Послышался шорох, и в комнату, распространяя запах дорогих французских духов, вошла Обухова.
Она успела переодеться. Эффектное темно-синее платье облегало ее тело; волосы, напоминающие цветом старинные медные монеты, были распущены по плечам. Она присела к журнальному столику, закинула ногу на ногу.
Скаргин тщетно старался найти сходство между Обуховой и ее отцом. Ничто в лице Елены Евгеньевны не напоминало отталкивающей внешности Пруса. Странное дело, но сейчас и голубые тени на веках, и щеки, покрытые гримом, и ярко-малиновые блестящие губы, и глаза, подчеркнуто густо подведенные тушью, казались естественными в своем косметическом совершенстве.
«Это освещение», — решил Скаргин.
— Насмотрелись? — улыбнувшись, спросила Обухова. — А теперь говорите, зачем пожаловали?
— Побеседовать, если не возражаете.
— Рассчитываете узнать что-нибудь новое?
— Рассчитываю.
— Напрасно, — сказала Елена Евгеньевна, но объяснить почему — не спешила.
Она мельком посмотрела в зеркало, висевшее сбоку, поправила медно-красный локон, и Скаргин невольно подумал о том, что сидящая перед ним женщина наверняка долго и тщательно подбирала место каждой вещи в этом доме, в том числе и зеркалу.
— Я сама люблю детективы, но все, что могла, уже рассказала раньше, — решила все же пояснить Елена Евгеньевна. — Так что считайте, что вам не повезло. А вот вашему предшественнику… Соловьев, кажется, его фамилия?
— Соловьев, — подтвердил Скаргин.
— Вот. Он великолепно все знает.
Сквозь щель в занавесках в комнату упал луч света. Заблестел телевизионный экран, полированные стенки шкафа, стоящая в нем хрустальная посуда.
— Разрешите? — спросил Скаргин, направляясь к окну.
— Будьте любезны, — машинально ответила Обухова.
По тому, как она произнесла свое «будьте любезны», Скаргин, даже если бы на знал, что Елена Евгеньевна работает продавщицей в комиссионном магазине, мог догадаться об этом — так говорят продавцы-профессионалы, до автоматизма привыкшие быть или казаться вежливыми.
Он отодвинул нейлоновую занавеску, посмотрел вниз и увидел то же, что видел десятью минутами раньше. Мальчика и девочку, словно сошедших с обложки журнала мод, копавшихся в куче песка. Здесь же на веревке полоскалась простыня, забытая хозяйкой, а за столбами, между которыми была протянута веревка, вытянулись в ряд деревянные постройки.
Дверь одного из сараев открылась. На землю стали падать толстые поленья. Следом появился мужчина в телогрейке, с топором в руках.
— В этих постройках, если не ошибаюсь, жил ваш отец? — не оборачиваясь, спросил Скаргин.
— Вы не ошиблись. — Голос Елены Евгеньевны неожиданно раздался у самого уха. Она подошла почти вплотную и тоже смотрела в окно из-за его плеча. От нее пахло духами и губной помадой.
Скаргин повернулся, и локоть его скользнул по груди Обуховой. Женщина открыто и не смущаясь посмотрела ему в глаза, но он выдержал взгляд, и она, усмехнувшись, отошла к журнальному столику.
Бутылки в углу, у деревянного тотема, уже не было — не было ее и в других углах комнаты.
— Хотите меня в краску вогнать? — спросила, поджав губы, Елена Евгеньевна.
Вопрос в какой-то степени был двусмысленным, но Скаргин уже после следующей фразы понял, что Обухову задело его замечание, и она пытается защищаться.
— Да, он жил в сарае! — Елена Евгеньевна не волновалась, она скорей разыгрывала волнение, хотя и вполне удачно. Скаргину даже показалось, что краем глаза она старается уловить его реакцию. — Я тысячу раз предлагала ему отдельную комнату. Он мог жить здесь или в спальне. Не верите? Так у меня свидетели есть, они подтвердят. Просила, уговаривала даже. Что, вы думаете, он отвечал мне?
— Что же?
— А то! «Ты мне не дочь. Я тебе не отец. Пусть люди видят, как ты надо мной издеваешься. Знать тебя не желаю. Оставь меня в покое». Вот и все, что я от него слышала.
Это было уже нападение.
— Неужели так и говорил?
— Представьте себе. Слово в слово.
— И он жил в сарае, — повторил Скаргин, как бы рассуждая вслух.
Обухова резко обернулась:
— Вы что, стыдить меня пришли?! Если так, то лучше уходите. Немедленно уходите! Вас сюда прислали делом заниматься, а не оценки по поведению выставлять! Вышла я из того возраста, понятно?! — Елена Евгеньевна встряхнула головой. — Со стороны все простым кажется!
Она села в кресло и стала раздраженно листать журнал.
Свет упал на ее лицо сбоку, отчего волнистые волосы загорелись нимбом. И снова Скаргин вернулся к мысли, что Обухова тщательно продумала место каждой вещи в доме, расставила все так, что заранее знала, как будет выглядеть в любой точке комнаты в зависимости от времени дня, фона, освещения и даже от того, кто на нее смотрит в данный момент. Здесь были какие-то свои, особые секреты, закономерности, догадаться о наличии которых, может быть, нетрудно, но познать в полной мере, пожалуй, невозможно.
— Хорошо, Елена Евгеньевна, — сказал Скаргин. — Я, наверно, действительно пойду. А когда вы успокоитесь, мы еще раз встретимся. В другой раз. Договорились? — Он встал, намереваясь идти к выходу.
— В другой раз, в другой раз! — Теперь она не позировала, голос выдал непритворное волнение. — В другой раз будет то же самое. Как вы, взрослый человек, не можете понять мое состояние!? Неужели вы думаете, я не догадываюсь, что наши отношения с отцом со стороны кажутся безобразными, а моя роль… — Елена Евгеньевна не договорила, вытащила из пачки сигарету, быстро прикурила от никелированной зажигалки и, не затягиваясь, выдохнула струйку дыма. — Нет уж, пришли, так спрашивайте. Только не ставьте мне оценок! Есть у меня родственница — тоже оценки ставила, а сама мою дочь к себе переманула.
Сделав несколько затяжек, она успокоилась и стала говорить ровнее. Только сигарета еще вздрагивала в ее пальцах.
— Вас шокирует, что мой отец жил в двух шагах, а я ничем не помогала ему, да? В таком случае поинтересуйтесь лучше, хотел он моей помощи или нет. Знаете, что он был за человек? Каким он был — знаете?
— Собственно, надеялся узнать от вас. За этим и пришел.
— За этим? — Она опустила руку на подлокотник, осмотрела свои пальцы и, удостоверившись, что они выглядят достаточно эффектно, перевела взгляд на Скаргина. — Что ж, я расскажу, было бы желание…
Она оглядела его с головы до ног. Среднего роста, в меру полный, он принадлежал к той категории мужчин, чьи лица не запоминаются с первого раза, но тот, кто всматривался в его лицо, замечал внимательное, чуть ироничное выражение глаз, невозмутимый, с хитринкой взгляд, чистый широкий лоб, и оказывалось, что это лицо человека, располагающего к откровенности, обещающего внимание и сочувствие.
— Хорошо, я расскажу, — повторила Елена Евгеньевна и продолжала подчеркнуто доверительным тоном: — Он был вздорным, глупым стариком. Грех, конечно, говорить такое о покойнике, а тем более об отце, но мы с вами взрослые люди и великолепно можем понять друг друга. Он был попросту сумасшедшим. Жалкий, слепой старик, не сделавший ничего хорошего ни для близких, ни для чужих, ни даже для родной дочери. — Обухова наклонилась и подняла с пола невидимую соринку. — Слышали бы вы, какими словами он меня называл! Спрашивается, за что? Разве я не живой человек? Я женщина! У меня своя жизнь, свои проблемы, это же естественно, не все ж о других думать. Кому не хочется нормальной, спокойной жизни? Вам не хочется? Надоели скандалы, нервотрепки. Счастья хочется немного. А где оно, счастье? Сколько мне той жизни осталось, сколько отмерено? Бабий век, сами знаете, короток, а старость — вот она, подберется, и не заметишь… — Елена Евгеньевна бросила короткий взгляд в зеркало и загадочно улыбнулась. — Порядочные мужчины перевелись, — неожиданно сказала она. — Их нет. Исчезли. Вот все, что от них остается. — Она махнула сигаретой в сторону штурвала и беззлобно добавила: — Я ведь не святая и святош не люблю. Был тут у меня один — с работы каждый день встречал, квартиру в порядок привел, оформил по каталогу импортному, а потом ушел в магазин за подсолнечным маслом и не вернулся. Художник! — Обухова в очередной раз посмотрела на себя в зеркало, вздохнула. — А время-то идет, летит времечко… Через пять лет на меня и смотреть никто не будет. Что мне, деньги взамен останутся? Экономить, собирать по грошам? Да я лучше их сейчас на себя потрачу. Жизнь — она короткая. Один мой знакомый, знаете, как говорил? Жизнь надо прожить хорошо одетым. Неглупо, по-моему… А отец экономил. Вся пенсия до последней копеечки на книжку шла. Для чего — спросите. Чтоб гроб покрепче или могилу поглубже? А? На вторую жизнь он копил, думал, на этом свете одни дураки кругом, а эти дураки, между прочим, умеют устраиваться, при жизни себе райские условия создают. Да с его бы средствами…
Обухова встала, прошлась по комнате, остановилась у проигрывателя и несколько раз щелкнула выключателем. На хромированной панели замигал малиновый глазок.
Непонятно было, раскаивается она в своей излишней откровенности, задумалась или пытается взять себя в руки. Ясно было только, что настроение ее внезапно изменилось. Скаргин чувствовал, что эту перемену нужно использовать, но как это сделать не знал.
— Старый человек, Елена Евгеньевна, — сказал он, — что малое дитя. У них свои слабости.
— Хорошенькое дитя, только больно кусалось, — откликнулась Обухова между двумя затяжками.
— В любом человеке — свои минусы, свои плюсы.
— Он был сплошной минус.
С сигареты сорвался столбик пепла. Обухова попыталась перехватить его, но он рассыпался по пушистому ковру. Елена Евгеньевна огорченно цокнула языком и стала собирать пепел в горстку, потом принесла мокрую тряпку и вытерла пятно.
Скаргин поспешил затушить свою сигарету в пепельнице.
— Неужели он причинял вам одни неприятности?
— Интересно вы рассуждаете, — Обухова внимательно рассматривала мокрое пятно на ковре. — А какая с него радость?
— Отец все-таки.