Сокращая расстояние до деревни, пересекли поле, вспаханное разрывами артиллерийских снарядов. Всюду валялись болванки; белым цветом, будто бы обломки известняка, проступали из чернозема человеческие кости.
В деревне стояла небольшая артиллерийская часть. Гаубицы, направив стволы вверх, задиристо грозили небу. Подле них, не обращая внимания на случайных прохожих, сосредоточенно возились расчеты: проверяли на боеготовность, подтаскивали к орудиям ящики со снарядами, что-то ремонтировали в казенной части. Два расчета старательно проводили «туалет» артиллерийского орудия: чистку и смазку канала ствола.
По деревне распространялся сладковатый запах какого-то варева – подле походной кухни, стоявшей около узкого ручейка, юркий, как ящерица, и тонкий, как шомпол автомата, кашевар что-то усиленно размешивал на самом дне огромным половником.
Деревня все более оживала, и сейчас в самый рассвет можно было понять, что она куда более людная, чем могло показаться в сумерках. У огородов, неряшливо заросших колючим кустарником и репейником, стояло несколько самоходок и установок, прикрытых брезентом, подле которых несло вахту бдительное охранение из четырех солдат. На соседней улице, столь же беспорядочно заросшей, прятались пушки, туго затянутые в маскировочные сети. Неподалеку возвышался длинный барак, видно срубленный на скорую руку, еще попахивающий свежеструганными досками. Замаскированный длинными пихтовыми ветками, он совершенно не был заметен даже на расстоянии двух десятков шагов, терялся среди буйно разросшейся растительности.
– А они здесь всерьез расположились, – заметил Свиридов, осторожно поглядывая по сторонам. – А вот там, у леса, еще целая танковая рота спряталась, – показал он на густой дубровник в конце деревни. – Большевички к чему-то крупному готовятся. Уж не к наступлению ли?
Прошли по центральной улице, где царила обычная армейская жизнь. Ни суеты, ни праздности. Каждый был занят своим делом. В одном месте Свиридов невольно задержал взгляд – это был экипаж танкистов, натиравший швабрами почерневший от грязи танк. Пожалуй, что так трепетно заботливый хозяин моет свою лошадь-кормилицу. Где-то их можно было понять – танкисты народ суеверный, и всерьез считали, что груда бронированного железа имеет душу, а потому старались ее не обидеть и намыливали на совесть пенным мылом, подлезая в самые недоступные и сокровенные места; чистили ствол.
Молодые, дерзкие, с горящими глазами, они подшучивали друг над другом, отпуская ядреные и соленые остроты. Было видно, что ребята они дружные, сплоченные, словно единый механизм, – таковой скрепляется только под вражескими снарядами.
Засмотревшись на их загорелые тела, Свиридов не сразу заметил, как в их сторону направляется высокий капитан. Форма на нем была не новая, заметно побелевшая, какая бывает после многократной стирки, но хорошо отглаженная. А хромовые сапоги, собравшись в щеголеватую гармошку, отражали утренний свет. Штабист. И не просто штабист, а из особого отдела. Свиридов каким-то чутьем умел отличать их за версту, даже если их петлицы, как в данном случае, украшали танки.
Храпов беспечно пялился по сторонам, видно, подмечая информацию для предстоящей радиосвязи. Вот только радиоэфира может и не состояться…
– Не крути башкой, – не разжимая зубов, строго произнес Свиридов. – Впереди – особист. Держись спокойно.
Капитан шел неторопливо, сокращая каждым шагом расстояние между ними. Поздно было переходить на другую сторону, и оставалось лепить безмятежность. Михаил Свиридов очень надеялся, что не переиграет.
На первый взгляд во внешности капитана не было чего-то угрожающего или настораживающего. Напротив, он выглядел даже очень располагающим и добродушным: загорелое лицо со множеством веснушек; нос небольшой и курносый. Но Свиридов прекрасно осознавал, что его незлобивая внешность обманчива.
Особист остановился от них в двух шагах.
– Капитан Парамонов, особый отдел Двадцать четвертой танковой дивизии. Товарищ старший лейтенант, предъявите ваши документы.
– Мы похожи на диверсантов? – широко и обезоруживающе заулыбался Свиридов.
Напряжение неожиданно пропало. Пришла пора действовать, и вот теперь ни одного фальшивого шага, у этих особистов особый нюх. Их не проведешь.
Вытащив военный билет и направление на переформирование, Михаил протянул документы капитану. Тоже самое с показной ленцой проделал и Храпов.
– Радист? – неожиданно спросил капитан у Храпова.
– Так точно, товарищ капитан. Квалификация – радист второго класса. Буду работать на батальонной радиостанции, в батальоне связи.
Несмотря на добродушный вид, особист оказался серьезным. Отвечать не стал, лишь терпеливо пролистал военный билет. Внимательно изучил распоряжение на переформирование и, не заметив ничего подозрительного, одобрительно кивнул и вернул документы.
– Вы должны меня понять, враг сейчас повсюду, а вы, я вижу, люди здесь новые.
– Мы прекрасно понимаем, товарищ капитан, – упрятал Свиридов документы в гимнастерку. – Поэтому без обид… А до Покровского далековато, не подскажете? Нам сказали, что там отдохнуть можно. А то после госпиталя еще не совсем окрепли.
– Недалеко, пять километров, и будьте осторожны, – козырнув, офицер потопал далее.
– Чуть не влипли, – произнес Храпов, когда особист отошел на приличное расстояние.
– Рано нас еще хоронить, – буркнул невесело Михаил. – Мы еще тут повоюем!
Холодок в груди понемногу рассосался. Задышалось полегче. Только сейчас Свиридов осознал, что встреча с капитаном из Особого отела не прошла для него бесследно.
– Нужно уходить отсюда, боюсь снова напороться на какого-нибудь ретивого служаку. В двух километрах отсюда небольшой лесочек есть, а в нем землянки. Давай пересидим там, пока все не уляжется. И в центр нужно передать радиограмму, сообщить про все эти приготовления. А ближе к полуночи двинемся дальше.
– А ты откуда знаешь об этих землянках?
– Год назад приходилось здесь бывать, – неопределенно произнес Свиридов, не вдаваясь в подробности. И несколько раздраженно, чего за ним не наблюдалось прежде, спросил: – Ну, чего застыл как истукан? Потопали!
Вышли из деревни и огородами по узкой заросшей тропинке направились в сторону оврага, на самом дне которого, разрушая глинистые берега, протекал голосистый звонкий ручеек. У самого устья оврага, подточенные весенним паводком, с размытыми корнями, произрастали три болезненные березки.
Одна уже почти зачахла, шелестя пожелтевшими листьями, а вот две другие, растопырив сильные гибкие корни, продолжали неистово цепляться за жизнь и буравить взрыхленную глинистую почву.
Михаил Свиридов спустился по едва заметной тропе, зашагал по самому дну оврага; поднялся на противоположный борт и вышел к неприметному со стороны распадку. Далее затертые временем три ступеньки, выложенные мелкими камушками, и немного повыше развороченных корней из мергелистого склона торчали толстые жерди. Под ними просматривался небольшой проем, замаскированный ветками, в котором не сразу можно было узнать вход в солдатскую землянку, верх которой для маскировки был уложен дерном.
– Вот она, родимая, – произнес Михаил Свиридов, в его голосе прозвучала теплота, неведомая ранее, – не однажды меня сберегла. Даже не думал, что вновь встретимся.
Свиридов протиснулся в узкий лаз и чиркнул зажигалкой, осветив стены, выложенные из бревен, вдоль которых стояли сколоченные нары.
– Вполне подходящее местечко, чтобы переждать несколько часов. Давай распаковывай свою шарманку, передадим в центр радиограмму.
Вытащив из вещмешка свечу, Свиридов запалил фитиль, брызнувший красным огоньком. На тесаных бревнах затанцевали кривые уродливые тени.
– Это я мигом, – засуетился радист.
Сняв с плеч рацию, он извлек антенну и, зацепив на нее небольшой груз, закинул на ветки березы, склонившейся в глубоком почтительном поклоне.
Свиридов вышел из землянки, присел на склон и, положив на планшет лист бумаги, написал сообщение.
Включив рацию, Храпов установил ее на нужную частоту. В наушниках прозвучали суперные шумы.
– Как у тебя там, все готово? – поинтересовался Свиридов.
– Все в порядке, – живо отозвался радист и настроил рацию на передачу.
– Держи, – протянул Свиридов лист бумаги. – Передашь вот это.
Взяв сообщение, Храпов прочитал: «Доктору. Сильный ветер раскидал всю группу. Дальнейшими поисками заниматься было опасно, поэтому отправились в Покровское. Оттуда пойдем к месту встречи в Вязьму. В деревне Гнездище обнаружили скопление военной техники, в том числе замаскированные гаубицы, длинноствольные пушки, а также танки последних образцов. Всюду охранение. Подразделения НКВД прочесывают близлежащие леса. В деревне у нас проверили документы, все обошлось. Документы надежные. Судя по тому, что происходит в округе, готовится какое-то широкомасштабное наступление. Макар».
Прочитав сообщение, Алексей Храпов удовлетворенно кивнул. Вытащив из мешка блокнот с шифром, быстро закодировал написанное. После чего, приладив к голове наушники, уверенно взялся за ключ и быстро передал радиосообщение.
– Что теперь? – посмотрел Храпов на Свиридова.
– Все, уходим! Сворачивай свою шарманку!
– Ты же сказал, что можно передохнуть.
– Не здесь, – хмыкнул Свиридов. – Нас уже запеленговали… В последнее время Советы очень сильно преуспели в радиоразведке. Отсюда в пяти километрах есть еще одно тихое местечко, вот там и переждем!
Заглянули на хуторок, встретившийся по дороге, где в одиночестве проживал общительный восьмидесятилетний дед Матвей; вот он-то и предоставил ночлег. В благодарность за две банки тушенки и шматок копченого мяса он выставил трехлитровую бутылку самогонки, мутной, вонючей, но невероятно крепкой. Так что уже после первого стакана Михаил Свиридов изрядно захмелел и с хозяином, воевавшим еще в Первую мировую, затеял спор, какая война труднее. Хозяин не без гордости извлек из комода две Георгиевские медали, полученные во время Брусиловского прорыва.