подбор книг в магазине хороший. На вид он человек положительный и обещал в скором времени направить заказ в головную контору». Наведя дополнительные справки у местных торговцев, Фаварже оценил репутацию ле Портье как «очень хорошую»: «Ему можно с полным доверием отправлять товар. В разговорах со мной люди отзывались о нем весьма положительно. Он достаточно состоятелен, несмотря на все те трудности, с которыми книгопродавцу, торгующему пиратскими изданиями, приходится сталкиваться в маленьких городах».
Подобной высокой оценки удостаивались немногие: в предыдущих своих поездках Фаварже провел достаточно времени, вынюхивая и выспрашивая разного рода подробности, чтобы навсегда излечиться от любых иллюзий во всем, что касалось морального облика деловых людей. Ему часто приходилось сталкиваться с жуликами и мерзавцами, вроде Бюше из Нима, который тайком проматывал приданое жены, и Кальдезега из Марселя, который, объявив о банкротстве, пытался заключить тайную сделку, касавшуюся его долгов. Подобного поведения Фаварже не одобрял, но понимал необходимость иметь дело с далекими от совершенства представителями человеческого рода, особенно в обширной сфере нелегальной книжной торговли. О торговцах он пишет вполне трезво, но без цинизма, критично, но без ханжества. В редких случаях в его письмах все-таки сквозят негодующие интонации. Так, например, когда Вернарель, книжный торговец из Бурк-ан-Бреса, заказал партию недавно вышедшей книги у парижского издателя, а затем отправил один экземпляр в STN, чтобы с него сняли пиратскую копию, он дает волю возмущению: «Что за тип! Неужели он не понимал, что ему придется иметь дело с собственной совестью, когда отправлял нам ту книгу, о которой я говорил в предыдущем письме?»
Впрочем, как правило, Фаварже писал о деловых предметах, часть из которых носила сомнительный, а то и вовсе противозаконный характер, безо всякого морализаторства. Он продал уйму порнографических и антирелигиозных сочинений, упоминая о них, как и о других непристойных (scabreux) изданиях, в констатирующей манере, как о торговых активах. Книгопродавцы придерживались тех же позиций. И только однажды Фаварже столкнулся с маклером, который смешивал соображения делового и идеологического порядка, и эта встреча его удивила: «Арль. Годьон – настоящая находка, но человек он довольно странный… Когда я завел речь о Библии и об Энциклопедии, он ответил, что он слишком хороший католик, чтобы распространять книги настолько нечестивые, что все эти Энциклопедии ему предлагали и раньше, но он, конечно же, не продал ни единой из них».
Библия в глазах этого книготорговца оказалась нечестивой книгой, поскольку речь шла о протестантском издании, обильно снабженном еретическими комментариями. Сам Фаварже был не менее хорошим швейцарским протестантом, и, спускаясь на юг по долине Роны, он вторгался на вражескую территорию, все дальше заходя в самое средоточие французского католицизма. Прибыв в Марсель, он, к своему разочарованию, обнаружил, что все магазины закрыты, поскольку был день накануне Успения Пресвятой Девы: «Пушка в крепости и корабельная артиллерия замечательно палят в честь Девы Марии». Для протестантского уха звуки были непривычными. Фаварже был шокирован тулузским «мракобесием», а нетерпимое отношение со стороны книжных инспекторов и в Тулузе, и в Марселе неприятно его поразило. До него доходили слухи о том, что Людовик XVI вот-вот восстановит протестантов в гражданских правах, которых они были полностью лишены после отмены Нантского эдикта в 1685 году, включая даже право на наследование собственности и на законный брак. Поэтому он рассчитывал на радушный прием в палатах синдиков (chambres syndicales) провинциальных гильдий. В самом деле, когда из Нёвшателя прибывали партии протестантских книг, многие гильдейские чиновники соглашались смотреть на это сквозь пальцы. Но Фаварже все равно чувствовал, что на него поглядывают с подозрением – и как на еретика, и как на агента иностранного издательства.
Эти два качества дополняли друг друга, поскольку именно нелегальные маршруты распространения протестантских книг, налаженные еще в XVI веке, двести лет спустя стали дорогами Просвещения. Философы, получившие протестантское воспитание, от Пьера Бейля до Жан-Жака Руссо, внесли в радикальную мысль свою неповторимую интонацию; и от Амстердама до Женевы протестантские издатели использовали гугенотскую диаспору для того, чтобы наряду с книгами сугубо протестантскими сбывать труды философов. Фаварже не был интеллектуалом, но действовал как представитель просветителей просто в силу того, что выполнял свою работу. Его наниматели печатали книги, которые он продавал, Библию вместе с «Энциклопедией», словно между ними не было никаких противоречий. И в контексте книжной торговли XVIII века противоречий действительно не было.
У Фаварже вполне могли быть свои мнения по философским вопросам, но в деловой обстановке он никогда их не высказывал. Никаких намеков на то, что его собственные воззрения могли оказывать хоть какое-то влияние на его профессиональную деятельность в качестве книготоргового агента, мы не найдем ни в его письмах, ни в дневнике. Он просто родился протестантом и, когда отправлялся в путь, брал протестантизм с собой. Подобный образ жизни он, видимо, считал чем-то само собой разумеющимся – и, попав во Франции в общество протестантов, чувствовал себя почти как дома. Среди людей себе подобных – трудолюбивых, привыкших говорить правду и вовремя платить по счетам – он и впрямь мог расслабиться. Понятно, что и среди них могли попадаться негодяи, вроде пастора Дюмона из Тоньена, который продал присланную ему партию Библий, изданных STN, а затем отказался за нее платить. Но, как правило, Фаварже был склонен доверять своим собратьям-протестантам, как людям, на которых можно положиться на этой вражеской территории, где они по-прежнему были лишены гражданских прав. Французские гугеноты привыкли доверять друг другу – и должны были доверять, иначе бы не сумели пережить века гонений.
Разветвленные сети родственных и дружеских связей, существовавшие между французскими и швейцарскими протестантами, помогали Фаварже не потеряться во Франции. В дневнике у него был список гугенотских пасторов, и куда бы он ни приехал, гугеноты встречали его гостеприимно. Кроме того, они снабжали его рекомендательными письмами к другим единоверцам, так что в попытках разжиться заказами от католических книготорговцев или получить с них по счетам он мог рассчитывать на весьма немаловажный ресурс – на подсказку и поддержку со стороны местных протестантов. В Ниме он сходил послушать влиятельного пастора Поля Рабо, который проповедовал «в пустыне» – то есть под открытым небом, за городскими стенами, поскольку гугенотом было запрещено совершать богослужения в собственных церквях. Сам Рабо и его сын, будущий революционер Жан-Поль Рабо Сент-Этьен, были друзьями главного управляющего STN, Фредерика-Самюэля Остервальда, и сообщили Фаварже адреса еще целого ряда протестантских пасторов, с которыми он мог встретиться на протяжении своего путешествия.
Кроме того, ему оказывали теплый прием обычные миряне-протестанты, которые когда-то получали образование в Нёвшателе, и часть из них – в том пансионе, где сам Остервальд в 1750‐е годы давал уроки математики и географии. Остервальда, впрочем, не следует путать с каким-нибудь скромным деревенским учителем. Он был состоятельным городским патрицием, глубоко вовлеченным в локальные политические процессы, но, судя по всему, помимо способности к государственной деятельности, обладал еще и немалым преподавательским талантом. Один из его наиболее восторженных бывших учеников, купец по имени Жан Рансон, приютил Фаварже в Ла-Рошели и описал в письме время, проведенное вместе с ним. Он рассказал, что Фаварже «отличается той прямотой, которую редко встретишь среди французов и которая в вашей стране считается делом обычным. Я спросил у него, обучался ли он в коллеже (средней школе) в Нёвшателе. Нет, мсье, ответил он. Я учился в Ла-Фаварж, где мсье Остервальд избавил меня от участи земледельца, предложив стать клерком в его конторе, и я стал клерком». Пытаясь выяснить, насколько светским человеком является Фаварже, Рансон спросил его, не играет ли он на каком-либо из музыкальных инструментов. «Ах, месье, – ответил он мне, – не пытайтесь обнаружить во мне какой бы то ни было талант. Я лишен таковых напрочь». Рансон, не встречавший подобной скромности среди высших слоев провинциальной буржуазии, был весьма впечатлен. «Ничто так не способно завоевать мою приязнь, как чистосердечие»6. Это единственное описание Фаварже, сохранившееся в бумагах «Общества», но оно полностью подтверждает то впечатление скромного, однако вполне уверенного в себе молодого человека, которое складывается при чтении его писем.
Есть в письмах и несколько деталей, которые могут дать представление о его личной жизни – пускай и весьма смутное. По прибытии в Лион Фаварже послал приветствие товарищам-клеркам из STN, «которых я обнимаю», и попросил их передать письмо его сестре. Messieurs les collègues, как он их называл, трудились в comptoir, или самом правлении, относительно замкнутом небольшом мирке, где трое-четверо служащих возились со счетами, описями и отчетами о поставках. Тем временем члены совета директоров диктовали письма или следили за работой в типографии; там, в свою очередь, стояла дюжина станков, за которыми работало двадцать-тридцать человек. Судя по всему, с другими клерками Фаварже был на дружеской ноге. В постскриптуме к письму, отправленному из Марманда, он выделил двоих из них, послав им особые приветствия: Абрама Давида Мерсье, главного бухгалтера, и Шварца, ученика или стажера, который, по окончании учебы в Кольмаре, совершенствовался в знании книготоргового дела. Шварц сделал в дневнике Фаварже пометку, попросив его по прибытии в Кольмар передать «тысячу поклонов» его друзьям и родственникам, и в особенности месье Биллингу, бывшему учителю Шварца в тамошней средней школе, который, кстати, может многое порассказать о книготорговцах Тюбингена и Штутгарта. В такие дали Фаварже не забирался, но пометка свидетельствует о том, что основой для его коммерческой деятельности служила система личных связей.