Австралия закономерно сохранила британское подданство – как и примерно треть Канады, и чуть ли не половина Африки. Да и вообще вся южная часть политической карты напоминала лоскутное одеяло, сшитое из кусочков всего нескольких цветов. Похоже, могучие рода Одаренных не только написали свою версию истории, но и попилили сам мир на части. И держали крепко. Большая часть закономерно отошла Британии, Испании и Франции, хотя немало урвали и османы, и Германия.
Точнее, Священная Римская империя германской нации. Расползшаяся от севера изрядно погрызенного соседями «сапожка» Италии до самого Балтийского моря алая клякса выглядела грозно. Настолько, что я на мгновение удивился: как мы вообще смогли целых полтора столетия ограничиваться лишь колониальными разборками и вялыми боданиями на Ближнем Востоке?
В которых Российская Империя если и участвовала, то, похоже, без особого энтузиазма. В приятный глазу синий цвет были окрашены всего несколько искорок на территории обеих Америк, клочок Африки и еще что-то невразумительное к югу от здоровенного желтого Китая.
– Ну и ладно. – Я протер уставшие глаза и отложил атлас. – Зато Аляска наша.
Я просидел с книгами несколько часов, и вечер уже должен был наступить, но на улице так толком и не стемнело: похоже, питерские белые ночи еще не уступили права обычным. Литейный проспект и деревья за окном застыли в сером сумраке и не менялись. Часов в палате почему-то не имелось, а возиться с телевизором я не хотел, так что оставалось измерять время разве что кружками чая, которые приносила заботливая Таня.
С каждым приходом ее халатик выглядел еще короче, а соблазнительные формы то и дело норовили будто бы случайно уткнуться мягким теплом в плечо, но мне кое-как удавалось делать вид, что я не обращаю внимания…
Но на самом деле я еще как, блин, обращал!
Похоже, Источник закачал в меня магии по самое не балуй, и теперь восстановившееся молодое тело отчаянно требовало избавиться от излишков сил понятным, приятным и, что самое важное – доступным способом.
Стоит протянуть руки – и Танины прелести сами с готовностью пристроятся в ладони. Для эффектной и не слишком обремененной моралью девушки из простой семьи один только факт… внимания дворянина – уже золотой билет в лучшую жизнь. А за шанс забеременеть она сама стащит с меня больничную робу, если я хотя бы намекну. И ее не остановит ни мой нежный возраст на три-четыре года моложе ее самой, ни уж тем более робкие попытки сопротивления.
У-у-у, зараза, хороша… Так и ходит, крутит… этой самой. А если все-таки?‥
Нет. Нельзя! И так вляпался по самые уши.
Я шумно выдохнул и обеими руками вцепился в «Историю государства Российского», будто томик в потертом кожаном перелете как-то мог спасти меня от греховных мыслей.
И только когда цокот Таниных каблучков стих вдалеке за дверью, позволил себе подняться, засунуть ноги в тапки и прогуляться до окна. Там почти ничего не изменилось – все те же здоровенные вывески на домах в просветах деревьев, ограда, газон и асфальт вдоль здания.
Добавилась только одна деталь – черная «Волга» с затемненными стеклами, припаркованная чуть ли не напротив центрального входа в больницу. Не двадцать пятая спортивная модель – вроде той, что я размотал об столб, а предыдущая, двадцать четвертая. И что-то подсказывало, что передо мной не обычная «баржа», а ее сестра-близнец с восьмицилиндровым двигателем от «Чайки» вдвое мощнее обычного.
Костя говорил, что такие почти невозможно купить – эти машины начали делать специально для Третьего отделения Собственной Ее Величества канцелярии всего года полтора назад, и даже столичной полиции они доставались редко. Но если так…
Мои размышления прервал резкий звук. Сначала я подумал, что это ожил мотор «Волги», но нет. Низкий раскатистый рев донесся с проспекта, но с каждым мгновением становился все ближе. Казалось, водитель с трудом сдерживает рвущиеся на волю лошадиные силы, заставляя машину неторопливо ползти по асфальтовой дорожке к белым колоннам больницы.
– Понтиак ГТО, американец, – пробормотал я, — шестьдесят пятого года…
Его сиятельство князь Воронцов все-таки решил почтить меня своим визитом.
Глава 4
Даже рядом с заряженной «баржей» «Понтиак» смотрелся… внушительно. Стальной монстр, блистающий в вечернем полумраке хромом и темно-синим глянцем, с вытянутым капотом, под которым скрывался целый табун лошадей. Двухдверный американец стоил астрономических денег – даже для наследника богатого княжеского рода – и Воронцов следил за любимой игрушкой. Отгонял мыть каждый день, а то и не по разу…
Один взгляд на машину, которая едва меня не угробила, всколыхнул что-то внутри. Я будто снова увидел мелькающие по сторонам дома и стрелку спидометра, перевалившую за отметку «сто двадцать». Снова почувствовал предвкушение радость победы, а потом удар, рванувшееся из рук ребристое колесо руля, грохот, боль…
Удар? Нет, все-таки два… Черт!
Фонарный столб распорол капот отцовской «Волги» чуть ли до самой кабины, но перед этим что-то толкнулось в дверь с моей стороны. Машина Воронцова чуть ли не вдвое мощнее, он на пять лет старше меня и водит лучше, но ту гонку засранец проигрывал.
– Вот скотина… – прошипел я сквозь зубы.
Вытряхнуть из мешка и натянуть на себя ботинки с круглыми носами, узкие серые брюки и рубашку было делом пары минут. В голове еще немного шумело, руки и ноги двигались не без труда, но я не собирался встречать Воронцова на больничной койке… и уж тем более в халате.
Ни в коридоре, ни на лестнице мне никто не встретился. Даже Таня куда-то подевалась. То ли я вообще оказался единственным пациентом в этом крыле, то ли просто разминулся с остальными. И хорошо – вряд ли кто-то из персонала посмел бы остановить рвущегося на первый этаж дворянина, но подобное указание от Ольги Михайловны у них наверняка имелось. Уже выходя в центральную залу, я заметил, что всю дорогу сжимал кулаки.
Зачем, интересно? Собираюсь бить Воронцова? Взрослого Одаренного, первого и единственного сына в семье? Ну-ну…
– Ваше сиятельство, – пробормотал дедок-вахтер в непонятного цвета ливрее, поднимаясь мне навстречу, – не велели же…
– Потом! – рявкнул я.
Дедка как ветром сдуло – он рухнул обратно на стульчик и спрятался за конторкой, будто став еще меньше. То ли у меня был настолько взъерошенный и грозный вид… то ли оживший родовой Источник наделил меня тем, чем я пока еще не мог воспользоваться, но что прекрасно чувствовали окружающие.
Интересно, с Воронцовым тоже сработает?
– Князь?
Я все-таки не успел заметить его первым – хоть это и было непросто. Среди немногочисленной публики в центральной зале больницы Воронцов выделялся не только статью и ростом чуть ли не в два метра, но и одеждой. Лакированные ботинки блестели чуть ли не ярче ламп под потолком, а костюм тянул на две-три сотни имперских рублей, не меньше. Светло-бежевый, с рубашкой в полоску и узким черным галстуком. Так в последние года два-три одевался чуть ли не весь столичный молодняк. Просто Воронцов всегда был первым.
Модник хренов.
– Ваше сиятельство.
Я чуть склонил голову – ровно настолько, на сколько того требовал этикет. Для рукопожатия мы стояли слишком далеко друг от друга – и, похоже, обоих это вполне устраивало.
– До меня доходили слухи, будто вы, сударь, желаете меня видеть.
Воронцов провел рукой по светлым зачесанным назад волосам, поправляя и так безупречную прическу. Похоже, нервничал. После вчерашнего он наверняка ожидал встретиться чуть ли не с покойником – и мой вполне живой и бодрый вид… Нет, конечно, не напугал его, но уж точно удивил и обескуражил.
– В таком случае – хотел бы я знать, кто их распускает, – сказал я. – Потому как никакого желания видеть вас у меня нет… сударь.
Спокойнее, Горчаков. Спокойнее. Не хватало еще нарваться на новые неприятности, не покинув… место излечения от старых.
– Будьте уверены – это взаимно. – Воронцов лучезарно улыбнулся. – А то я уж ненароком подумал, что вы собираетесь требовать от меня извинений.
– Не собираюсь. – Я сложил руки на груди и, не удержавшись, добавил. – Хоть мне и неприятно думать, что вы могли поступить…
– Как? – Голос Воронцова вдруг стал вкрадчиво-негромким. – Как я поступил? Мне послышалось, или вы желаете в чем-то обвинить меня?‥ Меня. Вы.
Все разговоры вокруг уже успели стихнуть, и теперь Воронцов старательно работал на публику. Немногочисленную, но достаточно внимательную. Уже завтра каждое слово нашей беседы узнает весь Петербург. Особенно вот это презрительное «Меня. Вы».
– Если бы я желал обвинить вас, князь – я бы так и сделал, а не занимался словоблудием.
– Ну так и не занимайтесь, любезный. – Воронцов издевательски приподнял белобрысые усики. – Не понимаю, что вы имеете в виду… Могу и рассердиться.
Нарывается. Изо всех сил нарывается, сволочь. При свидетелях.
– Все ты понимаешь. – Я шагнул вперед и заговорил тише – так, чтобы не услышал никто другой. – Не можешь ездить – так хотя бы сливай честно.
На мгновение на лице Воронцова мелькнул испуг. Потом – злоба, но она тут же сменилась привычным благодушным выражением. И когда он снова заговорил, все вокруг наверняка увидели беседу если не лучших друзей, то уж точно – приятелей.
– Да говори кому хочешь, – прошипел Воронцов мне прямо в лицо. – Твое слово против моего – ничего, ноль без палочки. Ты щенок и бездарь…
– Зря ты это, князь, – вздохнул я. – Зря.
Дрожь в руках вдруг прошла. Совсем. Отступила и ярость: не погасла, а просто остыла, рухнув куда-то в живот ледяной глыбой. Будто кто-то очень большой и сильный встал за моей спиной, положил руки на плечи и тихонько шепнул: «А вот теперь – можно».
– Давай, беги жалуйся брату, сучонок, – так же белозубо улыбаясь продолжал Вороноцов. – Плевать я на него хотел. И на деда твоего, маразматика старо…
Я ударил: без изысков выкинул кулак прямо в дергающиеся усики. Вышло неожиданно хорошо и мощно, будто я занимался этим каждый день. Голова Воронцова мотнулась назад, а я уже бил снова. Раз-два, левой-правой. Получил сам – то ли ладонью, то ли вообще локтем. В глазах тут же потемнело, но я неплохо справился и вслепую. Нырок, уход вбок, коленом между ног – плевать на приличия – и сразу же ребром ладони снизу в подбородок. Или в горло – если повезет.