1
Решили собраться в кабинете. Кто-то расставил стулья полукругом подле массивного стола, кто-то налил воды в графин и поставил справа от Дэлглиша. Дэлглиш сидел за столом, позади него — Мартин, и наблюдал, как входят в кабинет подозреваемые. Элеонора Макси выглядела самой собранной. Выбрала стул, на который падал свет, и села, отрешенная и спокойная, глядя на луг и деревья вдали. Казалось, тяжелые испытания позади. Стивен Макси вошел размашистой походкой, бросил на Дэлглиша взгляд, полный презрения и вызова, и сел подле матери. Феликс Герн и Дебора вошли вместе, но, не взглянув друг на друга, сели порознь. Дэлглиш понял, что их отношения несколько изменились после неудачно разыгранного прошлой ночью спектакля. Странно, что Герн позволил втянуть себя в такой явный обман. Поглядывая на темный синяк на шее девушки, лишь наполовину скрытый вязаным шарфиком, еще больше он удивлялся тому, с какой силой Герну пришлось душить Дебору. Самой последней появилась Кэтрин Бауэрз. Она вспыхнула под взглядами сидевших и поспешила к свободному стулу, словно взволнованный студент, опоздавший на лекцию. Когда Дэлглиш открывал свою папку, он услышал медленные удары колокола. В его первый приезд в Мартингейл тоже звонили колокола. Звонили и когда он вел допросы, то была музыка убийства. Теперь это, похоже, был поминальный звон, и Дэлглиш, ни о чем не догадываясь, подумал: кто бы это мог умереть в деревне, по ком звонят колокола, по Салли они так не звонили.
Он оторвался от бумаг, голос его звучал спокойно:
— Одна из самых необычных особенностей этого убийства в том, что оно явно кем-то замышлялось. Но совершенно непреднамеренно. Об этом свидетельствуют медицинские показания. Жертву не душили долго и медленно. Имеется несколько классических симптомов асфиксии. Была применена сила, раздавили верхний хрящ гортани. Но все же смерть наступила в результате защемления блуждающего нерва, наступила внезапно. Она могла наступить, даже если бы убийца применил меньшую силу. Учитывая эти факты, мы должны сделать вывод, что совершено единичное непреднамеренное нападение. То же подтверждают действия убийцы. Когда кто-то намеревается убить свою жертву, он обычно пользуется веревкой, или шарфом, или чулком. Возможны и другие варианты, но мои рассуждения вам понятны. Считаное число людей могут быть уверены в своей способности убить голыми руками. В этой комнате лишь один человек, который может быть уверен в этом, но не думаю, чтобы он стал действовать подобным образом. Существуют более эффективные способы убийства без оружия, и он знает их.
Феликс Герн пробурчал еле слышно:
— Но то было в другой стране. К тому же девка умерла[27].
Может, Дэлглиш и услышал эту цитату или почувствовал, как слегка напряглись собравшиеся, чтобы подавить в себе желание взглянуть на Герна, но виду не подал и тихо продолжал:
— По контрасту с этим явно импульсивным поступком мы имеем доказательство предпринятой попытки подбросить девушке наркотики, чтобы она потеряла сознание. Это, вероятно, было сделано для того, чтобы потом легче было проникнуть в ее спальню, не разбудив ее, и убить во сне. Я отклоняю версию двух отдельных, не имеющих отношения одна к другой попыток покушения на нее в одну и ту же ночь. Ни у кого из сидящих в этой комнате не было причин любить Салли, а у некоторых были причины даже ненавидеть ее. Но трудно поверить, что два человека решили в одну и ту же ночь совершить убийство.
— Может, мы и ненавидели ее, — сказала тихо Дебора, — но не только мы.
— Еще этот Пуллен, — сказала Кэтрин. — Не убеждайте меня, что между ними ничего не было. — Кэтрин заметила, как Дебору передернуло от ее слов, но продолжала наступать: — А как насчет мисс Лидделл? Да каждая собака в деревне знает, что Салли прознала о каких-то ее мерзостях и грозилась обнародовать их. Если она способна была шантажировать одного, то почему бы ей не шантажировать и другого?!
Стивен Макси сухо сказал:
— Мне трудно представить себе, как старушка Лидделл карабкается по приставной лестнице или крадется по черному ходу, чтобы застать Салли одну. У нее духу бы не хватило. И трудно представить, чтобы она задумала задушить Салли голыми руками.
— Могла бы, — сказала Кэтрин, — если бы знала, что Салли под наркотиком.
— Но откуда ей было знать! — сказала Дебора. — И положить таблетки в кружку Салли она тоже не могла. Она уходила от нас с Эппсом, когда Салли шла с кружкой в спальню. А взяла она мою кружку, вспомните. До того мисс Лидделл была с мамой в этой комнате.
— Она взяла твою кружку точно так же, как она надела такое же платье, как у тебя, — сказала Кэтрин. — Но снотворное можно было положить в нее позже. Никто не собирался тебе давать наркотики.
— Позже нельзя было, — отрезала Дебора. — Как? Кто-нибудь должен был прокрасться с пузырьком моего отца, прикинуться, что зашел к ней поболтать, потом подождать, пока она наклонится к ребенку, и бросить таблетку-другую ей в какао. Чепуха какая-то.
Раздался спокойный голос Дэлглиша:
— Ни одна из версий не имеет смысла, если связывать таблетки и убийство. Да, как я уже сказал, считать, что некто решил задушить Салли Джапп в ту же ночь, когда некто другой решил отравить ее, значит полагаться на маловероятное совпадение. Но может быть другое объяснение. А что, если эти таблетки не единичный случай? Предположим, кто-то регулярно клал их в ночное питье Салли. Тот, кто знал, что только Салли пьет какао, и снотворное, соответственно, мог подложить в банку с какао. Тот, кто знал, где хранятся таблетки, и был в курсе, какая именно требуется доза. Тот, кто хотел подпортить репутацию Салли, чтобы ее уволили, кто мог пожаловаться: она, мол, вечно просыпает. Тот, кто, может, больше всех в доме страдал от Салли и с радостью хватался за любую возможность, пусть даже и не очень действенную, лишь бы обрести власть над девчонкой. В каком-то плане, как вы понимаете, это было равносильно убийству.
— Марта! — вырвалось у Кэтрин.
Макси молчали. Если они и поняли или догадались, о ком речь, никто из них и виду не подал. Элеонора Макси подумала об оплакивающей своего хозяина Марте, которую оставили на кухне, и ей стало не по себе. Марта поднялась, когда она вошла, и стояла на пороге, сложив толстые грубые руки на фартуке. Она не шелохнулась, когда миссис Макси сказала ей о случившемся. Слезы беззвучно катились по щекам, отчего еще горше за нее было. Она заговорила, прекрасно владея голосом, хотя слезы все текли по лицу и капали на руки. Без лишних слов и объяснений она сообщила о своем решении. Она хотела бы взять расчет в конце недели. У нее есть приятельница в Херфордшире, у которой она остановится на время. Миссис Макси не возражала и не уговаривала. Это было не в ее правилах. Теперь же, бросив на Дэлглиша внимательный взгляд, она попыталась разобраться в мотивах, которые побудили ее удалить Марту от смертного одра ее хозяина, и удивилась своему открытию: преданность, которую все в семье принимали на веру, оказалась более сложной, менее податливой и послушной, чем они могли предположить, и вот теперь как далеко зашло дело.
Заговорила Кэтрин. Она явно не понимала, что происходит, и следила за объяснениями Дэлглиша, будто бы он рассказывал занимательную, нетипичную историю преступления.
— Марта, конечно, в любую минуту могла взять снотворное. У вас в семье все возмутительно беспечно относились к лекарству мистера Макси. Но зачем ей надо было давать снотворное Салли именно в эту ночь? После эпизода за ужином миссис Макси следовало бы больше беспокоиться по иному поводу, нежели из-за того, что Салли не просыпается вовремя. Слишком поздно было избавляться от нее таким путем. И зачем Марте было прятать пузырек под колышек Деборы? Я-то всегда считала, что она предана вашей семье.
— И мы так считали, — сказала сухо Дебора.
— Она снова подбросила таблетки в какао прошлой ночью, потому что ничего не знала о помолвке, — сказал Дэлглиш. — Ее не было в столовой в те минуты, и никто не сказал ей. Она пошла в комнату к мистеру Макси, взяла снотворное, а потом в панике спрятала его, потому что решила, что это она убила Салли таблетками. Если вы все припомните, то поймете, что миссис Балтитафт единственная из домочадцев, кто не входил в комнату к Салли. Пока вы все стояли вокруг ее постели, ее единственным желанием было спрятать пузырек. Зря, конечно, она это сделала, но она была не в состоянии поступить разумно. Она выбежала в сад и закопала его на первом попавшемся газоне. Думаю, она хотела потом поменять тайник. Поэтому и пометила колышком, что валялся поблизости. Случайно он оказался вашим, миссис Рискоу. Потом она вернулась на кухню, выбросила остатки какао и бумагу из консервной банки в печь, вымыла банку и выкинула в мусорное ведро. Только она могла это сделать. Потом на кухню пришел мистер Герн проверить, как себя чувствует миссис Балтитафт, и предложить ей помощь. Так мне сам мистер Герн сказал. — Дэлглиш перевернул лист в папке и прочитал: — «Она была в трансе и все причитала, что Салли, верно, сама на себя руки наложила. Я растолковал ей, что с анатомической точки зрения это не представляется возможным, отчего она еще больше стала убиваться. Она как-то странно взглянула на меня и зарыдала в голос».
Дэлглиш посмотрел на собравшихся.
— Думаю, можно согласиться, — сказал он, — что миссис Балтитафт приняла это сообщение с облегчением. Я также подозреваю, что до того, как мисс Бауэрз пришла накормить ребенка, мистер Герн научил миссис Балтитафт, что говорить на допросе, которому ей предстояло подвергнуться. Миссис Балтитафт сказала мне, что она не призналась — ни ему, ни кому другому — в том, что давала Салли снотворное. Может быть, это и правда. Но из этого не следует, что господин Герн сам не догадался. Его цель была запутать все как можно больше, сбить полицию со следа. К концу расследования, когда он разыграл нападение на миссис Рискоу, он и сам принялся действовать, стремясь обмануть нас.
— Это я придумала, — тихо сказала Дебора. — Я попросила его. Заставила.
Герн, не обращая внимания на Дебору, сказал:
— Я, может, и догадывался о Марте. Но вроде бы она была вполне искренней. Ничего не сказала мне, а я не допытывался. Не моего это ума дело.
— Да, — с горечью констатировал Дэлглиш. — Не вашего это ума дело.
Он перестал контролировать себя, голос потерял свою бесстрастность, и они с изумлением смотрели на него, пораженные его гневом.
— Это ваша жизненная установка, не так ли? Не совать нос в чужие дела. Не проявлять пошлого любопытства. Если так случилось, что произошло убийство, будем относиться к нему, соблюдая правила хорошего тона. Даже ваши усилия помешать полиции были бы более плодотворными, если бы вы удосужились разузнать побольше друг от друга. Миссис Рискоу не пришлось бы уговаривать мистера Герна имитировать покушение на нее, пока ее брат находится в Лондоне, если бы братик сказал ей, что у него есть алиби. Дереку Пуллену не пришлось бы терзаться — надо ему или нет защищать убийцу, если бы господин Стивен Макси потрудился объяснить, что он делал в саду в субботу вечером. В конце концов мы добились признания от Пуллена, но нам пришлось попотеть.
— Пуллен вовсе не хотел выгородить меня, — сказал спокойно Стивен. — Просто он не мог нарушить джентльменский кодекс. Слышали бы вы, как он мне бубнил по телефону, что намеревается вести себя как верный товарищ. «Ваша тайна при мне, Макси, но почему бы и вам не вести себя благородно?!» Каков наглец!
— Я думаю, не мешало бы и нам узнать, зачем тебе понадобилась лестница, — поинтересовалась Дебора.
— Бога ради. Я взял ее у дома Боукока. Мы брали ее днем, доставали воздушный шар с вяза. Вы же знаете Боукока. Он бы назавтра с утра пораньше потащил ее сюда, а она тяжелая. Мне, видно, хотелось себя маленько поистязать, вот я и понес ее на плече. Я не знал, что встречу Пуллена, притаившегося в конюшне. Наверно, у него в привычке было там прятаться. И что Салли убьют, я тоже не знал, и что Пуллен со своими куриными мозгами додумается до того, что эти факты связаны между собой, и решит: я взял лестницу, забрался в комнату к Салли и убил ее. А зачем мне было забираться?! Я мог и в дверь войти. Да к тому же я нес лестницу в обратном направлении.
— Может, он решил, что ты хотел сделать так, чтобы подозрение пало на другое лицо, — предположила Дебора. — К примеру, на него.
Зазвучал ленивый голос Феликса:
— А вам не приходило в голову, Макси, что парень искренне мучается и не может найти выхода?
Стивен заерзал на стуле.
— Я не лишился из-за него сна, могу вас заверить. Он не имеет никакого права вторгаться в наши владения, и я сказал ему об этом. Не знаю, сколько времени он там караулил, должно быть, видел, как я брал лестницу. Потом вынырнул из тени как фурия и накинулся на меня — мол, я обманываю Салли. Он весьма странно понимает классовые барьеры. Любой бы мог сообразить, что за мной droit de seigneur[28]. Я посоветовал ему не встревать в чужие дела, правда, не так вежливо, и тут он полез в драку. Я старался не отвечать, но потом все-таки врезал ему и сбил очки. Глупо получилось. Мы были совсем близко от дома, старались не шуметь. Шипели друг на друга, ползая в пыли в поисках очков. Он без них ничего не видит, и я решил проводить его до поворота на Нессингфорд-роуд. Он решил, что я выпроваживаю его из своего парка, но ему и так досталось, обижаться еще и на это не стоило. Когда мы стали прощаться, он заставил себя снова держаться приличествующих, по его разумению, манер. Он даже пытался пожать мне руку! Я не знал — то ли рассмеяться, то ли еще разок его стукнуть. Мне очень жаль, Деб, но он такой.
Впервые заговорила Элеонора Макси:
— Жаль, что ты нам раньше об этом не рассказал. Бедному парню не пришлось бы так страдать.
Казалось, они забыли о присутствии Дэлглиша, но вот вступил в разговор он:
— У Макси были основания молчать. Он понимал: для всех вас важно, чтобы полиция убедилась, что лестницу к окну Салли принести ничего не стоит. Он знал, когда приблизительно наступила смерть, и не боялся, что полиция выяснит, что лестницу до двадцати минут первого не отнесли к конюшне. А может даже, мы решим, что она была под окном всю ночь, это было бы и вовсе хорошо. По той же самой причине он не называл точного времени, когда он ушел от Боукока, и сказал неправду насчет того, когда он лег спать. Если Салли убил кто-то из находившихся под крышей этого дома в полночь, он боялся, что подозрение упадет на многих. Он понимал, что большинство преступлений раскрывается методом исключений. С другой стороны, я полагаю, он назвал верное время, когда он запер южную дверь. Это было приблизительно в двенадцать часов тридцать три минуты, а мы теперь знаем, что к двенадцати тридцати трем минутам прошло полчаса, как убили Салли Джапп. Она умерла до того, как Макси ушел от Боукока, и приблизительно в то время, как владелец деревенского магазина Уилсон встал с постели, чтобы закрыть скрипевшее окно, и увидел Дерека Пуллена. Тот, опустив низко голову, шел быстрым шагом по направлению к Мартингейлу. Пуллен, возможно, надеялся повидаться с Салли и узнать от нее, что произошло. Он успел дойти до конюшни, как там появился Макси с лестницей. А Салли Джапп была уже мертва.
— Значит, это не Пуллен? — спросила Кэтрин.
— Ну как он мог! — грубо обрезал ее Стивен. — Конечно же, не он; он в это время со мной беседовал, а после того, как мы расстались, он и до своей калитки-то неведомо как добрался — ничего не видел.
— А если Салли была убита до того, как Стивен вернулся от Боукока, значит, и Стивен не мог ее убить, — заключила Кэтрин.
Впервые, отметил Дэлглиш, кто-то из них заговорил о возможной вине или непричастности одного из членов их семьи.
— Откуда вы знаете, что к тому времени она была убита? — спросил Стивен. — Она была жива в десять часов тридцать минут, а утром — мертва.
— Не совсем так, — ответил Дэлглиш. — Два человека могут назвать более точное время. Один из них — убийца, но есть и второй, кто мог бы нам помочь.
2
В дверь постучали: на пороге стояла Марта — в чепце и фартуке, как всегда флегматичная и бесстрастная. Из-под высокого старомодного чепца выбились волосы, над черными башмаками выпирали лодыжки. Может, Макси и представили в эту минуту, как эта несчастная женщина, зажав пузырек, который мог стать уликой, пробирается к себе на кухню, подобно напуганному зверю, но виду они не подали. Она выглядела как обычно; да, она стала им теперь чужой, но не настолько, насколько они теперь были чужими друг для друга. Она произнесла только: «Мистер Проктор — к инспектору» — и без лишних слов удалилась. Из полутьмы на свет вышел мужчина. Проктор был в таком бешенстве, что не обратил внимания на лаконичную рекомендацию и на столь многочисленное сборище явно чем-то обеспокоенных людей. Он, казалось, вообще никого не замечал, кроме Дэлглиша, и с воинственным видом направился к нему.
— Инспектор, оградите меня! Это ж черт знает что такое! Я пытался отловить вас на вокзале. Они не захотели сказать мне, где вы там отсиживались, но этот сержантик не на того напал. Вот я прямиком сюда и приехал. Надо что-то делать.
Дэлглиш с минуту наблюдал за ним.
— А что случилось? — спросил он.
— Да этот парень. Муж Салли. Бегает вокруг дома и угрожает мне. Напился, если хотите знать. Я-то не виноват, что ее убили, я ему так и сказал. Не позволю, чтобы он мою жену допекал. Да и соседей тоже. Слышали бы, как он орал на всю улицу. Дочка дома. Зачем ребенку крики слушать?! Я не имею ни малейшего отношения к этому убийству, вы прекрасно знаете, оградите меня от хулигана.
Вид у него был такой, словно оградить его следовало не только от Джеймса Ритчи. Тощий краснолицый маленький человечек походил на растревоженную курицу и дергал головой при каждом слове. Одет был опрятно, но во все дешевое. Серый плащ, перчатки, в одной руке зажал мягкую фетровую шляпу с новенькой лентой.
Кэтрин вдруг сказала:
— Вы были в этом доме в день убийства. Мы видели вас на лестнице. Вы, очевидно, спускались из комнаты Салли.
Стивен бросил взгляд на мать.
— Лучше присоединяйтесь к нашему молебну, мистер Проктор, — сказал он. — Общая исповедь облегчает душу. Вы отлично рассчитали время вашего визита. Вам, как я полагаю, хочется услышать, кто убил вашу племянницу?
— Нет! — внезапно закричал Герн. — Не валяйте дурака, Макси. Ему здесь делать нечего.
Этот возглас напомнил Проктору, где он и кто вокруг него.
Он воззрился на Феликса, и вид его, похоже, не доставил ему удовольствия.
— Ах, мне нечего здесь делать?! А если я захочу остаться? Я имею право узнать, что происходит. — Он обвел горящим взором напряженные, неприветливые лица. — Вы бы предпочли, чтобы я был убийцей. Все вы. Можете не убеждать меня в обратном. Вы бы с радостью приклеили мне это дело, если бы смогли. Мне несдобровать, если бы ее отравили или ударили по голове. Жаль, что кто-то из вас не удержался и не окоротил себе руки. Но одно вы мне не приклеите — что я ее задушил. Почему? Вот почему!
Он сделал резкое движение, раздался щелчок — и будто в гротесковой комедии на стол перед Дэлглишем со стуком упал протез правой руки. Они впились в него глазами, он лежал перед ними как непристойный реликт, резиновые пальцы полусогнуты, точно просят о помощи. Тяжело дыша, быстрым толчком левой руки Проктор подпихнул под себя стул и торжествующе взгромоздился на него, а Кэтрин вскинула с укоризной свои светлые глаза, словно он был трудным пациентом и позволил себе больше, чем обычное раздражение.
Дэлглиш поднял руку:
— Мы, конечно же, знали об этом, и мне приятно сообщить, что отнюдь не столь эффектный трюк привлек мое внимание в первый раз. Проктор потерял правую руку во время бомбежки. Протез сделан из льна и клея. Рука светлая, сильная, у нее три искусственных пальца с суставами, как у настоящих. Двигая левым плечом и верхней частью руки, обладатель протеза может натянуть шнур, который идет от плеча к большому пальцу. Тем самым он освобождает палец от зажима пружины. Как только натяжение на плече ослабляется, пружина автоматически накрывает большим пальцем твердый, зафиксированный указательный палец. Очень удачная, как вы можете убедиться, штуковина, Проктор многое мог ею делать. Справлялся с работой, ездил на велосипеде, у протеза весьма натуральный вид. Но одно он не в состоянии был им сделать — задушить человека.
— А если бы он был левша?
— Если бы, но он не левша, мисс Бауэрз, а экспертиза показывает, что Салли задушила сильная правая рука. — Дэлглиш повернул протез и толкнул его через стол Проктору. — И совершенно очевидно, что именно эту руку, когда она открывала люк на конюшне у Боукока, увидел тот мальчишка. Лишь один человек, имеющий отношение к нашему делу, мог прийти в жаркий летний день на праздник в кожаных перчатках. Это один ключ к установлению его личности, но есть и другие. Мисс Бауэрз абсолютно права. Проктор был в Мартингейле в тот день.
— Ну и что с того? Салли меня попросила прийти. Она мне как-никак племянница.
— Да будет вам, Проктор, — сказал Феликс. — Только не надо нас дурачить, убеждать, что вы ее просто решили проведать, просто заглянули посмотреть на малыша! Сколько она просила?
— Тридцать фунтов, — ответил Проктор. — Тридцать фунтов, что ей толку теперь от них.
— И поскольку ей нужны были тридцать фунтов, — продолжал безжалостно Феликс, — она, естественно, обратилась к своему ближайшему родственнику, от которого можно было ждать помощи. Трогательная история.
Проктор не успел ответить — вмешался Дэлглиш:
— Она просила тридцать фунтов, потому что хотела запастись деньгами к возвращению мужа. Они так условились — она пойдет работать и сэкономит, сколько получится. Салли хотела сдержать слово — хотя и появился ребенок. Она решила выманить у дядюшки деньги, прибегнув к обычной уловке. Сказала ему, что собирается выходить замуж, не сказала за кого, и что, если он не заплатит ей за молчание, они с мужем расскажут всем, как он с ней обращался. Угрожала, что выведет его на чистую воду: его хозяева и соседи в Кэннингбери, люди все приличные, узнают, какой он прохвост. Говорила, что он воспользовался тем, что был ее опекуном. А если он заплатит отступного, ни она, ни ее муж никогда в жизни не напомнят о себе Прокторам.
— Но это же шантаж! — воскликнула Кэтрин. — Ну и рассказала бы, что она там придумала. Кто бы ей поверил? От меня бы она пенни не получила!
Проктор молчал. Все, казалось, забыли о нем. Дэлглиш продолжал:
— Полагаю, Проктор с радостью бы последовал вашему совету, мисс Бауэрз, если бы его племянница не произнесла одну фразу. Она сказала, что он воспользовался своими правами опекуна. Может, она имела в виду, что к ней не так относились, как к ее кузине, хотя Проктор станет отрицать это. Не исключено, она знала больше, чем мы думаем. Но по причинам, которые нам нет необходимости обсуждать здесь, эта фраза очень насторожила дядюшку. Реакция, вероятно, была весьма неожиданной, а Салли, девица сметливая, тут же ухватилась за эту ниточку. Проктор — плохой актер. Он пытался выведать, что же именно знает его племянница, и чем больше выведывал, тем больше уступал. К тому времени как они расстались, Салли поняла, что тридцать фунтов, а может, и больше у нее в кармане.
Вмешался Проктор.
— Я сказал, что мне нужна от нее расписка, — скрипучим голосом заговорил он. — Я-то понимал, куда она гнет. Я сказал, что всей душой готов ей помочь, раз она собралась замуж и у нее будут расходы. Но на этом точка. Если она попытается еще раз ко мне приставать, я обращусь в полицию, так что мне нужна ее расписка.
— Больше она не попытается, — сказала тихо Дебора. Все посмотрели на нее. — Салли я имею в виду. Она просто играла вами, дергала за ниточки и забавлялась, наблюдая, как вы пляшете. А уж если к забаве еще и тридцать фунтов прибавится — совсем хорошо, но главное развлечение — посмотреть, как вы пыхтите. Но она не стала бы снова так забавляться. После первого раза новизна пропадает. А Салли любила пожирать свои жертвы свеженькими.
— Нет-нет, — Элеонора Макси протестующе развела руками, — она не была такой. Мы просто не знали ее по-настоящему.
Проктор оставил ее слова без внимания и вдруг улыбнулся Деборе, словно принимая ее в союзники:
— Это правда. Вы ее раскусили. Я был у нее на удочке. Она продумала весь трюк со мной. Я должен был принести тридцать фунтов тем вечером. Она заставила меня проводить ее до дома и подняться к ней в комнату. Отвратительно себя чувствовал — пробирался как вор. Тогда-то мы и повстречались с вами на лестнице. Она показала мне дверь черного хода и сказала, что откроет ее для меня к полуночи. Я должен был спрятаться в деревьях, что за лугом, пока она не включит и не погасит свет в спальне — подаст сигнал.
Феликс расхохотался:
— Бедняжка Салли! Ну что за страсть к спектаклям! Она не могла жить без представлений, даже если это и обернулось бы смертью.
— В конце концов так и вышло, — сказал Дэлглиш. — Если бы Салли не пускалась в игры с людьми, она была бы жива до сих пор.
— Она была сама не своя в тот день, — вспомнила Дебора. — Обезумела просто. Мало того что платье как у меня надела, еще притворилась, будто принимает предложение Стивена. Она, точно ребенок, норовила все сделать назло. Получала, видно, от этого удовольствие.
— Она отправилась спать в прекрасном настроении, — сказал Стивен.
И все замолкли, вспоминая. Где-то мягко и чисто пробили часы, затем прошелестела бумага — Дэлглиш перевернул страницу. Где-то там в прохладе и тишине тянулась вверх лестница, по которой Салли поднималась со своей кружкой в последний раз. Они прислушались — почти явственно раздались ее мягкие шаги, шорох халата по ступеням, раскаты смеха. Вдали в темноте чуть поблескивал луг, и свет от настольной лампы отражался в нем бликами, подобно ряду китайских фонариков в наполненной ароматами ночи. Мелькнуло белое платье, копна волос. Или это почудилось? Где-то там, над ними, — детская, теперь опустевшая, белая и стерильная, точно морг. Мог ли кто из них решиться сейчас подняться, открыть дверь в детскую, не боясь, что на кровати лежит кто-то? Дебора, поежившись, сказала:
— Прошу вас, пожалуйста, скажите нам, что же случилось на самом деле!
Дэлглиш поднял на нее взгляд. И снова зазвучал его спокойный, глубокий голос.
3
— Думаю, убийца отправился к мисс Джапп, поддавшись внезапному желанию до конца разобраться в чувствах и намерениях девушки, понять, насколько она опасна. Может, хотел попросить ее о чем-то, хотя не думаю, что мое предположение обоснованно, более вероятно, он хотел заключить с ней какую-то сделку. Гость или просто вошел в комнату Салли, или постучал, и его впустили. Как видите, этот человек ничего не боялся. Салли была раздета и лежала в постели. Должно быть, уже дремала, но она отпила самую малость из кружки, и снотворное не подействовало, просто была слишком усталой, чтобы думать о каких-то там тонкостях, да просто думать, что делает. Она даже не удосужилась встать с постели и надеть халат. Вы можете сделать вывод, учитывая особенности ее характера, о которых мы сейчас услышали, что она вела себя так, потому что гость был мужчиной. Но эти доводы вряд ли стоит принимать во внимание.
Мы до сих пор не знаем, что произошло между Салли и гостем. Знаем только, что, когда гость ушел, закрыв за собой дверь, Салли была мертва. Если мы сойдемся на том, что это было непреднамеренное убийство, то можем предположить, что же случилось. Теперь мы знаем, что Салли была замужем, любила своего мужа, ждала, когда он вернется и заберет ее из Мартингейла, ждала его со дня на день. Мы можем предположить исходя из того, как она обращалась с Дереком Пулленом и как блюла тайну своего брака, что она черпала силы и радость в этой тайне. Пуллен сказал: «Она любила все держать в тайне». Женщина, с которой Салли работала, сказала мне: «Она была такой скрытной девчонкой. Проработала у меня три года, но я знала о ней под конец ровно столько, сколько знала, когда она появилась у нас». Салли Джапп хранила молчание насчет своего замужества, даже когда ей очень трудно было. Конечно, ничего умного в этом не было. Муж был за тридевять земель, преуспевал. Фирма вряд ли отправила бы его домой. Фирме ни к чему было знать об этом браке. Если бы Салли сказала правду, кто-нибудь помог бы ей. Думаю, она хранила тайну частично для того, чтобы доказать свою верность и умение держать слово, а частично потому, что такой уж она была — ореол тайны был для нее слишком притягателен. Благодаря ей она могла допекать дядю и тетку, которых не любила, и получала от этого удовольствие. Благодаря ей она приобрела на семь месяцев прибежище. Ее муж сказал мне: «Салли всегда твердила: “Лучше всех устраиваются матери-одиночки”». Не думаю, чтобы кто-нибудь из присутствующих согласился со мной, но Салли Ритчи была убеждена, что мы живем в обществе, которое утешает себя, помогая с большей охотой заблудшим, попавшим в переплет, чем тем, кто действительно заслужил эту помощь, но судьба его неприметна; она смогла проверить свою теорию на практике. Думаю, ей нравилось в приюте Святой Марии. Думаю, она не теряла присутствия духа, теша себя мыслью, что она не такая, как все. Какой она, наверно, испытывала восторг, представляя себе удивленную мину мисс Лидделл, когда та узнает правду, и как она веселилась, изображая мужу своих подружек по приюту. Вроде того: «А теперь пусть Сал расскажет вам о том, как она была матерью-одиночкой». Думаю также, что она наслаждалась властью и силой, которые ей давала ее тайна. Наслаждалась, видя ужас, который охватил Макси перед лицом опасности, — ведь только она одна знала, что опасность ложная.
Дебора заерзала на стуле:
— Вы, судя по всему, много чего о ней знаете. Если она знала, что помолвка — блеф, почему же она приняла предложение Стивена? Она бы всех нас сберегла от ненужных треволнений, если бы сказала Стивену правду.
Дэлглиш посмотрел на нее:
— Она сберегла бы собственную жизнь. Но разве это похоже на нее — говорить правду? Ждать оставалось недолго. Муж возвращался домой через день-два. Предложение доктора Макси явилось очередным осложнением, которое добавило лишь волнений — и возможность поразвлечься — во всей этой истории. Вспомните, ведь она не больно-то серьезно приняла его предложение. Я считаю, что она вела себя сообразно своей натуре. Она не выносила миссис Рискоу и не таясь выказывала ей свою неприязнь, поскольку близился час возвращения мужа. А это предложение дало ей новые шансы поразвлечься. Думаю, что, когда к ней пришел гость, она лежала в постели сонная, счастливая, уверенная, что у нее в руках семейка Макси, она будет крутить ею как захочет. Ни один из десятков людей, которых я допрашивал, не сказал, что она была доброй. Не думаю, чтобы она любезно обошлась и с гостем. Но она недооценила степень гнева и отчаяния, с которыми ей пришлось столкнуться. Может, она принялась смеяться. И тут-то сильные пальцы сомкнулись в кольцо на ее шее.
Воцарилась тишина. Феликс Герн нарушил ее, резко бросив:
— Вы не ту выбрали себе профессию, инспектор. Это драматическое представление заслуживает куда большей аудитории.
— Не глупите, Герн. — Стивен Макси поднял мертвенно-бледное, изможденное лицо. — Неужели не понятно, что ему достаточно и того, как мы реагируем на этот рассказ? — Он повернулся к Дэлглишу в мгновенном приступе гнева. — Чьи пальцы? — спросил он требовательно. — Сколько можно разыгрывать этот фарс? Чьи руки?
Дэлглиш оставил его слова без ответа.
— Наш убийца подошел к двери и включил свет. Надо было бежать. Но тут, быть может, на него нашло сомнение. Может, решил удостовериться, действительно ли Салли Джапп умерла. А может, ребенок повернулся во сне, и, повинуясь естественному движению души, он пожалел малютку, не захотел оставлять подле мертвой матери. Не исключено, что им руководили более эгоистические соображения — ребенок своими криками мог поднять на ноги весь дом. Словом, не важно, по какой причине он на мгновение снова включил свет. Включил и выключил. Виктор Проктор, который поджидал в тени деревьев на краю лужайки, принял это за условный знак. У него не было часов. Он ждал сигнала. И он пошел вдоль газона, по-прежнему прячась в тени деревьев и кустов, к черному ходу.
Дэлглиш выдержал паузу, а его слушатели посмотрели на Проктора. Он выглядел куда увереннее, перестал нервничать и изображать из себя свирепое чудище. Он спокойно и просто рассказал эту историю, словно воспоминания той жуткой ночи, напряженный, острый интерес собравшихся помогли ему избавиться от смущения и вины. Теперь ему не надо было оправдываться перед ними, и он уже не вызывал такого раздражения. Они в общем-то были товарищи по несчастью — он тоже оказался жертвой Салли Джапп. Они слушали его, испытывая такие же отчаяние и страх, которые гнали его к дверям Салли.
— Я подумал, что не заметил, когда первый раз вспыхнул свет. Она ведь сказала, что должно быть две вспышки, ну, я и подождал маленько. Потом подумал, лучше уж я попытаю судьбу. Смысла не было тянуть. Я и так уж слишком далеко зашел, глупо отступать. Пусть убедится, что я не наврал. Тридцать фунтов раздобыть — дело нешуточное. Взял сколько смог со счета на почте. Там только десять было. Дома кое-что было — собирал на новый телевизор. Прихватил и эти деньги, а еще заложил часы в Кэннингбери. Хозяин магазинчика увидел, что я сам не свой, и дал мне меньше, чем они стоят. И все-таки у меня было достаточно, чтобы она заткнулась. Приготовил для нее расписку. После нашего скандала в конюшне не хотел рисковать. Я так решил — отдам ей деньги, заставлю ее расписаться и отчалю домой. А если еще раз попробует со мной шутки шутить, припугну, что подам на нее в суд за вымогательство. Тогда-то мне расписка и пригодится, я, конечно, не думал всерьез, что до этого дело дойдет. Ей просто нужны были деньги, а потом она оставит меня в покое. Какой смысл еще раз ей пытаться меня выставить?! Не могу я деньги раздобывать по первому свистку, она это прекрасно знает. Наша Салли была неглупой девчонкой.
Дверь была отперта, как она и говорила. Я прихватил с собой фонарик, так что без труда нашел лестницу и поднялся к ней наверх. Она еще днем показала мне дорогу. Я в два счета сориентировался. В доме стояла гробовая тишина. Точно все вымерли. Дверь в комнату Салли была закрыта, из замочной скважины и из-под двери свет не пробивался. Я удивился. Подумал — стучать или нет, но побоялся шуметь. Так тихо было, что мороз по коже подирал. Все-таки я открыл дверь и тихонько позвал ее. Она не ответила. Я пошарил фонариком по комнате. Она лежала на постели. Сначала я решил, что она спит, — ну, вроде как отсрочку смертельному приговору дал. Подумал, может, на подушку положить деньги, а потом решил: какого черта? Ведь это она просила меня прийти. Ее забота — сидеть и ждать меня. К тому же хотел поскорее выбраться из этого жуткого дома. Не знаю, когда я понял, что она и не спит вовсе. Подошел к постели. Вот тут-то меня и шарахнуло: ба, она мертва! Странное дело, почему ошибиться нельзя в таких вещах. Понял, что она не заболела и не потеряла сознание. Салли была мертва. Один глаз закрыт, а другой чуть-чуть приоткрыт. Она словно смотрела на меня, и я закрыл веко левой рукой. Не пойму, почему я дотронулся до нее. Глупость какая-то. Просто решил закрыть ей глаз. Простынку ей подоткнули под самый подбородок, точно кто-то хотел, чтобы ей уютнее было. Когда поправлял простыню, увидел, что у нее на шее синяк. До того слово «убийство» не приходило мне в голову. А когда до меня дошло, я совсем перепугался. Мне бы сообразить, что работа сделана правой рукой и что меня никто не заподозрит, но, когда душа в пятках, уже ничего не соображаешь. В руках ведь у меня фонарик был, так вот, меня такой колотун взял, что вокруг ее головы маленькие пятна света заскакали. Не мог дрожь унять. Пытался успокоиться, решить, что же мне делать теперь. Потом сообразил — она мертва, а я в ее комнате с пачкой денег. Дураку ясно, что обо мне подумают. Главное — унести ноги. Не помню, как у двери очутился, но не тут-то было. Услышал в коридоре шаги. Тихие шаги. Может, у меня уши заложило. До того взвинчен был, что слышал только, как сердце колотится. В ту же секунду замкнул дверь и прислонился к ней, сдерживая дыхание. С той стороны остановилась женщина. «Салли! Ты спишь, Салли?» — спросила она тихонько. Уж не знаю, кто это был, но она зря рассчитывала, что Салли ее услышит. Может, она и не больно хотела, чтобы та ее услышала. Я гадал над этим уже потом, а тогда не стал ждать. Начнет барабанить в дверь, разбудит мальчишку или поймет: что-то стряслось — и поднимет весь дом на ноги. Надо сваливать. Я, к счастью, всегда в форме, высоты не боюсь. Да там и не так уж высоко. Вылез из бокового окна, его деревья прикрывают, за водосточную трубу держаться можно было. Руки не поцарапал, да и в кедах легко было цепляться за трубу. Напоследок, правда, сорвался, вывихнул лодыжку, но в тот момент даже не почувствовал. Стремглав бросился к деревьям, потом обернулся — комната Салли была по-прежнему в темноте, вроде бы я был в безопасности.
Я припрятал свой велосипед в живой изгороди у газона, а когда нашел, скажу вам, обрадовался до смерти. Только на велосипеде я понял, что вывихнул ногу. Не мог нажать на педаль. И все-таки поехал. Принялся думать, что мне делать. Нужно алиби. У Финчуорти инсценировал катастрофу. Совсем нетрудно было. Там есть тихий отрезок дороги, по левую сторону — стена. Я со всего размаха врезался в нее, переднее колесо погнулось. Потом порезал перочинным ножом шину. О себе беспокоиться не надо было. Я и так смахивал на жертву катастрофы. Лодыжка распухла, чувствовал себя погано. Видно, недавно дождик шел, убей меня Бог не заметил, хотя промок и продрог. Пришлось, конечно, попыхтеть, пока я доволок велосипед до Кэннингбери, домой попал около двух ночи. Старался не шуметь, так что оставил велосипед в палисаднике. Боялся разбудить миссис Проктор до того, как переставлю часы внизу — их у нас двое. В спальне-то нет ни будильника, ни простых часов. Я обычно завожу каждый вечер свои золотые наручные и кладу на тумбочке у постели. Если бы удалось войти, не разбудив жену, все было бы в порядке. Но не везло мне. Она, видно, не спала и прислушивалась, потому что подошла к лестнице и позвала меня сверху. Тут уж терпение мое лопнуло, я заорал, чтоб немедленно ложилась, я скоро поднимусь. Послушалась — она всегда слушается, — но я-то знал, что очень скоро она вниз пожалует. Все-таки какое-то время я выиграл. Пока халат свой нацепит да спустится в шлепанцах по лестнице, я переведу часы на двенадцать ночи. Ей, видите ли, обязательно надо меня попоить чаем. Я-то дергался, как бы мне ее в постель отправить, пока городские часы не пробили два часа ночи. И как она не заметила мой жуткий вид! Все-таки мне удалось прогнать ее назад в спальню довольно скоро, и она успокоилась. А уж мне-то было не по себе, доложу я вам! Не дай Бог вторую такую ночь пережить! Можете что угодно говорить о нас и о том, как мы относились к Салли. Но она не очень-то с нами бедовала, сдается мне. Нашла сука себе могилу.
Он выкрикнул грязное слово, а потом еще что-то пробормотал — может, извинения — и закрыл лицо своей жутковатой правой рукой. Какое-то время все молчали, потом Кэтрин сказала:
— Вы не приходили на дознание. Нас это удивило, но кто-то сказал, что вы нездоровы. Боялись, что опознают? Но вам была известна причина смерти Салли и вы понимали, что вы вне подозрений.
Пока Проктор рассказывал о своих приключениях, он очень волновался, отчего говорил легко и свободно. А теперь надо было оправдываться, и он снова ощетинился и стал грубить:
— Почему это я должен был идти? Да, я чувствовал себя неважно, не до разговоров было. Я-то знал, отчего она умерла. Полиция нам свою версию изложила — в воскресенье утром прислала ко мне парня. Он долго не тянул, сразу спросил, когда я ее в последний раз видел, ну а у меня все уже готово. Вы небось считаете, что я должен был выложить ему все начистоту. Нашли дурака! Салли, пока жива была, помучила нас изрядно, ну а теперь от нее, мертвой, я не хотел неприятности иметь. Не считал нужным свои личные дела на всеобщее обозрение в суде выставлять. Как вам объяснить? Люди ведь все выворачивают.
— А еще хуже, когда они понимают слишком хорошо, — сказал сухо Феликс.
Худое лицо Проктора вспыхнуло. Поднявшись, он повернулся спиной к Феликсу и обратился к Элеоноре Макси:
— Простите, я пойду. Не хотел вам мешать. Мне просто надо было повидать инспектора. Уверен, все закончится благополучно, но я вам тут не нужен.
«Говорит так, словно тут кто-то рожает», — подумал Стивен. Желание доказать свою независимость от Дэлглиша и дать понять, что один из Макси чувствует себя ко всему этому непричастным, заставило его спросить:
— Хотите я отвезу вас домой? Последний автобус уехал в восемь вечера.
Проктор, не глядя на него, отрицательно покачал головой:
— Нет. Спасибо. Я на велосипеде. Они хорошо поработали, во всем разобрались. Не надо меня провожать, не беспокойтесь.
Он стоял, опустив руки в перчатках, — странная, жалкая фигурка, но было в нем и некое достоинство.
«По крайней мере, — подумал Феликс, — у него хватает ума понять, что он здесь лишний».
Внезапно Проктор дернул левой рукой — неестественным, быстрым жестом протянул ее Элеоноре Макси, и она ответила на рукопожатие.
Стивен проводил его до дверей. Пока его не было, все молчали. Феликс чувствовал, как все в нем напряглось, ноздри стали подрагивать от знакомого запаха страха. Они должны узнать правду. Им сказали все, не назвали только имени. Но хотят ли они узнать правду до конца? Он наблюдал за ними из-под полуприкрытых век. Дебора была на удивление спокойной, словно конец лжи и обману принес ей умиротворение. Он не верил, что Дебора дает себе отчет в том, что происходит. У Элеоноры Макси лицо стало землистым, но руки спокойно лежали на коленях. Он готов был поверить, что в мыслях своих она где-то далеко. Кэтрин Бауэрз сидела зажавшись, сомкнув губы в недовольной гримаске. Раньше Феликсу казалось, что происходящее ее развлекает. Теперь он не был в этом уверен. С мрачным удовлетворением он смотрел на ее сцепленные пальцы, нервный тик в уголках глаз.
Стивен вернулся быстро, и Феликс заговорил:
— Не слишком ли затянулось это представление? Мы слышали показания. Дверь с черного хода была открыта, Макси запер ее в половине первого ночи. А до этого кто-то успел войти и убить Салли. Полиция никого не нашла. Думаю, ни один из нас ничего к этому не добавит.
Он оглядел сидящих. Он, без сомнения, предостерегал их. Дэлглиш сказал мягко:
— Вы предполагаете, что незнакомец явился в дом и, не собираясь ничего украсть, отправился прямиком, не петляя, к мисс Джапп в комнату, задушил ее, а она даже не попыталась поднять тревогу, послушно ждала своего конца в кровати?
— Она могла пригласить его войти, кто бы то ни был, — сказала Кэтрин.
Дэлглиш повернулся к ней:
— Но она ждала Проктора. Не можем же мы вообразить, что она еще пригласила гостей, чтобы отметить эту сделку? И кого она могла пригласить? Мы проверили всех ее знакомых.
— Господи, умоляю, прекратите же! — закричал Феликс. — Неужели вам не понятно, чего он добивается от вас?! У него нет доказательств!
— Нет? — спросил мягко Дэлглиш. — Посмотрим.
— Но мы знаем, кто не совершал убийства, — сказала Кэтрин. — Ни Стивен, ни Дерек Пуллен не могли убить, потому что у них алиби. И Проктор не убийца — рука. Салли не мог убить ее дядя.
— Нет, — сказал Дэлглиш. — И не Марта Балтитафт; она узнала о том, как умерла девушка, только когда ей сказал Герн. И не вы, мисс Бауэрз, вы стучались к ней в дверь, хотели поговорить с ней уже после того, как она умерла. И не миссис Рискоу, у нее такие ногти, что на шее обязательно остались бы царапины. За ночь такие ногти не отрастишь, а убийца был без перчаток. И не мистер Герн, в чем бы он ни стремился меня убедить. Мистер Герн не знал, в какой комнате спала Салли. Ему пришлось спросить господина Макси, куда нести лестницу.
— Да только дурак признался бы, что знает. Может, я притворялся?!
— Но вы не притворялись, — оборвал его Стивен. — Оставьте при себе свою чертову привычку опекать всех. Вы-то меньше всех были заинтересованы, чтобы Салли умерла. Как только Салли поселилась бы здесь, Дебора могла бы выйти за вас замуж. Поверьте мне, при других условиях вам ее не заполучить. Теперь вам ее как своих ушей не видать, и вы это прекрасно знаете.
Элеонора Макси подняла глаза и спокойно сказала:
— Я пошла к ней поговорить. Если она действительно любила моего сына, она должна была понять, что этот брак погубит его. Я хотела узнать, что у нее на уме. Я извелась совсем, ждать до утра не было сил. Она лежала на постели и распевала. Все бы кончилось благополучно, если бы она не проделала две вещи. Она стала смеяться надо мной. И сказала, Стивен, что ждет от тебя ребенка. Все произошло мгновенно. Она была живой и смеялась. Мгновение — и она мертва под моими пальцами.
— Так это вы! — прошептала Кэтрин. — Это вы!
— Конечно, — тихо подтвердила Элеонора Макси. — Сами подумайте. Больше некому.
4
Макси считали, что в тюрьму садиться — все равно что ложиться в больницу, только уж совсем помимо собственной воли. И то и другое — из ряда выходящий и достаточно страшный опыт, к которому жертва относится с клинической отстраненностью, а наблюдатели — с преднамеренным весельем, чтобы создать атмосферу уверенности, а не бессердечия. Элеонора Макси в сопровождении спокойной, тактичной женщины — сержанта полиции отправилась в последний раз принять дома ванну. Она настояла на своем, ведь этим заканчиваются обычно сборы в больницу, и никто не решился сказать, что первая процедура во время поступления в казенный дом — ванна. Интересно, существует ли разница между тем, кто находится под арестом, и тем, кто признан виновным? Феликс, может, и знал, но спрашивать у него никто не хотел. Водитель полицейской машины ждал их на заднем дворе, внимательный и скромный, как больничная сиделка. Последние распоряжения, записки друзьям, телефонные звонки, торопливые сборы. Приехал мистер Хинкс, запыхавшийся и невозмутимый, он точно закаменел — не мог давать советов, утешать, но явно сам отчаянно нуждался в утешении, так что Феликс взял его под руку и проводил домой. Дебора смотрела из окна, как они скрылись из виду, интересно, о чем они говорят. Пошла наверх к матери, увидела Дэлглиша, он звонил из холла. Их взгляды встретились. Ей казалось мгновение, что он собирается заговорить, но он снова склонился над аппаратом, а она пошла своей дорогой, внезапно подумав и нисколько не удивляясь этой мысли, что, сложись все по-другому, она бы инстинктивно потянулась к этому человеку за поддержкой и советом.
Стивен сидел один, он теперь только понял, что несчастье — это адская боль, не имеющая ничего общего с недовольством и тоской, которые он раньше считал синонимами несчастья. Он сделал два глотка, но почувствовал, что выпивка плохой помощник. Ему нужно излить кому-то свое горе, чтобы его уверили в несправедливости обрушившихся на него несчастий. И он пошел искать Кэтрин.
Она стояла на коленях у маленького чемоданчика в комнате Элеоноры — заворачивала какие-то кувшинчики и флаконы. Подняла к нему заплаканное лицо. Этого еще не хватало. Он обозлился — повсюду страдания. Кэтрин жутко противная делается, когда плачет. Может, это было одной из причин, по которой она с детства научилась переносить горе — и все прочее — стоически. Стивен решил не обращать внимания на это вторжение в его собственное горе.
— Кэти, — сказал он, — какого черта она созналась? Герн абсолютно прав. Они никогда не доказали бы ее вины, если бы она молчала.
Он за все это время один раз назвал ее Кэти, тогда тоже ему что-то надо было от нее. Даже если он называл ее так, когда целовал ее, имя это было проявлением любви. Она посмотрела на него:
— Разве ты ее не знаешь? Она ждала, когда умрет твой отец, потом — созналась. Не хотела оставлять его; она ведь обещала не отдавать его в больницу. Она только поэтому молчала. Она сегодня сказала Хинксу о Салли, провожая его до дома.
— Но она сохраняла невозмутимость на протяжении всего разбирательства.
— Думаю, хотела узнать, что же все-таки случилось. Ведь никто из вас ничего ей не сказал. Ее, видно, мучила мысль, что последним посетителем у Салли был ты, что это ты запер дверь.
— Да, я знаю. Она пыталась выведать это у меня. Я-то решил, она спрашивает — не я ли убил Салли. Они должны будут смягчить приговор. Преступление непреднамеренное. Какого черта Джефсон не едет! Мы ведь звонили ему.
Кэтрин разбирала книги, которые достала из тумбочки, и раздумывала — упаковывать их или оставить. Стивен продолжал:
— Они в любом случае отправят ее в тюрьму. Мама — в тюрьме! Кэти, я не переживу этого!
Кэтрин, всю жизнь испытывавшая к Элеоноре Макси любовь и почтение, чувствовала, что и ей не пережить этого.
— Тебе не пережить! Подумать только! — взорвалась она. — Тебе и не надо переживать. Это испытание ей предстоит. И запомни — она из-за тебя туда попала!
Кэтрин не могла остановиться, в бешенстве она стала ему припоминать и свои собственные обиды.
— И еще, Стивен. Не знаю, как ты ко всем нам относишься… ко мне, например. Больше не буду к этому возвращаться, но знай — между нами все кончено. Господи, да не наступай на бумагу! Я же складываю вещи.
Она рыдала теперь не на шутку, как ребенок. Слова вылетали с такой скоростью, что он едва разбирал их.
— Я любила тебя, а теперь кончено, не люблю. Не знаю, на что ты рассчитываешь, мне безразлично. Все кончено.
А Стивен никогда и не хотел, чтобы их роман продолжался, он смотрел на покрытое пятнами лицо, на опухшие веки, на выпученные глаза и со злостью ощутил, как его сдавили досада и печаль оттого, что кончается все так скверно.
5
Месяц спустя после того, как Элеоноре Макси был вынесен приговор по обвинению в убийстве при смягчающих обстоятельствах, Дэлглиш в один из своих редких выходных дней заехал в Чадфлит по пути из Эссекса в Лондон — там у реки он держал свою парусную шлюпку. Конечно, крюк пришлось сделать не очень большой, да он особенно и не задумывался, что именно заставило его сделать эти три лишние мили по извилистым, затененным деревьями дорогам. Проехал мимо дома Пулленов. В окнах гостиной горел свет, на фоне занавесей темнели очертания гипсовой овчарки. Миновал приют Святой Марии. Дом словно вымер, у входа притулилась коляска — единственное доказательство, что там кто-то живет. Деревня обезлюдела, в дремотной тишине и покое обитатели пили послеполуденный чай. Когда он проезжал мимо магазинчика Уилсона, занавеска на входной двери отодвинулась и вышел последний покупатель. Это была Дебора Рискоу. Она несла тяжеленную корзину с продуктами, и он, повинуясь мгновенному порыву, остановил машину. Он взял у нее корзину, а она скользнула на сиденье подле него, прежде чем он успел испугаться собственной наглости или удивиться ее уступчивости. Глянув украдкой на ее спокойное лицо, он отметил про себя, что она избавилась от скованности и напряженности. По-прежнему была красива, но выражение безмятежной отрешенности напомнило ему о ее матери.
Когда повернули на подъездную аллею к Мартингейлу, он притормозил, но она едва заметно кивнула, и он покатил дальше. Буки стояли в золотой листве, но полумрак приглушил краски. Первые опавшие листья хрустели в пыли под колесами. А вот и дом, такой же, каким он увидел его в первый раз, только стал темнее и мрачноватее в меркнущем свете. В холле Дебора сбросила кожаную куртку и размотала шарф.
— Спасибо. Я так обрадовалась. Стивен уехал на машине в город, а Уилсоны развозят продукты сами только по вторникам. Я вечно забываю что-нибудь заказать, а на неделю не хватает. Может, выпьете вина или чашку чаю? — Она усмехнулась с ехидцей: — Ведь вы же не при исполнении служебных обязанностей. Или я ошибаюсь?
— Нет, — ответил он, — не при исполнении. Решил проветриться.
Она не стала расспрашивать, он последовал за ней в гостиную.
Здесь не так все блестело, как раньше, меньше мебели, но наметанным глазом он отметил, что особых перемен нет, пусто казалось оттого, что исчезли безделушки, личные вещи обитателей дома.
Словно угадав, о чем он думает, она сказала:
— Я здесь почти все время одна. Марта ушла, вместо нее у меня теперь две приходящие женщины, живут в пригороде. Это они называют себя приходящими, а я никогда не знаю — придут они в следующий раз или нет, что придает нашим отношениям особую остроту. Стивен, конечно, проводит дома почти все выходные, спасибо ему. До маминого возвращения еще уйма времени, я успею прибраться. Сейчас занимаюсь бумагами — завещанием отца, налогами на наследство; адвокаты замучили.
— А хорошо ли, что вы здесь одна? — спросил Дэлглиш.
— Мне не страшно. Кто-то из нашей семьи должен жить здесь. Сэр Рейнольд предлагал мне свою собаку, но они у него такие шумные. К тому же он их не приучил изгонять духов.
Дэлглиш взял бокал, который она ему протянула, и спросил о Кэтрин Бауэрз. Уж о ней можно было спокойно расспрашивать. Его совершенно не занимал Стивен Макси и слишком занимал Феликс Герн. А спрашивать о малыше — значит вспоминать о золотокудром привидении, чья тень и так витала где-то рядом.
— Я иногда встречаюсь с Кэтрин. Джимми сейчас в приюте, Кэтрин частенько наезжает туда с его отцом и забирает домой. Думаю, она выйдет замуж за Джеймса Ритчи.
— Как неожиданно дело обернулось, не находите?
Она засмеялась:
— Не думаю, что Ритчи догадывается об этом. Но было бы очень хорошо. Кэтрин любит ребенка, искренне заботится о нем, мне кажется, Ритчи будет с ней счастлив. Вряд ли кто-то рассказывал вам о моей маме. У нее все хорошо. Она держится, не падает духом. Феликс Герн в Канаде. А брат пропадает в больнице, он страшно занят. Но говорит, что его там все опекают.
Еще бы, подумал Дэлглиш. Мать отсиживает свой срок, сестра платит по счетам, ведет хозяйство, сражается с враждебностью или, что еще нестерпимее, сочувствием соседей.
Видно, она догадалась по его лицу, о чем он думает:
— Я рада, что он страшно занят. Ему куда тяжелее было, чем мне.
Они помолчали. Им было легко друг с другом, но Дэлглиш мучился, подбирая каждое слово. Ему так хотелось сказать ей что-нибудь утешительное, подбодрить ее, но он, что называется, с порога отметал начавшие было выстраиваться во фразу слова. «Я сожалею, что мне пришлось так поступить». Вовсе он не сожалел, она была достаточно умна и честна, чтобы понять это. Никогда раньше он не извинялся за свою работу и сейчас не станет оскорблять ее фальшью. «Я понимаю, вы не выносите меня за то, что мне пришлось сделать». Слащавая, сентиментальная, неискренняя фраза, да еще пронизана высокомерной уверенностью, что она неравнодушна к нему. Они молча дошли до дверей, она смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду. Он повернулся, увидел ее одинокую фигурку, контур которой вдруг проступил в свете, льющемся из холла, и понял — внезапно и радостно, — они снова встретятся. И тогда он найдет нужные слова.