А. З. ШтейнбергЛитературный архипелаг
Homo cogitus, или «Роман с философией»
Единство и непрерывность развития, которые я чувствую, я хочу для себя самого превратить в осязаемый психологический факт.
Познакомившись с воспоминаниями Аарона Штейнберга в первом издании[1], русский читатель открыл для себя новое имя. Между тем на протяжении шести десятков лет их автор активно работал в разных областях гуманитарного знания: философии, публицистике, критике, литературоведении, истории, а в 1983 г. сочинения Штейнберга (написанные на шести языках) были изданы по-английски[2]. Хотя большая часть его жизни прошла в Западной Европе, однако книгу воспоминаний он посвятил относительно короткому российскому периоду. Книга была оценена читателями очень высоко, и трудно найти сегодня специалиста в области российской истории первой четверти XX в., будь то история философии или литературы, социально-политическая история или «история идей», который мог бы обойтись без свидетельств, оставленных А. Штейнбергом.
В советские времена имя А. Штейнберга — «философа-идеалиста» — было одним из идеологических жупелов[3]. Сегодня, когда подобного рода оценки ушли, остались ошибочные сведения. Так, например, В.Н. Назаров пишет: «В берлинском изд-ве „Скифы“ выходит книга А.З. Штейнберга (одного из учредителей Вольфилы, 1919–1924) „Нравственный лик революции“ <…>»[4]. Автор приписал нашему герою книгу, принадлежащую его брату Исааку Штейнбергу. Путаница началась не вчера; первым был литературовед П.Н. Медведев, комментатор блоковского дневника. Упоминаемого Блоком в дневниковой записи от 18 января 1918 г. «марбургского философа» он счел А. Штейнбергом[5]. Не говоря уже о том, что последний никакого отношения к Марбургу не имел, его вообще не было в это время в Петрограде. Путаница возникла также в связи с очерком И. Эренбурга о Блоке, в котором был упомянут «популяризатор, строчаший комментарии к „Двенадцати“ в двенадцати толстых журналах»; А.И Рубашкин связал его с «критиком А. Штейнбергом»[6]. Но популяризацией Блока А. Штейнберг никогда не занимался; его воспоминания о Блоке появились после смерти поэта, а упомянутый очерк Эренбурга датирован автором 1919 годом.
Кем же был автор переиздаваемых мемуаров?
Аарон Захарович Штейнберг родился 25 июня 1891 г. в Двинске (ныне — Даугавпилс, Латвия) в состоятельной еврейской семье Зораха и Шейны Штейнбергов. Обе линии, материнская, Эльяшевы, и отцовская, Штейнберги, имели богатую родословную. Эльяшевы из Ковны вели свое происхождение от ученика Виленского гаона р. Элиэзера Лифшица (конец XVIII в.), в роду насчитывалось несколько поколений раввинов, в том числе р. Шломо Залкинд Эльяшев, один из «жагорских мудрецов», соединявших ортодоксальный иудаизм с Просвещением. Штейнберги из Вильны, согласно семейному преданию, происходили от Рамбама (р. Моше Бен Маймона) — средневекового философа, теолога и врача, комментатора Талмуда. Из двух последних поколений семьи выходили талантливые представители светских профессий: адвокаты, философы, критики, политики, переводчики, дипломаты. В образовании детей сочеталось традиционно еврейское, с помощью частных учителей, и общее — в гимназиях и университетах — образование. В доме говорили на русском языке и идише, серьезно изучался иврит. Двинское детство (1891–1903) Аарон вспоминал с ностальгией: общение со старшим братом Ицхаком (Исааком) и братьями-близнецами Шломо и Хаимом Вовси, собственный рукописный журнал на иврите (где он вел сатирический отдел), самодеятельный театр, в котором он был «режиссером», а роль Иуды Хасмонея в пьесе брата «Маккавеи» исполнял Шломо Вовси, будущий Самуил Михоэлс.
В 1903 г. по делам отца, купца 1-й гильдии, семья переехала в Москву, но среднее образование Аарон и Ицхак получали в Пярну, в русской классической гимназии, либеральный директор которой разрешал гимназистам-евреям не писать в субботу. Гимназические годы (1904–1907) выпали на Русско-японскую войну и революцию. «Революции, наряду с Войной, предназначено было определить характернейшие извилины в течение моей жизни», — писал позднее А. Штейнберг[7]. Кишиневский погром подтолкнул его написать письмо царю, в котором содержался лозунг: «Да здравствует самодержавие — долой погромы!» Потом пришло решение «овладеть марксизмом», одновременно он посещал еврейский социалистический кружок «Единение», состоял в гимназическом комитете спасения, а также ввязывался в уличные стычки и сам бывал бит как «барчук и кровопийца». Кроме идейных влияний сознание формировалось литературой: так, о И.Г. Щегловитове он «не мог думать иначе, как сквозь толстовский образ Каренина». Уже в 14–15 лет Аарону стало ясно, что политические, социальные и национальные идеи революции не согласуются друг с другом, и, чтобы уберечь свое «я», нужно от них внутренне отстраниться: «С того дня я раскололся надвое: на деятеля-автомата, не разбирающегося в мотивах своих действий, и на где-то сбоку сопровождающего его наблюдателя, холодного и беспристрастного <…> реальная революционная стихия отступила как бы за окраину моего сознания, и место ее заняла Философия»[8]. Наряду с собственным стремлением найти истину, на выбор будущей профессии оказывали влияние и некоторая мода на «королеву наук» в интеллектуальных кругах начала века, и духовный авторитет сестры матери, доктора философии Эсфири Эльяшевой-Гурлянд, выпускницы Гейдельберга. «Скоро узнаю, что младшая сестра матери занимается Кантом в немецком Гейдельберге, а еще позже она при мне рассказывает, что ее профессор Виндельбанд ей советовал, „если не боится более трудных книг“, читать о Канте сочинения Германа Когена»[9]. В 1907 г. Аарон вместе с братом отправляется в Германию, а со следующего учебного года становится студентом сразу двух факультетов Гейдельбергского университета: философского и юридического (второй диплом был необходим для получения права на жительство вне черты оседлости).
Университет в Гейдельберге являл собою один из центров европейской научной мысли; на его философском отделении были сосредоточены ведущие силы баденской школы неокантианства: знаменитые профессора В. Виндельбанд и Г. Риккерт, а также молодой Э. Ласк. Здесь работал одно время основоположник социологии М. Вебер; начал свою научную карьеру ассистентом психиатрической клиники будущий философ-экзистенциалист К. Ясперс. Университетская атмосфера была проникнута духом интеллектуальной свободы и антидогматизма. Н. Гольдман, учившийся в Гейдельберге одновременно со Штейнбергом, так описывал эту обстановку: «Академическая и учебная свобода были совершенно полными, мы не испытывали над собой почти никакого контроля. <…> Безусловно, студенты, обучавшиеся естественным наукам, в силу самого характера этих дисциплин, должны были посещать лекции и семинары регулярно — химики свои лаборатории, медики — анатомички или демонстрационные классы, а позднее — клинику. Но от тех, кто изучал гуманитарный цикл — юриспруденцию, историю, литературу, искусство или философию, вовсе не требовалось обязательного присутствия на лекциях, достаточно было удовлетворительно сдать экзамены»[10].
Из Гейдельберга было удобно совершать паломничество в швейцарские Альпы и Италию, навещать родину; студент Штейнберг регулярно ездил в Москву, Петербург и Ковно. Он принимал активное участие в жизни «русской колонии», одно время заведовал Пироговской читальней[11]. «Я набрал работы без конца, чтобы спешить с утра до вечера: пишу диссертацию по государственному праву России, служу по выборам в колонии, много встречаюсь с людьми <…>, переписываюсь, углубляюсь в частные философские проблемы» (7.VI.1911).
Аарон Штейнберг был старательным студентом, он изучал не только философию, но и, в соответствии с принятой в научной среде Германии нормой, естественные и гуманитарные науки: «Меня интересует то, что является содержанием биологии, химии, физики, философии, истории, астрономии, математики, физиологии, техники, истории искусств, ботаники, зоологии, юриспруденции, филологии, беллетристики, географии; меня интересует все это, ибо меня интересует мир, и я жажду проникнуть в смысл его» (14.I.1909). В Гейдельберге продолжались занятия с З.Б. Рабинковым, домашним учителем «еврейских дисциплин» братьев Штейнберг, которые усиливали уважение к знанию и давали уверенность в своих неограниченных возможностях[12]. Социально-философская народническая традиция истолкования революции и социализма была усвоена Штейнбергом чуть позже.
Своими учителями в философии Штейнберг называл впоследствии Платона и Парменида, творцов учений об идеях и целостности, а непременной базой целостности мира было для него гегелевское учение о непрерывности развития. Не остался Штейнберг безразличен к популярному Г. Когену: в статье 1922 г. характеризовал его как осуществление собственной мечты об универсальном синтезе знания и сущности человека[13]. Штейнберг хотел стать не «профессором философии на жалованье у государства» (4.II.1909), а духовным вождем, спасителем человечества. Такой мессианизм требовал максимальных усилий. У Аарона был личный пантеон героев: «Лучшие мои друзья-призраки, имена, образы. Как большой ребенок, встает передо мной император Антонин Аврелий Марк как опасный больной.