, которую он оставил А. Горнфельду, редактору планировавшегося сборника. Ничего неизвестно о его статье, готовившейся для сборника «Судьба революционного народничества» (проанонсирован в «Знамени» — 1922. № 12 (14)).
С переездом в Берлин Штейнберг вступал в эмигрантский этап своей жизни, который оказался самым протяженным в его биографии.
«Русский Берлин» начала 1920-х гг. представлял собой сложнейший сплав многообразных элементов: от монархистов до социал-революционеров, от вчерашних добровольцев до сменовеховцев, от евреев-западников до патриотов-черносотенцев. Пожалуй, только язык и разные формы антибольшевистской активности выступали началом, некоторым образом сплачивавшим многоликую беженскую массу. К моменту прибытия Штейнберга в Берлин стало очевидно, что учредить параллельную, берлинскую Вольфилу невозможно[42]. Разница в духовной атмосфере между Петроградом и Берлином была значительной. Через три месяца после отъезда из России Штейнберг пишет письмо К. Эрбергу, в котором ностальгически подчеркивает свою сокровенную связь с прошлым: «…память о последних питерских годах живет во мне непрестанно, и на расстоянии я еще больше ценю наш небольшой кружок, цепляясь за который мы благополучно переплыли через эти годы. Как ни настроен я против „сантиментов“, все же должен признаться, что о Вас, о Разумнике, еще кой о ком не могу не вспоминать без особого чувства, которое, возможно, называется любовью <…> у меня за это время если и не случилось ничего особенно нового, то зато старое ушло, кажется, в какую-то безвозвратность. Я теперь совсем еще не знаю, как и что будет дальше. Ничего не понимаю, и надо как будто начинать с самого начала. А как за это приняться?»[43]
Для обдумывания ситуации Штейнберг скрылся в своей «вотчине», как он называл Гейдельберг. Там в течение нескольких месяцев он писал прозу и стихи. Потом приехал в Берлин, на «остров неразделенной общеевропейской культуры», с множеством различительных линий и лишь «поверхностным консенсусом»[44]. 24 мая 1923 г. он делает такую запись, как бы исполняя обязательство, данное слушателям его доклада о Достоевском: «Я возобновляю по старой привычке дневник, но внешне не будет ничего параллельного наперед заданной прямой. Стремлюсь прочь от горизонтали, от всякого замкнутого горизонта». Что это означало?
Стремление «Логоса» к сближению культурных миров теперь приобрело новый смысл: работать во всех кругах эмигрантского культурного общества и собою их соединять. Штейнберг принимал участие в деятельности левоэсеровского издательства «Скифы» (1920–1925), которым, наряду с Е. Лундбергом и его женой Е. Гогоберидзе, руководили брат Штейнберга Исаак и А.А. Шрейдер. В 1923 г. в этом издательстве была опубликована «Система свободы Достоевского». Он печатался в журнале «Знамя борьбы» — органе Заграничной организации левых эсеров и Союза эсеров-максималистов, редактором которого был Исаак[45].
Штейнберг участвовал в работе небольшого культурно-философского кружка, объединившегося вокруг Л. Карсавина (Я. Клейн, С. Гессен, А. Кожевников, С. Каплан[46], И. Геллер[47], А. Векслер[48] и др.), и ряда эмигрантских культурных центров, в том числе Клуба писателей, Кружка поэтов и др. В первой половине 1920-х гг. еврейская интеллигенция Берлина не ощущала раздела между еврейской и русской культурами. Штейнберг стал одним из активнейших деятелей интеграции, выступая с еврейскими темами в русских центрах, а с универсальными — в еврейских. Вот далекий от полноты перечень его выступлений перед разными аудиториями «русского Берлина»: на вечерах, посвященных памяти П. Лаврова (28.6.1923) и 70-летию С. Дубнова (5.10.1930), доклады: «Социализм и евреи» (16.12.1923), «Достоевский и еврейство» (26.1.1924), «О еврейском национальном характере» (16.2.1924), «Религиозно-философский путь Германа Когена» (17.12.1924), «Фердинанд Лассаль (к столетию со дня его рождения)» (12.5.1925), «Культурный кризис в еврействе» (19.3.1927), «Национальность и религия» (4.5.1927), «База еврейского социализма» (29.5.1927), «Просвещение и правительство» (31.3.1928), «Реформация и ассимиляция» (19.4.1928), «О духовных течениях в немецком еврействе за последние 150 лет» (10.5.1928), «Религиозная проблема всовременной культуре» (18.11.1930), «Хасидизм» (28.4.1931), воспоминания об И. Эльяшеве (7.3.1925)[49].
С середины 1920-х гг. стремление к межнациональным культурным контактам постепенно ослабевало, зато резко усилилась культурная активность внутри еврейской интеллигенции. Центром круга соотечественников стал историк С. Дубнов, дом которого А. Штейнберг посещал регулярно. Его программа — стать культурными посредниками между разорванными частями народа и тем самым остановить ассимиляцию — стала основой нескольких инициатив. Среди них: основание в 1924 г. Института еврейских исследований (Yidisher Visnshaftlekher Institut — YIVO), который в середине 1930-х гг. перебрался в Нью-Йорк; перевод с русского на немецкий 10-томной «Всемирной истории еврейского народа» (Weltgeschichte des jüdischen Volkes: von seinen Uranfängen bis zur Gegenwart. Berlin, 1925–1929)[50], а также с иврита — на немецкий его же «Истории хасидизма» (Geschichte des Chassidismus in zwei Bänden Aus dem Herbräischen übersetzt von Dr. A Steinberg. Berlin, 1931); издание двух Еврейских энциклопедий — на немецком: Encyclopedia Judaica. Das Judentum in Geschicht und Gegenwart. Bd. 1—10. Berlin, 1928–1934 и на идиш: Algemeine Encyclopedia Vols. 1–8. Paris, 1934–1940; New York, 1942–1944; активное участие в выпуске идишистских еженедельников, выходивших под редакцией И. Штейнберга в 1920—1930-е гг. — «Fraye schriftn» (Vilno; Warszawa, 1926–1937) и «Dos fraye vort» (Berlin; London, 1933–1935).
А. Штейнберг, владевший шестью языками, считал идиш одним из существеннейших элементов еврейской национальной культуры. Позднее, в 1961 г., в заметке, посвященной юбилею Всемирного еврейского конгресса (объединение еврейских общин и организаций, целью которого является обеспечение «существования и укрепления единства еврейского народа»), Аарон Захарович писал, что еврейство можно рассматривать как единство «такого уникального исторического явления, как еврейская культура» во всех ее оттенках, «загадочных арабесках» и «богатстве цветов», включая идишистскую культуру[51]. В то же время он не отождествлял себя ни с каким политическим или национально-культурным движением, и его отношение к борьбе за тотальную идишизацию еврейской культуры было весьма прохладным[52]. Приоритетным был принцип обратный (близкий к дубновской идее посредничества): распространения текстов на всех языках, доступных массам. Так, Штейнберг нередко публиковал одну и ту же работу на нескольких языках, как это было, например, со статьей «Достоевский и еврейство», которая до появления в парижском эмигрантском журнале «Версты» (1928. № 3) сначала вышла на идише в упомянутом выше «Fraye schriftn» (1926. September), потом по-немецки (Dostoewski und das Judentum // Der Jude. Judentum und Christentum (Berlin). 1927), позднее — по-английски (Dostoevsky and Jews // Problems (New York). 1949. Vol. II. № I) и, наконец, на иврите (Dostoevski ve-yehudim // Ha-Boker. 29.7.1949).
В отличие от большей части русско-еврейской интеллигенции, которая оставалась замкнутой в эмигрантских границах и мало контактировала с немецкими евреями (С. Дубнов, Х.-Н. Бялик и др.), Штейнберг и здесь наводил мосты. Две женщины: публицистка Марта Нотман и пианистка и музыкальный критик Алиса Якоб-Левензон — взялись ввести Штейнберга в берлинские салоны. В них читалась и обсуждалась его повесть-пьеса «Достоевский в Лондоне». В итоге два акта в переводе на немецкий язык были напечатаны в сборнике молодых еврейских писателей «Zwischen den Zelten» (Среди шатров. Берлин, 1932). «Я почувствовал, — писал С. Дубнов о Штейнберге, — что именно этот молодой человек призван быть посредником между нашей восточноеврейской и окружающей западной интеллигенцией»[53].
Этой ролью Штейнберг не ограничивался, вступив, например, в полемику с представителями разных идейных течений эмиграции по поводу «еврейского вопроса». Широкую известность приобрела полемика Штейнберга с Л.П. Карсавиным по поводу статьи последнего «Россия и евреи». История этой статьи вкратце такова. 12 февраля 1927 г. в Париже проходило собрание Республиканско-демократического объединения, на котором с докладом «О евразийстве» выступил П.Н. Милюков. В ходе прений был затронут вопрос об антисемитизме евразийцев. Принимавший участие в прениях Карсавин попросил доказать, в чем он конкретно проявляется. Ему пытался ответить М.В. Вишняк, который через неделю после собрания опубликовал в газете «Последние новости» письмо в редакцию под названием «Евразийство и антисемитизм». Оно было полностью посвящено ответу на вопрос Карсавина. «Если бы евразийство как „миросозерцание“, — говорилось в этом письме, — определенно и недвусмысленно отмежевалось от антисемитизма, одним грехом у евразийцев стало бы меньше»[54]. Задетые письмом Вишняка, Карсавин и П.П. Сувчинский ответили ему статьей «Евразийство и антисемитизм», опубликованной в той же газете[55]. Их статья отрицала какой-либо антисемитизм в евразийском движении в целом и у лиц, называемых Вишняком, в частности. В том же номере был помещен ответ Вишняка, которого слова оппонентов не убедили. Статья Карсавина «Россия и евреи»