея извѣстный эквивалентъ. Совсѣмъ не таково право собственности. Земля не есть произведеніе человѣка, она не потребляема, и право собственности на нее можетъ быть передано и лицу не воздѣлывающему ее. Ничего не можетъ быть яснѣе этаго различія, даже самая аргументація монополистовъ предполагаетъ его, хотя и не можетъ этаго выразить; весь ихъ талантъ заключается въ умѣньи запутывать идеи, перемѣшивать понятія, выражаться двусмысленно и выводить заключенія, не имѣющія никакого отношенія къ большей посылкѣ.
§ 5. Особыя затрудненія, встрѣчаемыя при мѣнѣ интеллектуальными продуктами
Съ одной стороны различіе, по видимому существующее между различными родами продуктовъ, а съ другой несовершенство мѣновыхъ операцій ввели мыслителей въ заблужденіе.
Между скотоводомъ, продукты котораго составляютъ: масло, говядина, шерсть и промышленникомъ, фабрикующимъ полотно, приготовляющимъ шляпы, обувь — мѣна производится естественно и легко. Трудъ каждаго изъ нихъ воплощается въ матеріальный, осязательный предметъ, который можно испробовать, измѣрить, взвѣсить и потребленіе котораго необходимо ограничивается самимъ пріобрѣтателемъ и его семьею. Оцѣнка, передача и расчотъ въ этомъ случаѣ не представляютъ никакого затрудненія. Поэтому то въ законодательствѣ существуютъ объ этомъ предметѣ старыя и точно опредѣленныя постановленія.
Не такъ легокъ обмѣнъ подобныхъ продуктовъ на произведенія умственныя, на идеи, которыя, какъ кажется съ перваго взгляда, даже вовсе непотребляемы и распространеніе которыхъ, если онѣ переданы хотя одному лицу, можетъ идти до безконечности уже независимо отъ автора; при такихъ обстоятельствахъ законодатель колеблется, а заинтересованныя стороны кричатъ, одна о преувеличеніи, другая о неблагодарности. Во всѣ времена въ торговлѣ было много несправедливаго; научился ли еврей, въ продолженіи трехъ тысячъ лѣтъ занимающійся торговыми оборотами, отличать мѣну отъ ажіотажа и кредитъ отъ лихоимства? Люди трудящіеся надъ разработкою отвлечонныхъ идей жалуются на плохое обращеніе, которому они подвергались, а развѣ лучше участь несчастныхъ труженниковъ, прикрѣпленныхъ къ землѣ?… Будемъ хладнокровно толковать о вещахъ и имѣя въ виду то обиліе вѣроломства, съ которымъ намъ приходится бороться, не будемъ выпускать изъ виду требованій здраваго смысла.
Начнемъ съ самыхъ простыхъ примѣровъ, а впослѣдствіи перейдемъ и къ болѣе сложнымъ.
Доктора призываютъ къ больному, онъ опредѣляетъ родъ болѣзни, прописываетъ лекарство. За такую услугу принято платить доктору, по выздоровленіи, соразмѣряя плату съ числомъ визитовъ; въ Англіи, впрочемъ, доктору платятъ за каждый визитъ особо. Но что же далъ докторъ больному? — Совѣтъ, рецептъ, заключающійся въ четырехъ строчкахъ, вещь нематеріальную, неосязаемую, не имѣющую прямаго отношенія къ той платѣ, которая за нее производится. Одно лекарство, удачно прописанное, — спасетъ жизнь больнаго, и за него не жалко заплатить даже 1000 франковъ, а другое не стоитъ и чернилъ, которыя на него изведены. Но всякій пойметъ, что докторъ всетаки трудился, тратилъ время, долженъ былъ совершить путешествіе пѣшкомъ или въ экипажѣ; что прежде чѣмъ сдѣлаться докторомъ и получить практику, онъ долженъ былъ много и долго учиться и т. д. За все это нужно вознагражденіе, но въ чомъ же оно будетъ состоять? Нѣтъ никакой возможности точно опредѣлить его размѣры. Данными для такого опредѣленія служатъ соображенія о томъ, чего стоило доктору изученіе медицины, сколько у него больныхъ, какъ велика конкуренція со стороны другихъ докторовъ, какъ велика потребность въ докторахъ и какъ высока степень благосостоянія данной мѣстности. Словомъ, хотя тутъ нѣтъ обмѣна продуктами, но есть обмѣнъ цѣнностями; поэтому услуги докторовъ вознаграждаются одинаково, по одной и той же таксѣ, независимо отъ того, удалось ему спасти жизнь больнаго или нѣтъ.
На томъ же самомъ основаніи вознаграждаются и услуги лицъ, живущихъ частными уроками. Изъ даннаго урока, изъ прописаннаго рецепта, лицо получившее ихъ можетъ сдѣлать все, что ему угодно. Никто не можетъ запретить ученику научить другаго тому, чему самъ онъ выучился, или больному — передать рецептъ другому лицу. Ни учитель, ни докторъ не могутъ претендовать на это. Если лечить больныхъ запрещено лицамъ не имѣющимъ докторскаго диплома, то это запрещеніе имѣетъ полицейскую и гигіеническую цѣль, а вовсе не стремится къ защитѣ привилегіи. Всякій можетъ изучить медицину и получить докторскую степень. Словомъ въ этомъ случаѣ, какъ и во всѣхъ другихъ вполнѣ примѣняется тотъ основной принципъ мѣны, по которому пріобрѣтенная мѣною вещь становится собственностью пріобрѣтателя.
Нѣсколько иначе вознаграждаются труды университетскаго профессора, которому государство платитъ опредѣленное жалованье, но въ сущности и тутъ наблюдается тотъ же принципъ. Законъ, скажете вы, запрещаетъ кому бы то ни было воспроизводить его лекціи. Я допускаю такую предосторожность со стороны законодателя который не хочетъ, чтобы мысли профессора искажались и обезображивались непонятливыми или неблагонамѣренными слушателями. Профессоръ отвѣчаетъ за свои лекціи, слѣдовательно онъ долженъ и наблюдать за ихъ печатаніемъ. Но выгода, которую профессоръ получаетъ отъ обнародованія своихъ лекцій сверхъ жалованья, должна быть разсматриваема какъ соединеніе въ одномъ лицѣ двухъ должностей. Она можетъ быть терпима вслѣдствіе принятія въ соображеніе умѣренности профессорскаго оклада, вслѣдствіе желанія поощрить усердіе профессоровъ и т. д. Я не стану оспаривать разумности этихъ мотивовъ. Я говорю только, что нужно принять одно изъ двухъ: или эта прибыль отъ обнародованія лекцій составляетъ добавочный окладъ профессора, или она представляетъ собою нарушеніе основнаго въ торговлѣ правила, что за одинъ товаръ дважды не платятъ. Во всякомъ случаѣ, изъ этаго обстоятельства никакъ нельзя вывести необходимости установленія безсрочной литературной ренты.
Судья, священникъ, чиновникъ административнаго вѣдомства, всѣ эти лица разсматриваются съ той же точки зрѣнія. Всѣ они также интеллектуальные производители и только желаніе возвысить ихъ значеніе и не унижать ихъ до сравненія съ простыми промышленниками побудило изобрѣсти для нихъ названія жалованья, гонорарія и т. п., которыя всѣ подобно болѣе скромному названію — заработной платы, указываютъ на одно и то же понятіе, на цѣну услугъ и продуктовъ.
Не рѣдко случается, что государство назначаетъ пенсіонъ выходящимъ въ отставку слугамъ своимъ. Этотъ пенсіонъ, необходимо пожизненный, нужно разсматривать, какъ составную часть вознагражденія за труды и слѣдовательно онъ подходитъ подъ общія правила. Въ этомъ случаѣ легко примириться съ нѣкоторымъ уклоненіемъ отъ основнаго принципа. Но уклоненіе не уничтожаетъ принципа, а скорѣе доказываетъ его существованіе. Въ сущности всѣмъ этимъ управляютъ все тѣже правила мѣны, а въ чомъ они заключаются? — Въ спросѣ и предложеніи, въ свободномъ соглашеніи, въ двустороннемъ договорѣ, въ представленіи продукта за продуктъ, услуги за услугу, цѣнности за цѣнность, въ томъ, что послѣ передачи продукта и принятія за него эквивалента обѣ стороны совершенно расквитались. Нужно обратить вниманіе на это выраженіе; по окончаніи мѣны прекращаются всякія взаимныя обязательства сторонъ; всякій получаетъ извѣстную вещь и можетъ распоряжаться ею безотчотно, по своему произволу.
Обратимся къ писателямъ. — Изъ всего сказаннаго очевидно, что еслибы писатель былъ общественнымъ дѣятелемъ, то опредѣлить способъ его вознагражденія было бы очень легко. На него смотрѣли бы, какъ смотрятъ на профессора, судью, администратора, священника, дѣятельность которыхъ предполагаетъ также извѣстнаго рода дарованіе, потому, что хотя они и не занимаются литературой, но часто выказываютъ столько же краснорѣчія, знанія, философскаго направленія и героизма, какъ и человѣкъ перелагающій свои мечтанія въ стихи, дисертаціи, памфлеты или романы. Въ этомъ отношеніи было бы дерзко и обидно проводить какое нибудь различіе между всѣми этими услугами и продуктами. Однако наслѣдственность уничтожена и въ судейскомъ и въ духовномъ сословіи, точно такъ же, какъ и въ промышленности; вознагражденіе облечено въ форму ежегоднаго оклада, дополняемаго иногда назначеніемъ пенсіона, должности отдаются по конкурсу, такъ что и тутъ является та же свободная конкуренція, которая господствуетъ въ сферѣ промышленности.
Получая жалованье отъ государства, можетъ ли учоный или литераторъ требовать, чтобы на него смотрѣли иначе, чѣмъ на прочихъ чиновниковъ? Конечно нѣтъ. Получая жалованье отъ правительства, литераторъ потерялъ бы всякое право собственности на свои сочиненія, за которыя онъ достаточно уже вознаграждался бы ежегоднымъ окладомъ. Во Франціи духовенство кромѣ жалованья отъ правительства имѣетъ еще случайные доходы и жалуется на свою судьбу; профессора получаютъ особую плату за экзамены; академики получаютъ вознагражденіе за каждое засѣданіе. Не худо бы отмѣнить всѣ эти прибавки, представляющія собою остатокъ отъ тѣхъ старыхъ временъ, когда экономическія понятія были весьма не точны, когда судья бралъ взятки, а духовенство получало доходы; когда въ рукахъ дворянства была и привилегія военной службы и привилегія права собственности, между тѣмъ какъ земледѣлецъ былъ въ крѣпостной зависимости и отправлялъ барщину; когда цивиль-листъ государя смѣшивали съ государственной казной; словомъ, когда производство находилось въ рабскомъ положеніи, а мѣна заключалась въ взаимномъ надувательствѣ.
§ 6. Прекращеніе авторскихъ правъ
И такъ намъ остается только заняться писателемъ независимымъ, который не состоитъ ни въ званіи профессора, ни въ званіи чиновника, ни въ званіи священника, который просто распространяетъ свои идеи посредствомъ листковъ, прошедшихъ черезъ типографскій станокъ. Какимъ образомъ опредѣлить слѣдующее ему вознагражденіе?
Въ этомъ отношеніи указываютъ намъ дорогу французскіе короли, первые начавшіе выдавать привилегіи на печатаніе той или другой книги, намъ остается только слѣдовать ихъ примѣру. Авторъ представляетъ собою одну изъ мѣняющихся сторонъ, не такъ ли? съ кѣмъ же онъ мѣняется? — Ни со мною, ни съ вами, ни съ кѣмъ въ частности, но вообще со всею публикою. Если представитель общества — правительство не назначаетъ никакого жалованья писателю (спѣшу оговориться, что я ничего подобнаго и не требую), то ясно, что на писателя нужно смотрѣть, какъ на антрепренера, принимающаго на себя весь рискъ предпріятія, что его изданіе съ коммерческой точки зрѣнія не представляетъ собою чего либо вѣрнаго, обеспеченнаго и потому между нимъ и обществомъ возникаетъ безмолвный договоръ, вслѣдствіе котораго, въ видѣ вознагражденія за трудъ, автору предоставляется на извѣстное время исключительное право продавать написанную имъ книгу. Если на изданіе будетъ сильный запросъ, то авторъ будетъ вознагражденъ съ излишкомъ, если изданіе не пойдетъ въ ходъ, то онъ ничего не получитъ. Для того, чтобы онъ успѣлъ возвратить свои издержки, ему дается 30-лѣтній, 40-лѣтній, 70-лѣтній срокъ. Я нахожу этотъ договоръ совершенно правильнымъ и справедливымъ потому, что онъ соотвѣтствуетъ всѣмъ требованіямъ, сохраняетъ всѣ права, соблюдаетъ всѣ принципы, и уничтожаетъ всѣ возраженія. Однимъ словомъ, автора удовлетворяютъ, какъ и всѣхъ производителей, даже лучше многихъ другихъ; но съ какой стати можетъ онъ заявлять претензію на исключительное положеніе, требовать сверхъ всего того, что даютъ ему — торговое право, законы о мѣнѣ и политическая экономія, еще какой-то безсрочной ренты?
Этотъ выводъ совершенно ясенъ, и пусть кто нибудь найдетъ въ немъ хотя тѣнь софизма. Въ заключеніе повторимъ наши положенія: отъ правительства требуютъ установленія въ пользу писателей новаго вида права собственности, особой собственности sui generis, аналогичной собственности поземельной.
Я ничего не говорю противъ поземельной собственности, основанной на особыхъ соображеніяхъ, объ которой здѣсь нѣтъ и рѣчи. Я спрашиваю только на чомъ основана такая аналогія?
Въ отвѣтъ на это защитники безсрочной монополіи пускаются въ экономически-юридическое разсужденіе, исходною точкою котораго служитъ то положеніе, что писатель — производитель, и какъ таковой имѣетъ исключительное право на пользованіе своимъ продуктомъ. Я согласенъ на это уподобленіе, но замѣчу, что понятіе о производительности и права изъ нея вытекающія вовсе не порождаютъ права собственности въ томъ смыслѣ, въ какомъ обыкновенно принимается это слово, въ какомъ понимаютъ его и защитники литературной собственности. Что литераторъ имѣетъ право распоряжаться своею рукописью, какъ ему заблагоразсудится и никому ее не показывать, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, но что же этимъ доказывается?
Мнѣ возражаютъ, что всякій продуктъ, всякая услуга даетъ право на вознагражденіе и что авторъ, пустившій въ обращеніе свою книгу, можетъ требовать за это какого нибудь эквивалента. Я и съ этимъ согласенъ, но замѣчу моимъ противникамъ, что ни изъ понятія о мѣнѣ, ни изъ понятія о производствѣ не вытекаетъ понятіе о собственности, и путемъ тѣхъ же аналогій докажу, что писатель, которому предоставлено на извѣстный срокъ исключительное право на продажу своихъ сочиненій, вознагражденъ сполна. Требуютъ, чтобы эта привилегія изъ срочной превратилась въ безсрочную; — но на этомъ основаніи и крестьянка, которой за корзинку ягодъ даютъ пятьдесятъ сантимовъ, могла бы отвѣтить: «нѣтъ, вы должны, до безконечности, платить мнѣ и моимъ наслѣдникамъ ежегодную ренту въ 10 сантимовъ». — Неужели же торгующій хлѣбомъ, мясомъ, виномъ и т. п. можетъ отказаться отъ принятія платы за товаръ и требовать замѣны ея безсрочной рентой. Но вѣдь это значило-бы, подобно Іакову, пріобрѣсти право первородства за чечевичную похлебку. При такихъ условіяхъ не только торговля, но и производительность вскорѣ вовсе бы остановилась потому, что всякому лицу достаточно было бы поработать нѣсколько лѣтъ, а потомъ жить не трудомъ, а рентою. Нелѣпость такого требованія очевидна.
Но есть ли хотя какой нибудь разумный предлогъ для того, чтобы сдѣлать исключеніе въ пользу художниковъ и литераторовъ. Никакого подобнаго предлога не представляется. Защитники безсрочной монополіи требуя, чтобы она была дарована совершенно безвозмездно и не опиралась ни на соображеніе личнаго значенія авторовъ и художниковъ, ни на достоинство ихъ произведеній, требуютъ вещи совершенно выходящей изъ порядка вещей. Съ какой стати устанавливать постоянный пенсіонъ въ пользу производителей, труды которыхъ столько же сколько и всѣ прочіе продукты носятъ на себѣ отпечатокъ индивидуальности и духа времени, и по существу своему столько же ограничены, несовершенны, непрочны и недолговѣчны? Развѣ не извѣстно, что произведенія чистаго, отвлеченнаго мышленія изнашиваются такъ же скоро, какъ и промышленные продукты, уничтожаются постояннымъ движеніемъ человѣческой мысли, поглощаются, видоизмѣняются другими послѣдующими сочиненіями? Средній срокъ существованія книги не превышаетъ 30-ти лѣтъ; перейдя за этотъ предѣлъ, книга уже не можетъ удовлетворить духу времени, становится отсталою и ее перестаютъ читать. Нѣкоторыя (весьма незначительное меньшинство) доходятъ до послѣдующихъ поколѣній, но сохраняются только, какъ памятники древняго языка, историческіе источники, археологическія рѣдкости. Кто въ настоящее время читаетъ Гомера или Виргилія? Для того, чтобы понимать ихъ и оцѣнивать ихъ красоты нужно пройти черезъ длинное приготовительное обученіе. Пробовали было ставить на сцену пьесы Эсхила и Софокла, но и это не удалось. Библія, перейдя отъ Израильтянъ къ Христіанамъ совершенно перемѣнила свой видъ. Недавно на нашихъ глазахъ померкла слава Беранже, а черезъ нѣсколько лѣтъ никто не станетъ говорить ни объ Ламартинѣ, ни объ Викторѣ Гюго. Объ нихъ какъ объ тысячѣ другихъ, будутъ помнить одни любознательные учоные: — вотъ въ чомъ заключается безсмертіе.
Но, скажутъ мнѣ, если существованіе умственныхъ произведеній такъ непродолжительно, то какое же препятствіе найдете вы для установленія безсрочной привилегіи въ пользу писателей?
Я нахожу для этого много различныхъ препятствій. Во первыхъ, безсрочная привилегія не соразмѣрна съ заслугами писателей и нарушаетъ законы мѣны, по которымъ всякій продуктъ долженъ быть оплоченъ эквивалентомъ. Давать что либо свыше эквивалента, значитъ узаконятъ паразитство, становиться поборникомъ несправедливости. Кромѣ того, установленіе такой безсрочной привилегіи составляетъ нарушеніе правъ общества, для котораго такимъ образомъ умственные труды частныхъ лицъ идутъ во вредъ, а не въ пользу. Наконецъ, защитники безсрочной монополіи вовсе не замѣчаютъ еще того, что исключительное право продажи своихъ сочиненій, еслибы оно было на вѣчныя времена предоставлено авторамъ, увеличило бы продолжительность существованія книги, что значительно повредило бы дѣлу прогресса. О нарушеніи законовъ мѣны я не буду болѣе говорить, но къ двумъ послѣднимъ причинамъ, по которымъ я считаю невозможнымъ установить безсрочную монополію, я возвращусь еще въ третьей части настоящаго сочиненія.
§ 7. Разрѣшеніе нѣкоторыхъ затрудненій
Прежде чѣмъ пускаться въ дальнѣйшія изслѣдованія да позволено мнѣ будетъ разъяснить нѣсколько недоразумѣній, вытекающихъ изъ неточности терминологіи, употребляемой и защитниками и противниками литературной собственности. Эти подробности, я знаю, нѣсколько скучны, но тѣмъ не менѣе необходимы.
Тутъ нужно обратить особое вниманіе на два слѣдующія положенія: 1) что между авторомъ и публикою происходитъ мѣна; 2) что вслѣдствіе такой мѣны публика, за извѣстную плату, получаетъ книгу въ свое распоряженіе, въ свою собственность. Этимъ устраняются всѣ затрудненія и вопросъ совершенно разъясняется. Для того, чтобы установить понятіе объ интеллектуальной собственности, аббатъ Плюке сравниваетъ творенія генія съ поземельнымъ участкомъ, который распаханъ авторомъ, а сообщеніе сочиненія публикѣ онъ называетъ жатвою. Очевидно, что для этого писателя не существуетъ ни логики, ни грамматики. Твореніе генія не поземельный участокъ, но продуктъ, а между этими двумя понятіями есть существенное различіе. Сообщеніе книги публикѣ — не жатва, а непремѣнное послѣдствіе мѣны; оно именно и представляетъ тотъ актъ посредствомъ котораго авторъ отказывается отъ распоряженія своею книгою, то дѣйствіе, которое юристы называютъ передачею (tradition), а купцы — отпускомъ товара (livraison). За тѣмъ слѣдуетъ цѣна, которой нелѣпо придавать названіе жатвы потому что тогда пришлось бы назвать жатвою и цѣну мѣшка хлѣба; но это значило бы перепутать всѣ понятія. Обработанная и засѣянная земля произвела пшеницу; эту пшеницу снесли на рынокъ и продали за извѣстную цѣну; вотъ и вся процедура. Точно также и человѣкъ, обработывающій поле мысли, извлекаетъ изъ него продуктъ — книгу; эта книга печатается, продается, и авторъ получаетъ за нее извѣстное вознагражденіе.
Нѣкоторые изъ послѣдователей безсмысленной теоріи Плюке, принимая все таки литературное произведеніе за поле, стали называть плодами этаго поля — то количество экземпляровъ, въ которомъ книга напечатана. Такъ какъ, говорятъ они, всякому поземельному собственнику принадлежатъ плоды, приносимые его участкомъ, то слѣдовательно и т. д., — другими, словами повторяютъ нелѣпое мнѣніе Плюке. Всякое произведеніе автора заключаетъ въ себѣ болѣе или менѣе развитую мысль, которая имѣетъ свое особое существованіе, независимо отъ печатной книги, рукописи и даже слова. Рѣчь, въ которую облекается эта мысль, бумага и буквы, съ помощью которыхъ эта рѣчь, сначала придуманная, потомъ сказанная, становится видимою для глазъ, вовсе не дѣти этой мысли, не плоды ея, а только способы ея проявленія. Это посторонніе продукты, являющіеся на помощь автору, подобно тому, какъ повивальная бабка является на помощь родильницѣ. До какой степени вѣрно подобное мнѣніе, доказывается тѣмъ, что продуктъ типографскій, какъ вспомогательный, оплачивается авторомъ, или издателемъ прежде, чѣмъ самый трудъ автора будетъ вознагражденъ.
Г. Викторъ Модестъ, проводя эту ложную аналогію между литературнымъ произведеніемъ и поземельнымъ участкомъ, возстаетъ противъ выраженія: заработная плата, которымъ нѣкоторые неловкіе противники безсрочной монополіи хотѣли опредѣлить авторское право. «Авторъ, говоритъ онъ, ни отъ кого не получаетъ жалованья, онъ не отдаетъ своего сочиненія въ наемъ, онъ не пишетъ по заказу и, слѣдовательно, названіе заработной платы неточно, извращаетъ самое понятіе». Хорошо, — отбросимъ это названіе, идущее только къ нѣкоторымъ спеціальнымъ объектамъ мѣны, и скажемъ просто, что авторъ — производитель; что, слѣдовательно, онъ имѣетъ право на вознагражденіе за то, что передаетъ публикѣ результатъ своего труда. Но что же выиграетъ изъ этого г. Викторъ Модестъ? Продуктъ за продуктъ, услуга за услугу, идея за идею, цѣнность за цѣнность: мы все таки остаемся въ области мѣны и не входимъ въ сферу права собственности.
Нѣкоторые писатели вздумали возставать противъ безсрочной монополіи во имя общественной пользы. Несчастный аргументъ: еслибы безсрочность правъ писателя дѣйствительно вытекала изъ того, что онъ производитель, какъ пытались доказать защитники литературной собственности, то противъ такого вывода не могла бы устоять никакая общественная польза; пришлось бы или признать за авторомъ право собственности, или изобрѣсти какой нибудь эквивалентъ. Тутъ нужно говорить о публичномъ правѣ, а не объ общественной пользѣ. Литературное произведеніе, разъ обнародованное, становится уже публичнымъ достояніемъ и, за выдѣломъ авторскихъ правъ, всецѣло уже принадлежитъ обществу.
Докладчикъ закона 1791 года Шапелье сдѣлалъ ошибку, сказавши «когда привилегія на исключительную продажу кончается, то возникаетъ право собственности для цѣлаго общества». Выражать подобное мнѣніе, значитъ не понимать сущности договоровъ купли-продажи и мѣны, въ особенности же того договора, который предполагается заключоннымъ между авторомъ и публикою. При всякой куплѣ-продажѣ и при всякой мѣнѣ — право собственности для пріобрѣтателя начинается только съ момента отпуска или принятія товара. Что касается до книгъ, то моментомъ отпуска ихъ считается моментъ поступленія ихъ въ продажу. Не будемъ, подобно Шапелье, смѣшивать права собственности на литературное произведеніе съ правомъ на продажу книгъ. Объектъ права собственности составляетъ содержаніе книги и это право прекращается для автора и начинается для публики съ момента поступленія книги въ продажу. Что касается до привилегіи, обеспечивающей вознагражденіе автора, то она интересуетъ только торгующихъ книгами и точно такъ же съ истеченіемъ извѣстнаго срока прекращается для автора и распространяется на всѣхъ книгопродавцевъ.
На этотъ вводъ публики во владѣніе произведеніемъ, за которое она платитъ, защитники литературной собственности смотрятъ какъ на узурпацію. Сказавши, что сообщеніе сочиненія публикѣ есть жатва, собираемая авторомъ, аббатъ Плюке утверждаетъ, что на это сообщеніе имѣетъ право одинъ авторъ и никто безъ его позволенія не можетъ познакомить публику съ его трудомъ. Подобное сообщеніе публикѣ чужаго сочиненія, прибавляетъ г. Лабуле, отецъ, есть ничто иное, какъ кража; поступать такимъ образомъ все равно, что жать хлѣбъ на чужомъ полѣ… Они рѣшительно не въ состояніи сойти съ этого пути!
Нельзя же смѣшивать сообщеніе по секрету, по довѣрію, съ обнародованіемъ. Покуда сочиненіе еще не издано, то конечно тѣ, которымъ авторъ прочолъ его по секрету, не имѣютъ права обнародовать его и со стороны ихъ такой поступокъ былъ бы крайне неблагороденъ. Но если за сообщеніе сочиненія заплочено, если экземпляръ книги проданъ, то обнародованіе уже совершилось. Деньги, заплоченныя за книгу, даютъ пріобрѣтателю ея право пользоваться ею, дѣлать изъ нея какое угодно употребленіе, передавать ее другимъ, читать ее, дѣлать изъ нея извлеченія. Можно ли запретить любителю, купившему книгу, созвать къ себѣ дюжину друзей и читать имъ эту книгу или давать ее на подержаніе знакомымъ? Всѣ подобныя дѣйствія пришлось бы запретить, еслибы слушать ярыхъ защитниковъ собственности. Парижскіе рабочіе нерѣдко прибѣгаютъ къ складчинѣ для того, чтобы купить книгу, которую каждый изъ нихъ отдѣльно не въ состояніи пріобрѣсти. Неужели же подобныя ассоціаціи нужно преслѣдовать во имя авторскаго права собственности?
Противники литературной собственности впадаютъ въ другую крайность. Со стороны ихъ было заявлено мнѣніе, что поддѣльщикъ, перепечатывающій книгу, — только осуществляетъ право пользованія пріобрѣтенною имъ вещью. Какъ принципъ, такое мнѣніе совершенно основательно. Всякій имѣетъ право, пріобрѣтя книгу, передать ее другому лицу, снять съ нея копіи и распространять ихъ. Но въ практикѣ приходится ждать истеченія срока авторской привилегіи потому, что иначе авторъ былъ бы лишонъ законнаго вознагражденія за трудъ.
Но, скажутъ намъ, если съ момента обнародованія сочиненія право собственности отъ автора переходитъ къ публикѣ, то авторъ уже не можетъ распоряжаться своимъ произведеніемъ, не можетъ его исправить, измѣнить, увеличить, сократить, потому что подобныя дѣйствія будутъ покушеніемъ на неприкосновенность общественнаго достоянія.
На это весьма лестное для авторовъ возраженіе не трудно отвѣчать; да это, въ сущности, даже и не есть возраженіе. Можно допустить, что во все продолженіе срока привилегіи, авторъ имѣетъ право, въ послѣдующихъ изданіяхъ, исправлять, даже сокращать свое сочиненіе и обогащать его новыми прибавками. Но онъ уже не вправѣ уничтожить своего сочиненія потому, что съ одной стороны, съ коммерческой точки зрѣнія, имъ уже овладѣла публика; съ другой стороны, съ точки зрѣнія литературной добросовѣстности, авторъ не можетъ отказываться отъ своихъ словъ, онъ не можетъ утверждать, что не говорилъ того, что сказано; что публика не читала того, что она прочла; что читатели не поняли, не усвоили себѣ его сочиненія и потому не имѣютъ права указывать ему на высказанныя имъ мнѣнія, отъ которыхъ онъ отказывается.{6}
Но если писатель, обнародовавшій свое сочиненіе, по принципу не вправѣ уже извлечь его изъ оборота, то тѣмъ менѣе подобное право можетъ принадлежать наслѣдникамъ его. Необходимо, однако, нѣсколько измѣнить ту аргументацію, къ которой прибѣгаютъ въ настоящемъ случаѣ защитники правъ общества. По ихъ мнѣнію одною изъ причинъ, побуждающихъ къ уничтоженію принципа литературной собственности, должно служить то обстоятельство, что иногда семья автора, по соображеніямъ, которыхъ авторъ вовсе не раздѣляетъ, можетъ уничтожить или исказить его произведеніе. Но это разсужденіе такъ же неосновательно, какъ и ссылка на требованіе общественной пользы, потому, что если собственность принадлежитъ автору по праву, то никакія соображенія ни объ личности автора, ни объ семьѣ не могутъ ее ограничить. Ясно, что легистамъ, о которыхъ я говорю, обстоятельство это представляется въ совершенно превратномъ видѣ. Литературная собственность не должна быть допущена не потому, что семья автора можетъ злоупотребить ею и уничтожить произведеніе автора, но потому, что публика окончательно и безвозвратно вступила во владѣніе книгою вслѣдствіе ея обнародованія и какъ авторъ, такъ и семья его, теряютъ право безусловнаго распоряженія этою книгою и вознаграждаются только выдачею имъ срочной привилегіи на исключительную продажу сочиненія.
§ 8. О кредитѣ и капиталахъ. — Понятія о сбереженіи, о капиталѣ, о наемной платѣ (préstation) и о коммандитѣ{7*} (commandite) не приводятъ насъ къ понятію о литературной собственности, аналогичной собственности поземельной и не могутъ служить основаніемъ безсрочной ренты
Мнѣ скажутъ, пожалуй, что теорія моя невѣрна въ самомъ основаніи потому, что построена на ложномъ уподобленіи; скажутъ, что сдѣлка, въ которую авторъ вступаетъ съ публикою не имѣетъ ничего общаго съ мѣною, а скорѣе подходитъ къ условіямъ ссуды.{8*} Дѣйствительно, литературное произведеніе отличается отъ большинства, промышленныхъ тѣмъ, что оно не истребляется вслѣдствіе употребленія. По этому-то передача этого произведенія другому лицу не есть ни продажа, ни мѣна, а просто отдача на подержаніе. Такъ какъ эта отдача отнюдь не должна быть безвозмездна, то и слѣдуетъ допустить, что обнародованіе литературнаго, научнаго или художественнаго произведенія можетъ такъ же точно послужить основаніемъ безсрочной ренты, какъ и отдача капитала въ пользованіе другаго лица, какъ и отдача въ наемъ дома или корабля. Конечно писатель имѣетъ полное право отказаться отъ всякаго вознагражденія за свой трудъ; — кто же рѣшится возставать противъ великодушія и самопожертвованія? — Конечно онъ можетъ также попользоваться своими авторскими правами въ теченіи двадцати, тридцати лѣтъ, а потомъ отказаться отъ нихъ въ пользу общества. Но подобный отказъ съ его стороны будетъ великодушнымъ подвигомъ и долженъ быть разсматриваемъ какъ даръ; если такого отказа не послѣдуетъ, то здравый смыслъ и всевозможныя аналогіи доказываютъ, что писатель на вѣчныя времена имѣетъ право требовать уплаты процентовъ или ренты.
Я вовсе не думаю въ настоящемъ случаѣ толковать о процентномъ займѣ и о безвозмездности кредита, зная, что изъ этаго поднялся бы новый скандалъ и противники мои пуще прежняго стали бы кричать о моихъ софизмахъ. Мнѣ пришлось уже сказать это при спорѣ съ Бастіа, — я не хочу ничего брать даромъ; я нахожу, что если сосѣдъ мой далъ мнѣ хлѣба или одолжилъ мнѣ какую-нибудь вещь, то имѣетъ право требовать вознагражденія. Я хочу только, чтобы меня не заставляли платить проценты, когда я могу обойтись и безъ этого; я имѣю полное право не прибѣгать къ помощи посторонняго коммандитарія, если у меня есть средства иначе удовлетворить своимъ потребностямъ; во всякомъ случаѣ я не хочу платить ничего, кромѣ должнаго. Таковъ мой взглядъ на заемъ подъ проценты. Итакъ пусть успокоятся банкиры, владѣльцы акцій и прочіе капиталисты, какъ поземельнаго, такъ и движимаго кредита; ихъ права, какъ и права собственниковъ, не будутъ нарушены. Я утверждаю только, что сообщеніе авторомъ публикѣ литературнаго произведенія не кредитная операція, что это не ссуда, не отдача въ наемъ, не коммандитъ, а просто торговая сдѣлка — мѣна.
Всѣ доводы моихъ противниковъ противорѣчатъ и теоріи и практикѣ политико-экономической. Читатель не замедлитъ въ этомъ убѣдиться если прослѣдитъ до конца за моими соображеніями.
Во первыхъ исходною точкою для моихъ противниковъ служитъ совершенно ложная гипотеза, что интеллектуальное произведеніе не потребляется отъ употребленія и потому не можетъ быть объектомъ мѣны. Слѣдовательно они предполагаютъ, что объектомъ мѣны могутъ быть только потребляемыя вещи, а объектомъ ссуды только непотребляемыя. Извѣстно, однако, что и то и другое ложно: ссуда жизненныхъ припасовъ можетъ, напримѣръ, подать поводъ къ требованію процентовъ, а ссуда капитала, земель, домовъ — легко можетъ обратиться въ мѣну.
Потребляемость предмета тутъ ровно ничего не значитъ; по ней, безъ другихъ признаковъ, нельзя даже узнать есть-ли данный договоръ — наемъ, ссуда или мѣна. Для распознаванія ихъ нужно искать другихъ примѣтъ, нужно прибѣгнуть къ другой діагностикѣ.
Да кромѣ того, справедливо ли еще мнѣніе, что интеллектуальныя произведенія по существу своему нетлѣнны, вѣчны? Я уже замѣчалъ (§ 2), что мнѣніе это неосновательно; мнѣ остается только другими словами повторить свое замѣчаніе. Какъ въ области философіи и искусства, такъ и въ области промышленности, человѣкъ не создаетъ ни матеріи, ни идей, ни законовъ. Вещество какъ органическихъ, такъ и не органическихъ тѣлъ создано самой природой, человѣкъ не можетъ ни уничтожить, ни создать ни одного атома. Идеи и законы открываются человѣкомъ вслѣдствіе наблюденія надъ вещами; ни измѣнить, ни изобрѣсть ихъ человѣкъ не въ состояніи. Истина также отъ него не зависитъ; онъ можетъ только шагъ за шагомъ, путемъ усидчивыхъ трудовъ, открывать ее и, по мѣрѣ силъ своихъ воплощать ее въ слова, въ книги, въ произведенія искусства. Отъ него зависитъ также не признавать истины, не видѣть ее, гнать ее; — въ его волѣ прибѣгнуть къ орудію софистики и лжи. Что касается до красоты и справедливости, то и онѣ такъ же независимы отъ нашего разума и нашей воли, какъ истина и идеи; и тутъ опять намъ предстоитъ только или приближаться къ нимъ путемъ глубокаго изученія, или отвергать ихъ, не признавая ничего высокаго, идеальнаго. Тогда-то мы поймемъ, что значитъ поклоняться беззаконію и безобразію, которыя подводятся къ общему знаменателю — грѣха.
Но что же наконецъ производитъ человѣкъ, если онъ не творитъ ни матеріи, ни жизни, если онъ не создаетъ идей, если даже не ему принадлежитъ открытіе изящнаго и справедливаго, — если въ дѣлѣ умственнаго труда вся заслуга его состоитъ въ точной передачѣ истины, безъ искаженій и преувеличеній? —
Человѣкъ производитъ движенія и формы; первыя служатъ средствомъ къ тому, чтобы извлечь болѣе пользы изъ существующихъ уже въ природѣ тѣлъ, вторыя приближаютъ человѣка къ истинѣ и идеалу. На всѣхъ произведеніяхъ человѣка лежитъ отпечатокъ личности, случайности, непрочности, всѣ они недолговременны, и требуютъ постоянныхъ пересмотровъ. Таковы свойства произведеній ума.
На какія сочиненія измѣненіе взглядовъ и ходъ прогресса должны бы имѣть всего менѣе вліянія? Конечно на сочиненія трактующія о наукахъ точныхъ, о геометріи, ариѳметикѣ, алгебрѣ, механикѣ. Однако и по этимъ наукамъ постоянно являются новыя сочиненія; почти сколько профессоровъ, столько и трактатовъ и притомъ, чѣмъ книга старше, тѣмъ менѣе ее употребляютъ. Чѣмъ объяснить подобный фактъ? — Тѣмъ ли, что истина измѣняется? — Вовсе нѣтъ; но каждое поколѣніе, даже каждый классъ студентовъ требуетъ новой формулы для выраженія той же самой идеи, той же самой истины, того же самаго закона; это значитъ, другимъ словомъ, что въ 10, 15 или 20 лѣтъ книга отживаетъ свой вѣкъ. Форма устарѣла, сочиненіе достигло своей цѣли, принесло извѣстную услугу обществу и потому должно прекратить свое существованіе.
Итакъ нельзя сказать, что произведеніе писателя непотребляемо, вѣчно, что, слѣдовательно, обязательство вознаграждать автора лежитъ не только на современникахъ его, но и на послѣдующихъ поколѣніяхъ. Вѣчны, повторяю я, только матерія и идеи, т. е. такія вещи, которыя не нами сотворены. Развѣ путемъ трансцендентальныхъ соображеній можно дойти до того, чтобы идеи обращались въ собственность, порождали майораты и вели къ основанію умственной аристократіи; мы же къ такимъ трансцендентальнымъ соображеніямъ не прибѣгаемъ, а черпаемъ свои сужденія изъ торговой и промышленной практики, останавливаясь только на чисто экономическихъ понятіяхъ о производствѣ, мѣнѣ, цѣнѣ, заработной платѣ; обращеніи, потребленіи, ссудѣ, кредитѣ, процентѣ.
Послѣ этихъ замѣчаній о потребительности интеллектуальныхъ произведеній и свойствахъ мѣняемыхъ и ссужаемыхъ вещей, обратимся къ теоріи капитала и кредита и будемъ примѣнять ее къ литературному производству.
Во первыхъ, можно ли разсматривать, какъ капиталъ, литературное произведеніе только что вышедшее въ свѣтъ? —
Всякому понятно значеніе слова капиталъ; это масса продуктовъ, скопленная посредствомъ сбереженія, которая служитъ средствомъ для дальнѣйшаго производства. Капиталъ не имѣетъ самостоятельнаго существованія; въ немъ нѣтъ ничего новаго; онъ представляетъ только особый видъ продуктовъ, имѣющій свое спеціальное назначеніе. Такъ напр. для фермера капиталъ или, такъ называемый cheptel, составляютъ земледѣльческія орудія, скотъ, фуражъ, сѣмена, съѣстные припасы, домашняя утварь, одежда, бѣлье, — словомъ всѣ припасы, служащіе для работы или для содержанія его семьи до времени жатвы. Капиталъ ремесленника составляютъ инструменты и первоначальный грубый матеріалъ, изъ котораго онъ выдѣлываетъ свои произведенія. Дома, строенія — такіе же капиталы. Даже человѣка, если смотрѣть на него только какъ на рычагъ производства, можно принимать за капиталъ; — здороваго мужчину 25 лѣтъ, знающаго какое-нибудь ремесло, оцѣниваютъ среднимъ числомъ въ 25,000 франковъ.
Теперь уже не трудно найти въ чомъ заключается капиталъ писателя. Капиталъ этотъ заключается въ его воспитаніи, въ собранныхъ имъ матеріалахъ, въ начатыхъ имъ работахъ, въ его библіотекѣ, въ его перепискѣ, въ его наблюденіяхъ, средствахъ, пріобрѣтенныхъ имъ для существованія до того времени, когда онъ получитъ вознагражденіе за свое сочиненіе. Таковъ капиталъ писателя. Но не этотъ капиталъ пускается имъ въ обращеніе, не этотъ капиталъ передается публикѣ, которой онъ ни на что и не нуженъ. Капиталъ писателя, какъ и всякій капиталъ, употребленный на производство, почти невозможно ни продать, ни передать другому лицу потому, что онъ имѣетъ значеніе только въ рукахъ того человѣка, который умѣетъ придать ему цѣнность, а при продажѣ съ аукціона за него не дадутъ и 10 % его настоящей стоимости. Итакъ, съ точки зрѣнія писателя, изданная имъ книга не капиталъ, а простой продуктъ.
Взглянемъ на предметъ съ точки зрѣнія публики. Будетъ ли капиталомъ произведеніе автора превратившееся въ публичное достояніе? Сговоримся. Мы видѣли, въ чомъ состоитъ капиталъ для каждаго разряда производителей; онъ состоитъ изъ совокупности инструментовъ, орудій, сырыхъ матеріаловъ, купленныхъ или вымѣненныхѣ, служащихъ орудіями дальнѣйшаго производства. Словомъ — онъ служитъ фондомъ для послѣдующаго производства.
Итакъ понятія фонда, капитала тѣсно связаны съ понятіями накопленія, собранія, совокупности. Эта совокупность, эта сумма, смотря по роду занятій, можетъ состоять изъ большаго или меньшаго числа продуктовъ. Эти продукты не составляютъ еще капитала пока находятся въ рукахъ производителей, они обращаются въ капиталъ только съ переходомъ въ руки купившаго ихъ потребителя.
Такимъ образомъ проценты съ обращеннаго въ капиталъ продукта идутъ не въ пользу производителя и продавца, но въ пользу пріобрѣтателя. Такъ, пускай писатель вноситъ въ цѣну своего произведенія процентъ съ той суммы, которую онъ употребилъ на свои путешествія или которую уплатилъ своимъ сотрудникамъ; онъ имѣетъ на то полное право потому, что такое вознагражденіе — есть процентъ на его капиталъ. Но смѣшно было бы съ его стороны требовать отъ публики платежа безсрочной ренты за то, что сообщенное имъ публикѣ сочиненіе сдѣлалось общественнымъ достояніемъ. Да, произведеніе писателя вошло въ составъ общественнаго капитала: интеллектуальное произведеніе индивидуума составляетъ частичку общественнаго имущества; но именно по этому-то индивидуумъ и не можетъ требовать ничего кромѣ платы за продуктъ, кромѣ вознагражденія за трудъ. Если общественное имущество будетъ кому либо приносить доходъ, то конечно уже не писателю, а самому обществу.
Вотъ новое доказательство справедливости нашихъ мнѣній; анализъ понятія капитала приводитъ насъ къ тѣмъ же результатамъ, къ которымъ вели и понятія о продуктѣ и мѣнѣ.
Но противники наши упорствуютъ. Почему, говорятъ они, не примѣнить къ литературнымъ произведеніямъ условій ссуды вмѣсто условій мѣны? Почему вознагражденіе автора, вмѣсто разъ заплоченной цѣны, не можетъ принять форму процентовъ? — Вы допускаете принципъ процентовъ; вы сознаетесь, что проценты примѣнимы и къ займу потребляемыхъ предметовъ (mutuum) и къ ссудѣ не потребляемыхъ и даже недвижимыхъ предметовъ (commodatum). Почему же не отдать преимущества этому, болѣе удовлетворительному для авторскаго самолюбія, способу вознагражденія передъ тѣмъ, который далеко не такъ справедливъ и противъ котораго столько кричатъ? —
Опять-таки сговоримся. Если вы требуете только замѣны купли-продажи кредитною операціею, то я ничего противъ этого не имѣю. Что такое въ сущности, кредитъ? — Это длящійся обмѣнъ, порождающій для должника право — возвратить занятую сумму и, слѣдовательно, уничтожающій безсрочность долга или, что одно и тоже, безсрочность платежа процентовъ.
Такимъ образомъ торговецъ платитъ банку извѣстный процентъ за дисконтированіе векселя, полученнаго имъ за товаръ, — и это совершенно справедливо потому, что банкъ оказываетъ купцу услугу, доставляя ему капиталъ въ то время, когда онъ еще не успѣлъ возвратить затраченной имъ суммы. Но ясно, что проценты платятся только до тѣхъ поръ, пока самъ банкъ не будетъ вполнѣ вознагражденъ, т. е. они платятся до истеченія срока дисконтируемаго векселя.
По тѣмъ же основаніямъ и потребитель, покупающій въ кредитъ платитъ за это извѣстный процентъ продавцу, что также совершенно справедливо потому, что процентъ служитъ вознагражденіемъ за отсрочку платежа. Послѣ производства уплаты, платежъ процентовъ прекращается. Какъ въ этомъ, такъ и въ предъидущемъ примѣрѣ проценты не имѣютъ самостоятельнаго значенія, а служатъ или вознагражденіемъ за услугу или платою за кредитъ. Ни одинъ банкиръ не согласится постоянно возобновлять обязательства своихъ должниковъ, и всякій торговецъ ведущій дѣла только съ помощью подобныхъ операцій, рано или поздно непремѣнно долженъ обанкрутиться.
Точно также и должникъ, обеспечивающій свой долгъ ипотекою, платитъ проценты, но все-таки съ надеждою и съ правомъ впослѣдствіи освободиться отъ обязательства.
Точно также наконецъ кредиторы государства и акціонеры общества желѣзныхъ дорогъ получаютъ проценты съ своихъ капиталовъ; но государство, тѣмъ не менѣе, сохраняетъ за собою право погасить долгъ; акціонерныя же компаніи учреждаются обыкновенно не болѣе какъ на 99 лѣтъ. Большимъ несчастіемъ считается, если государство не погашаетъ, а увеличиваетъ свои долги, или если акціонерная компанія не возвращаетъ въ установленный срокъ всего своего капитала.
Кредитъ есть только другая форма мѣны; если ничего другаго не требуютъ для интеллектуальныхъ произведеній, то, значитъ, намъ не объ чемъ спорить, вопросъ остается in statu quo. Но очевидно, что противники мои имѣютъ совсѣмъ не то въ виду. Они требуютъ установленія безсрочной ренты, которая столько же вытекаетъ изъ понятія кредита, сколько изъ понятій производства и мѣны.
Такимъ образомъ уничтожаются сами собою всѣ доводы моихъ противниковъ. Притязанія на учрежденіе литературной собственности основываются на одномъ только безсовѣстномъ виляньи. Если произведеніе ума юридически уравнивается съ продуктомъ, то оно и даетъ право только на опредѣленное вознагражденіе. Это вознагражденіе можетъ состоять или въ назначеніи пожизненнаго пенсіона или въ выдачѣ срочной привилегіи на исключительную продажу сочиненія. Требовать большаго, значитъ выходить изъ границъ и кредита и мѣны. Такой образъ дѣйствій не соотвѣтствуетъ условіямъ частной торговли, онъ даже хуже лихоимства, которое, по крайней мѣрѣ, не длится до безконечности.
Исполнить подобныя требованія значило бы поставить все общество въ крѣпостную зависимость отъ писателей, а такое порабощеніе хуже прикрѣпленія къ землѣ.
§ 9. О господствѣ и личности. — Право завладѣнія въ области интеллектуальной
Допустимъ однако на время, что принципъ литературной собственности основателенъ. За тѣмъ слѣдуетъ перейти къ примѣненію его, но тутъ то и окажется затрудненіе. Какимъ образомъ, въ самомъ дѣлѣ, установить эту собственность?
Конечно въ основаніе ея нельзя положить самое произведеніе автора; мы достаточно уже доказали, что отъ понятія о производствѣ далеко еще до понятія о собственности; мы доказали уже, что произведеніе, подчиняющееся условіямъ мѣны, спроса и предложенія, передачи, уплаты, разсчота, не можетъ служить такимъ фондомъ, изъ котораго бы вытекала безсрочная рента.
Нельзя также положить въ основаніе литературной собственности капиталъ автора; капиталъ этотъ важенъ только для самаго автора, но безполезенъ, и слѣдовательно не имѣетъ никакой цѣны для публики, которая пользуется только самымъ произведеніемъ автора. Что касается до понятій кредита и процентовъ, по аналогіи съ которыми хотѣли установить безсрочную ренту, то они рѣшительно несовмѣстны съ понятіемъ безсрочности.
Остается только распорядиться съ міромъ духовнымъ, съ міромъ идей такъ же, какъ распорядились съ землею, т. е. размежевать его на участки между частными владѣльцами. Къ этому-то именно и стремится г. де Ламартинъ.
«Человѣкъ трудится надъ обработкою поля или надъ изобрѣтеніемъ выгоднаго ремесла. За это ему предоставляется право собственности на его произведенія, а по смерти его это право переходитъ къ наслѣдникамъ, назначеннымъ или закономъ или завѣщаніемъ. Другой человѣкъ, забывая самаго себя и семью, убиваетъ всю свою жизнь на то, чтобы обогатить человѣчество какимъ нибудь геніальнымъ произведеніемъ или новою идеею, которая произведетъ переворотъ въ цѣломъ мірѣ… Идея созрѣла, геніальное произведеніе вышло въ свѣтъ; весь образованный міръ пользуется этимъ произведеніемъ; торговля и промышленность эксплуатируютъ имъ въ свою пользу; оно дѣлается источникомъ богатства, порождаетъ милліоны, переносится изъ одной страны въ другую, какъ растеніе».
«Неужели же этимъ произведеніемъ должны пользоваться всѣ, кромѣ самаго автора, его вдовы и дѣтей, которые будутъ бѣдствовать въ то время, какъ неблагодарный трудъ отца будетъ обогащать и общество и постороннихъ частныхъ лицъ».
Г. де-Ламартинъ принимаетъ свои громкія, краснорѣчивыя фразы за доказательства. Гиперболы, антитезы, возгласы и декламація замѣняютъ для него логику. Отъ него требуютъ опредѣленія, а онъ рисуетъ картину, — доказательства, а онъ призываетъ боговъ во свидѣтели, клянется своею душою, вызываетъ духовъ, плачетъ. Г. де Ламартинъ принадлежитъ къ числу писателей, извлекшихъ наиболѣе выгодъ изъ своей болтовни; онъ награжденъ, свыше заслугъ своихъ, и деньгами и славою, — а жалуется на бѣдственное положеніе. Кто же въ этомъ виноватъ? Можно ли обвинить общество въ неблагодарности за то, что г. де Ламартинъ только и умѣетъ что размышлять?
Я готовъ согласиться на исполненіе желанія г. де Ламартина, но нужно точнѣе знать чего именно онъ требуетъ. Попробуемъ привести въ ясность мысль этого великаго рифмоплета.
Ему хочется, чтобы литературная собственность не смѣшивалась съ простымъ владѣніемъ литературнымъ произведеніемъ или цѣною его; ему хочется, чтобы она по отношенію къ міру интеллектуальному и нравственному была тѣмъ же самымъ, чѣмъ поземельная собственность въ отношеніи міра промышленнаго и земледѣльческаго. Тутъ, значитъ, требуется присвоить автору, самую идею, клочокъ интеллектуальнаго и нравственнаго міра, а не формулу, не внѣшнее выраженіе этой идеи. Такое заключеніе очевидно вытекаетъ изъ сравненія писателя, создающаго и развивающаго идею съ человѣкомъ, который обработываетъ поле и, съ дозволенія общества, становится собственникомъ этаго поля.
Даже г. Фредерикъ Пасси, одинъ изъ самыхъ ярыхъ защитниковъ литературной собственности, столько же ненавидящій софистовъ какъ и г. де Ламартинъ, находитъ, что въ высшей степени несправедливо такимъ образомъ защищать принципъ раздробленія общественной собственности и завладѣнія ею посредствомъ обработки; что подобныя разсужденія ведутъ къ уничтоженію поземельной собственности; что люди, высказывающіе подобныя мнѣнія, сознательно или безсознательно, становятся злѣйшими врагами права собственности. Такъ же смотритъ на это и г. Викторъ Модестъ. Я, съ своей стороны, вполнѣ согласенъ съ гг. Фред. Пасси и Викторомъ Модестомъ; я готовъ обѣими руками подписаться подъ такими разсужденіями и потому считаю требованіе г. де Ламартина совершенно неосновательнымъ.
На какомъ же принципѣ можетъ быть основана литературная собственность, — говоритъ г. Фредерикъ Пасси, — если для установленія ея недостаточно качества производителя, обработывателя и акушера идеи? Неужели она можетъ возникнуть вслѣдствіе одного произвола законодателя? — Боссюэтъ и Монтескье, замѣчаетъ г. Викторъ Модестъ, утверждали, что поземельная собственность основывается единственно на положительномъ законодательствѣ. Но эта система въ настоящее время брошена вслѣдствіе ея односторонности, произвольности и наконецъ потому, что она не разрѣшаетъ того страшнаго вопроса: почему законодатель, устанавливая право собственности, не раздѣлилъ землю поровну между частными владѣльцами и не принялъ мѣръ для того, чтобы и впредь, не смотря на все движеніе народонаселенія, продолжало существовать подобное равенство? Устанавливая право собственности, законодатель, конечно, имѣлъ на то свои основанія; онъ руководился соображеніями общественнаго порядка, а такія соображенія непонятны при неравенствѣ состояній. Но если, по современнымъ понятіямъ, одной законодательной дѣятельности недостаточно для установленія поземельной собственности, то для собственности интеллектуальной тѣмъ болѣе нужны еще другія основанія. Если допустить даже, что собственность поземельная введена путемъ законодательнымъ, то неужели же изъ этаго вытекаетъ для законодателя обязанность, въ видахъ симетріи, создать еще и собственность литературную? —
Что касается до права завладѣнія или завоеванія, посредствомъ котораго также думали объяснить происхожденіе литературной собственности, то конечно всѣ юристы и экономисты отвергаютъ его. Мысль о подобномъ правѣ могла явиться только въ варварскія времена феодализма, а въ настоящее время никто не рѣшится ее поддерживать.
Какой же принципъ положимъ мы въ основаніе поземельной собственности, если она не основывается ни на законѣ, ни на трудѣ, ни на завоеваніи, ни на завладѣніи? Для насъ, однако, это важный вопросъ потому, что принципъ, на которомъ построена поземельная собственность, по словамъ моихъ противниковъ, служитъ въ то же время основаніемъ, или скорѣе предлогомъ, для установленія собственности литературной.
Г. Фредерикъ Пасси, хорошо понявши на сколько опасны для поземельной собственности и законодательная, и утилитарная, и завоевательная теорія и раздѣливши такимъ образомъ мнѣніе софиста, сталъ искать другой точки опоры. Онъ углубился въ психологическія изслѣдованія и что же извлекъ изъ нихъ? — Истину? Нѣтъ, увы! созерцать эту нагую богиню не дано старцамъ Мальтусовой синагоги. Г. Фредерикъ Пасси открылъ, что человѣкъ — существо дѣятельное, одаренное разумомъ, свободой воли, отвѣчающее за свои поступки, словомъ существо, одаренное личностью; что, вслѣдствіе такой дѣятельности, разумности, свободы, отвѣтственности, личности, — человѣкъ стремится присвоить себѣ, подчинить своей власти все окружающее; — такимъ образомъ и объясняется происхожденіе собственности. Бѣдный человѣкъ! настроивъ свое воображеніе психологическими мудрованіями, онъ и не замѣтилъ, что повторяетъ другими словами тѣ же теоріи, которыя только что опровергалъ.
Несомнѣнно, что человѣкъ дѣйствительно существо дѣятельное, разумное, свободное, отвѣтственное, корчащее изъ себя царя природы, но тѣмъ не менѣе достойное всякаго уваженія. Личность его, покуда онъ не нападаетъ на права своихъ ближнихъ, неприкосновенна; произведеніе его защищается, какъ святыня. Но что же изъ всего этого можно вывести? — Что человѣку для развитія и обнаруженія своей личности нужны матеріалы, орудія, воспитаніе, кредитъ, мѣна, иниціатива. Но всѣмъ этимъ потребностямъ можетъ вполнѣ удовлетворить владѣніе въ томъ смыслѣ, въ какомъ толкуетъ его юриспруденція, опредѣляетъ гражданскій кодексъ, понимаетъ и примѣняетъ на практикѣ большинство славянскихъ народовъ. Такое владѣніе, спасающее человѣчество отъ коммунизма, можетъ удовлетворить вполнѣ всѣмъ требованіямъ политической экономіи. Ничего большаго не требуютъ, какъ я уже имѣлъ случай указать, всѣ теоріи, толкующія о производствѣ, трудѣ, мѣнѣ, цѣнѣ, заработной платѣ, сбереженіи, кредитѣ, и процентахъ. Гражданскія и семейныя отношенія, даже самый принципъ наслѣдственности также не требуютъ ничего больше. Политическая экономія, конечно, не отвергаетъ права собственности, но могла бы обойтись и безъ него; она не создала его, а нашла уже готовымъ; она только приняла, но не искала его. Такимъ образомъ, — не будь права собственности, — экономическій міръ отъ этого не пошолъ бы другимъ путемъ; но, при существованіи права собственности, — узнать его происхожденіе и назначеніе, — составляетъ существенѣйшую задачу нашего времени.
Для чего же существуетъ это узурпаціонное учрежденіе, порожденное нашимъ произволомъ? — Очевидно, что, чѣмъ ни оправдывать право собственности, ссылаться ли на законъ или на трудъ или на завоеваніе, считать ли его послѣдствіемъ свойственнаго человѣку индивидуализма, стремленія къ свободѣ, къ власти, словомъ какое толкованіе ни принимать, нѣтъ никакой возможности оправдать права собственности съ исторической и соціальной точки зрѣнія…
Но тутъ я долженъ остановиться; издатель предостерегаетъ меня и кричитъ, что я нападаю на право собственности. Подобный терроризмъ, обнаруживающій скорѣе лицемѣріе, чѣмъ уваженіе къ законамъ и учрежденіямъ страны, составляетъ величайшій позоръ для нашего времени. Какъ! я нападаю на право собственности, потому что я не соглашаюсь съ экономистами, принимающими его на вѣру, и утверждаю, что оно составляетъ самую трудную задачу для соціальной науки, тѣмъ болѣе, что по видимому, основывается единственно на осужденномъ Евангеліемъ началѣ эгоизма! Послѣ этаго — сказать, что доводы, приводимые Кларкомъ — недостаточны для доказательства существованія Бога, значитъ — нападать на божество. Послѣ этаго сказать, что всякая попытка доказывать реальность матеріи и движенія содержитъ въ себѣ противорѣчіе, и кругъ въ объясненіи, — значитъ сдѣлаться скептикомъ и нигилистомъ. Послѣ этого разоблаченіе невѣжества и постановка вопросовъ — есть поруганіе всѣхъ законовъ божескихъ и человѣческихъ. Но при такихъ условіяхъ не можетъ существовать никакая наука, никакая философія; при такихъ условіяхъ не мыслимо даже существованіе какой либо политики, какого либо государственнаго управленія.
Паскаль въ своихъ «Pensées», начинаетъ съ того, что унижаетъ человѣка, намѣреваясь впослѣдствіе его прославить и возвеличить. Можно ли сказать, что развивая теорію первороднаго грѣха, Паскаль вооружается и противъ Бога и противъ рода человѣческаго? — Почти такимъ же образомъ я отношусь къ праву собственности. Я принужденъ отвергнуть его, если буду обращать вниманіе только на тѣ мотивы и принципы его, которые выставляетъ школа; но я готовъ защищать его во имя болѣе возвышеннаго принципа, когда мнѣ укажутъ на подобный принципъ. Что же могу я сдѣлать для права собственности, покуда я не добрался до истинной его сути, какъ не освобождать его отъ тѣхъ пошлостей, которыми оно компрометируется?{9}
Пусть читатель проститъ мнѣ мое увлеченіе и, положа руку на сердце, скажетъ, — возбуждаютъ ли въ немъ слова мои опасеніе за право собственности и напротивъ того не уясняетъ ли ему вопроса, не успокоиваетъ ли его моя аргументація. Конечно, соглашусь я съ г. Фредерикомъ Пасси, человѣкъ, вслѣдствіе своего индивидуализма, стремится къ завладѣнію, къ господству. Но это еще только стремленіе и нужно прежде всего узнать на чомъ оно основано, — на ясномъ сознаніи права, какъ желательно думать для всякаго собственника, или на порочномъ побужденіи, какъ утверждаютъ всѣ коммунисты, начиная съ Миноса, Ликурга, Пиѳагора и Платона. Во-вторыхъ нужно опредѣлить условія, правила и предѣлы этого стремленія; нужно рѣшить на чомъ оно должно остановиться: на правѣ пользованія, на узуфруктусѣ, на владѣніи, на эмфитеузисѣ или на правѣ собственности? Право собственности есть право владычества; но справедливо ли, разумно ли съ точки зрѣнія соціальной допускать такое владычество индивидуума? — Не всѣ люди могутъ быть собственниками; кто же попадетъ въ число избранныхъ? — Какое вознагражденіе, какую гарантію дать прочимъ?… Замѣтьте, что экономическія соображенія тутъ ровно ни къ чему не ведутъ: нельзя сослаться ни на интересы производства, ни на интересы земледѣлія потому, что въ большей части государствъ земля обработывается фермерами, арендаторами, а не собственниками. Наконецъ какимъ же образомъ, вслѣдствіе какихъ высшихъ соображеній, до сихъ поръ остающихся неизвѣстными, возникло понятіе права собственности. Чрезмѣрное развитіе института права собственности погубило Италію, latifundia perdidêre Italiam, какъ говорятъ историки описывающіе паденіе римской имперіи; съ другой стороны намъ случалось слышать, что право собственности можетъ служить синонимомъ злоупотребленія. Какъ согласить всѣ эти мнѣнія? — Можетъ ли право собственности быть ограничено не потерявъ своего характера? Гдѣ провести подобныя границы и какой законъ ихъ установитъ? — Вотъ что долженъ бы объяснить намъ г. Фредерикъ Пасси, но вмѣсто чего онъ отдѣлался пошлѣйшимъ софизмомъ (я примѣняю къ нему тотъ же эпитетъ, которымъ онъ меня надѣлилъ) и отвѣтилъ на вопросъ — вопросомъ же.
Итакъ люди, требующіе установленія литературной собственности, надменно надписывающіе на своихъ брошюрахъ (которые составляются не иначе какъ вчетверомъ): мы — экономисты, мы — юристы, мы — философы, подразумѣвая подъ этимъ, что противники ихъ — только софисты; эти школьные педанты, невѣжества которыхъ стыдится даже ихъ аудиторія, не знаютъ — что такое поземельная собственность, которую они хотятъ взять за образецъ для задуманной ими поддѣлки; они не понимаютъ соціальнаго значенія поземельной собственности и не въ силахъ отыскать причинъ ея происхожденія. Въ ихъ лагерѣ сколько головъ, столько и различныхъ мнѣній и трудно рѣшить какое качество въ нихъ преобладаетъ, — высокомѣріе или непослѣдовательность. Если кто либо осмѣлится разоблачить всю пустоту ихъ доктринъ, то вмѣсто всякаго отвѣта они обвиняютъ подобнаго критика въ богохульствѣ. Потомство произнесетъ свой приговоръ надъ этою гнусною шайкою, столько же невѣжественною, сколько и недобросовѣстною и на нее падетъ отвѣтственность за всю ту грязь, за весь тотъ кретинизмъ, въ который погружена современная Франція.
Здѣсь неумѣстно было бы, повторяю я, розыскивать вслѣдствіе какихъ политическихъ, экономическихъ и соціальныхъ соображеній цивилизація пришла къ установленію права собственности, — такого института, объяснить котораго не въ состояніи ни одна философская система, но который, тѣмъ не менѣе, устоялъ противъ всѣхъ нападокъ. Въ подобномъ изысканіи нѣтъ необходимости для разбираемаго нами вопроса. Въ силу извѣстной аксіомы: pro nihilо nihil, я полагаю, что и право собственности не могло возникнуть изъ ничего; что оно имѣетъ свои общественныя и историческія причины. Пускай сторонники литературной собственности, взбѣшонные тѣмъ, что не съумѣли доказать ея законности, накинутся съ досады на поземельную собственность; пускай они затронутъ ее, если только смѣютъ, и я, быть можетъ, возьмусь за ея защиту и еще разъ покажу этимъ невѣждамъ на что способенъ софистъ. Въ настоящее время, принимая право собственности за существующій фактъ, я ограничусь заявленіемъ, что не только не думаю возставать противъ этого права, но напротивъ того хочу опираться на него въ настоящемъ спорѣ и буду только доказывать, что существованіе поземельной собственности ни какимъ образомъ не можетъ служить оправданіемъ для введенія права собственности интеллектуальной и что подобнаго установленія вовсе не требуется ни для обеспеченія правъ общества, ни для обеспеченія свободы частныхъ лицъ, ни для охраненія общественнаго благосостоянія, ни для защиты права производителей.
Иное дѣло — право производителя на плоды, произведенные его трудомъ и право собственности на поземельный участокъ, которое сверхъ того, жалуетъ ему общество. Производитель по праву владѣетъ своимъ продуктомъ, но право собственности на поземельный участокъ предоставляется ему обществомъ въ видѣ дара. Я не порицаю общества за такую щедрость, я думаю, что она основывается на высшихъ, неизвѣстныхъ намъ соображеніяхъ, и что если институтъ собственности до сихъ поръ содержитъ въ себѣ много несправедливаго и со временъ Римлянъ сдѣлано весьма немногое для увеличенія его правомѣрности, если наконецъ, въ настоящее время, институтъ этотъ потерялъ прежнее свое значеніе и обаяніе, то этимъ можетъ быть главнымъ образомъ онъ обязанъ нашему невѣжеству. Но принимая право собственности поземельной за существующій фактъ, неужели намъ необходимо, требовать отъ общественной власти, чтобы она подвергла область умственную, духовную такой же регламентаціи, какая примѣняется къ землѣ? — Конечно нѣтъ, потому что между этими двумя сферами нѣтъ ничего общаго; духомъ и матеріею управляютъ не одни и тѣ же законы. Допустить подобное подчиненіе однимъ и тѣмъ же законамъ совершенно различныхъ сферъ было бы такъ же нелѣпо, какъ посадить райскихъ птицъ на пищу геенъ и шакаловъ.
Кромѣ того, и сами защитники литературной собственности думаютъ совсѣмъ не то, что говорятъ. Истощивъ весь запасъ своихъ доводовъ въ защиту своего кумира, по свойственной имъ непослѣдовательности, они кончаютъ тѣмъ, что отвергаютъ то условіе, которое одно только и могло придать нѣкоторую возможность осуществленію химеры, которую они проповѣдуютъ.
Будемъ помнить, что вопросъ не въ томъ только, чтобы обеспечить литератору справедливое вознагражденіе за его произведеніе, но въ томъ, чтобы установить въ пользу его собственность, подобную поземельной. Тутъ, слѣдовательно, пришлось бы частнымъ лицамъ присвоивать общій фондъ, изъ котораго черпаютъ всѣ производители. Возьмемъ примѣръ.
Въ поэмѣ, на составленіе которой онъ употребилъ 11 лѣтъ, Виргилій воспѣлъ происхожденіе и древность римскаго народа. Во всей исторіи рода человѣческаго врядъ ли удастся насчитать много такихъ образцовыхъ произведеній, какова Энеида, не смотря на всѣ недостатки, въ ней встрѣчающіеся. Конечно трудъ великаго поэта имѣетъ не менѣе значенія, чѣмъ трудъ земледѣльца, которому верховная власть даритъ въ полную собственность клочокъ земли, имъ обработанной. Виргилій распахалъ поле Латинскихъ преданій; онъ выростилъ цвѣты и плоды на такой почвѣ, которая до того производила только терновникъ, да крапиву. Августъ щедро наградилъ его за это сочиненіе; но осыпавши поэта своими милостями, императоръ вознаградилъ только производителя за трудъ: оставалось еще создать право собственности. Итакъ Виргилій умеръ, но Энеида спасена отъ огня; слѣдовательно наслѣдникамъ поэта должно принадлежать исключительное право воспѣвать Евандра, Турнуса, Лаванія, прославлять римскихъ героевъ. Всякому поддѣльщику и литературному вору (plagiaire) запрещается воспѣвать любовь Дидоны, перелагать въ латинскіе стихи Платоновы доктрины и религію Нуммы. Луканъ не имѣетъ права на изданіе своей Ѳарсалы; — это было бы нарушеніемъ правъ Виргилія, — нарушеніемъ тѣмъ болѣе предосудительнымъ, что, врагъ императоровъ, Луканъ отзывается о Помпеѣ, Катонѣ и Цезарѣ вовсе не такъ, какъ подобаетъ вѣрноподданному. Самому Данту придется воздержаться: пусть онъ перелагаетъ въ пѣсни христіанскую теологію и осуждаетъ на всевозможныя адскія муки враговъ своихъ гвельфовъ, — это ему дозволяется; но путешествіе его въ адъ, хотя бы и въ обществѣ Виргилія, есть ни что иное, какъ литературная кража.
Вотъ на какихъ началахъ должна бы построиться литературная собственность, если бы обратить вниманіе на аналогію съ собственностью поземельною и на феодальныя тенденціи. При господствѣ феодализма все основывалось или стремилось основываться на привилегіяхъ: одна церковь могла разрѣшать всѣ вопросы, относящіеся до религіи; одно духовенство могло отправлять богослуженіе; одинъ университетъ могъ преподавать теологію, философію, право, медицину, — право имѣть 4 факультета составляло, да и до сихъ поръ составляетъ, — привилегію университета. Военная служба была доступна только для дворянъ; судебная власть мало по малу сдѣлалась наслѣдственною; ремесленнымъ корпораціямъ, цехамъ предписывалось придерживаться опредѣленной закономъ спеціальности и не вторгаться въ сферу другихъ цеховъ. Дѣлая Расина и Буало своими исторіографами, Людовикъ XIV можетъ быть и не думалъ о томъ, чтобы предоставить ихъ наслѣдникамъ исключительное право повѣствовать объ его великихъ дѣяніяхъ; по принципамъ того вѣка (которыхъ и въ настоящее время держится г. де Ламартинъ) Людовику XIV весьма легко было бы установить подобную привилегію. Если бы какому нибудь юному поэту вздумалось издать свои стихотворенія подъ названіемъ: «Поэтическихъ размышленій»{10*} (Méditations poétiques), — развѣ г. Ламартинъ въ глубинѣ души своей не счолъ бы подобный поступокъ за воровство, за поддѣлку? — Гг. Фредерикъ Пасси, Викторъ Модестъ и П. Пальотте въ предисловіи къ своей книгѣ пишутъ: мы — экономисты, и какъ будто бы кричатъ публикѣ: Берегись! — тѣ, которые нападаютъ на литературную собственность — не компетентные въ этомъ дѣлѣ судьи; они не экономисты, у нихъ нѣтъ диплома отъ академіи, ихъ сочиненія издаются не Гильоменомъ, — слѣдовательно, они не имѣютъ права голоса.
Эти то знаменитые экономисты пятятся отъ послѣдствій, естественно вытекающихъ изъ провозглашоннаго ими принципа; такъ что не только для постороннихъ лицъ, но и для нихъ самихъ перестаетъ быть понятнымъ, — чего они хотятъ? —
«Идеи, говоритъ г. Лабуле, отецъ, составляютъ общее достояніе, которое частному лицу такъ же трудно присвоить какъ воду морскую или воздухъ. Я пользуюсь идеями, которыя находятся въ оборотѣ, но не обращаю ихъ въ свою собственность. Человѣкъ добываетъ изъ моря соль, другой пользуется воздухомъ для приведенія въ дѣйствіе мельницы, оба съумѣли создать себѣ частную собственность, частное богатство; но развѣ это мѣшаетъ и прочимъ людямъ пользоваться тѣми же неистощимыми источниками и развѣ, вслѣдствіе того, что воздухъ принадлежитъ всѣмъ, всякій имѣетъ право завладѣть моею мельницею?» —
Послѣдняя фраза ничто иное, какъ скачокъ. Мельница есть имущество недвижимое вслѣдствіе того, что она прикрѣплена къ землѣ; не будь этого прикрѣпленія, она была бы частью капитала. Примѣръ, приводимый учонымъ юристомъ и экономистомъ г. Лабуле, говоритъ, слѣдовательно, не за право собственности, а противъ него. Тотъ же писатель прибавляетъ:
«То же самое можно сказать и о книгѣ, съ тою только разницею, что литературное произведеніе не приноситъ ущерба общему фонду, но скорѣе обогащаетъ его. Боссюетъ написалъ «Всемірную Исторію»; Монтескье издалъ въ свѣтъ «Духъ Законовъ»; мѣшаетъ ли это другимъ писателямъ составлять новую всемірную исторію или открывать новый духъ законовъ? — Уменьшилось ли число находящихся въ оборотѣ идей? — Расинъ написалъ «Федру», но это не помѣшало Прадону выбрать тотъ же сюжетъ, и никто не счолъ подобнаго поступка контрафакціей. Пишите исторію Наполеона и пользуйтесь при этомъ трудами г. Тьера, но не перепечатывайте текста его книги потому, что подобная перепечатка была бы такимъ же очевиднымъ преступленіемъ, какъ и покража плодовъ, растущихъ въ моемъ саду».
Приводя цитаты изъ сочиненій подобнаго экономиста нужно бы комментировать каждую его фразу. Книгу нельзя сравнивать съ мельницею потому, что книга — продуктъ, который можетъ войти въ составъ капитала развѣ тогда, когда изъ книжной лавки попадетъ въ библіотеку учонаго; мельница же, построенная на землѣ, входитъ въ составъ того права собственности, которое признано законодателемъ, вслѣдствіе неизвѣстныхъ намъ соображеній. Правда, что литературное произведеніе обогащаетъ общество, но тоже самое дѣлаютъ и прочіе продукты. Литературный воръ, конечно, преступникъ, но не такой, какъ человѣкъ, укравшій, плоды, выросшіе на чужомъ полѣ. Это объясняется тѣмъ, что сочиненіе автора есть его продуктъ, плоды же составляютъ прибыль, пріобрѣтаемую собственникомъ по праву приращенія (accession). Я не стану останавливаться на этихъ мелочахъ, но обращу вниманіе только на главную мысль.
Итакъ, по мнѣнію г. Лабуле, область интеллектуальная, въ отличіе отъ области земной, не подлежитъ присвоенію. Пускай человѣкъ приводитъ свою мельницу въ движеніе посредствомъ воздуха, воды или пара, мельница все таки будетъ ему принадлежать; но самая мысль объ употребленіи воздуха, воды или пара какъ орудій движенія, самая мысль о замѣнѣ ими рукъ человѣческихъ не можетъ быть объектомъ права собственности. Правда, что тутъ иногда можетъ быть рѣчь о привилегіи; но заговорить о привилегіи, — значитъ вернуться къ обыкновенному положенію производителя, котораго вознаграждаютъ за трудъ, предоставляя ему на извѣстное время исключительное право распространять свой продуктъ, и извлекать изъ него прибыль. При такой оговоркѣ мнѣніе г. Лабуле безупречно: изобрѣтеніе можетъ породить право первенства (priorité), но не можетъ служить поводомъ къ установленію права собственности. Скажутъ ли намъ наконецъ, — г. г. экономисты, юристы и философы — чего они добиваются и на что жалуются? — До сихъ поръ ихъ рѣшительно нельзя понять и требованія ихъ далеко еще не формулированы. Послушать ихъ, такъ они самые энергическіе противники монополіи. Пусть же они будутъ вѣрны своимъ правиламъ и перестанутъ надоѣдать публикѣ своими глупыми декламаціями.
Земля раздѣлена между частными владѣльцами и хотя теорія права собственности еще окончательно не установлена, составляетъ еще не разрѣшонную задачу, но тѣмъ не менѣе поземельная собственность представляетъ собою многозначущій фактъ, занявшій видное мѣсто и въ международной политикѣ и въ отношеніяхъ частныхъ лицъ, фактъ, который принято объяснять высшими соображеніями, которому принято приписывать возвышенную цѣль, не смотря на то, что ни этихъ высшихъ соображеній, ни этой цѣли мы не понимаемъ.
Въ настоящее время, когда мы только что начинаемъ знакомиться съ наукою соціальной организаціи, прилично ли заносить руку на это непонятное для насъ учрежденіе, прилично ли перепутывать всѣ понятія, не отличать неба отъ земли и перевертывать весь свѣтъ для удовольствія нѣсколькихъ педантовъ? — На что жалуются литераторы? — развѣ положеніе ихъ хуже положенія другихъ производителей? — Поземельная собственность возбуждаетъ въ нихъ зависть; но подобное явленіе совершенно въ природѣ вещей, и не худо бы имъ понять свое положеніе прежде, чѣмъ жаловаться на него. Пускай они, въ ожиданіи новыхъ благъ, вмѣстѣ съ прочими людьми пользуются тѣмъ, что до сихъ поръ добыто прогрессомъ. Съ тѣхъ поръ, какъ прошла пора феодализма, земля, хотя еще и не составляетъ общей собственности, но доступна для всякаго. Слуга, работникъ, арендаторъ, торговка, всякій можетъ посредствомъ сбереженія части своихъ скудныхъ доходовъ скопить хотя небольшой капиталъ, пріобрѣсти на него недвижимое имущество и говорить въ свою очередь: я тоже собственникъ! — Кто же мѣшаетъ и литератору поступить такимъ же образомъ? — Подобныя превращенія постоянно повторяются; но обратить вознагражденіе, слѣдующее писателю, въ какое то постоянное ростовщичество — значило бы перепутать всѣ понятія и перевернуть весь соціальный строй.
§ 10. Общій выводъ: правительство не имѣетъ ни права, ни возможности создать литературную собственность
Нѣкоторые изъ лицъ, слегка противившихся утвержденію проэктированнаго закона, увлечонные ложною аналогіею съ поземельною собственностью соглашались, что правительство имѣетъ право создать литературную собственность подобно тому какъ оно создало другіе виды права собственности. Эта легкомысленная уступка ясно свидѣтельствуетъ о томъ хаосѣ, который господствуетъ въ умахъ подобныхъ людей.
Конечно правительство можетъ сдѣлать все, что ему заблагоразсудится, если смотрѣть на дѣло только съ точки зрѣнія физической возможности. Если правительство желаетъ что либо сдѣлать, то кто же можетъ остановить его, особенно если оно поддерживается и общественнымъ мнѣніемъ? —
Другой вопросъ, если смотрѣть на дѣло такъ, что правительство можетъ сдѣлать все, что ему заблагоразсудится, но въ предѣлахъ экономическихъ, естественныхъ и общественныхъ законовъ.
Такъ напримѣръ: оно не можетъ сдѣлать, чтобы на вещь, которая по своему существу и назначенію есть ничто иное, какъ простой продуктъ, смотрѣли какъ на фондъ или собственность.
Оно не можетъ также обратить договоръ мѣны въ источникъ безсрочной ренты, хотя услуга или товаръ, служащій объектомъ мѣны можетъ быть или разомъ оплоченъ или платежъ можетъ быть разсроченъ на нѣсколько лѣтъ.
Оно не можетъ превратить платы за продуктъ въ арендную плату. Оно не можетъ, безъ нарушенія законовъ, на которыхъ основаны всѣ общественныя отношенія, и безъ смѣшенія всѣхъ понятій, постановить, чтобы на писателя, пустившаго въ оборотъ свои мысли, смотрѣли не какъ на простаго производителя-мѣновщика, но какъ на невознаградимаго коммандитарія, въ пользу котораго, за его услугу слѣдуетъ создать наслѣдственную, безконечную ренту. Правительство точно такъ же не можетъ сдѣлать всего этаго, какъ не можетъ раздѣлить воздухъ между частными владѣльцами или воздвигать строенія на морѣ, или производить безъ труда, или платить ренту всѣмъ и каждому.
Общество, вслѣдствіе высшихъ соображеній, еще не достаточно разъясненныхъ, но неопровергаемыхъ наукою, могло раздѣлить землю между частными владѣльцами и создать поземельную собственность; оно могло сдѣлать это, хотя подобное присвоеніе, по словамъ легистовъ, выходитъ изъ границъ того права, которое производитель имѣетъ на свои продукты, хотя политическая экономія вовсе не требуетъ подобной уступки, хотя у многихъ народовъ право собственности не существуетъ, а замѣняется правомъ владѣнія. Для того, чтобы установить интеллектуальную собственность правительству пришлось бы уступить писателю привилегію на тѣ общія идеи, которыя составляютъ общій фондъ всѣхъ мыслителей. Но подобной уступки правительство не въ состояніи сдѣлать; такая уступка противна здравому смыслу, да никто ея и не требуетъ. Какимъ же образомъ назвать правомъ собственности простую привилегію — на воспроизведеніе и продажу съ тою только цѣлью, чтобы создать синекуру для наслѣдниковъ писателя.
Извѣстны слова Буало:
Mais la postérité d'Alfane et de Bayard,
Quand ce n'est qu'une rosse, est vendue au hasard.{11*}
Можетъ ли правительство сдѣлать, чтобы сыновья геніальныхъ людей были также геніальны? — Конечно нѣтъ. Пусть же оно предоставитъ самому себѣ потомство генія; отцы — вознаграждены, наслѣдники ничего не вправѣ требовать.