Я была шокирована, но не сдавалась. Я стала оставаться сверхурочно после того, как моя смена кончалась, занимаясь детьми так, как если бы это были мои собственные дети. Я мыла их запревшие от поноса тела и убирала их загаженные квартиры. Я сидела с больными детьми в то время, как их мамаши ходили покупать пиво и сигареты на деньги WIC (Women, Infants and Children, — «женщины, младенцы и дети», — программа помощи женщинам, младенцам и детям до пяти лет из семей с недостаточным доходом, — перев.), готовясь к свиданию с очередным альфонсом из гетто. Я устраивала дни рождений для детей и ходила в школу решать их проблемы вместо их матерей, потому что тех нельзя было тревожить. Такой самоотверженностью я не снискала себе ни уважения, ни должной оценки. Матери назвали меня «белой нищенкой» и «белой сучкой», в то время, как я трудилась, выполняя за них их же обязанности.
Я обращала внимание на расовые различия. В целом латиноамериканки были опрятнее и спокойнее чёрных. Они жили в среднем по более низким стандартам, чем у белых, но в среднем выше, чем у чёрных. Многие из них презирали чёрных, с которыми они вступали в вынужденный контакт. Латиноамериканки находились там главным образом из-за бесплатного жилья и постоянно выискивали дополнительные льготы. Они сильно гордились своей этнической принадлежностью и, если что-то было им не по нраву, например, им в чём-то отказывали или просили заплатить за то, что, по их мнению, должно быть бесплатным, немедленно преисполнялись гневом против белых. В этих случаях свои мысли они выражали невнятно и невразумительно, но из их речей можно было догадаться, что они считали, что Америка им должна всё, в чём они нуждаются.
Даже наиболее разумные и дружелюбные женщины и сотрудники постоянно объясняли свои жизненные невзгоды фразой «Меня угнетают белые». Я обнаружила, что многие чёрные и латиноамериканцы искренне верят в эту установку, независимо от уровня своего дохода и статуса.
Я никогда не жаловалась и выполняла свои обязанности профессионально и с рвением. Тем не менее, по службе меня не продвигали, а отзывы сотрудников и содержавшихся в приюте женщин обо мне были более, чем скупые. У меня сложилось такое впечатление, что ключом к приобретению авторитета и продвижениям по службе в этом обществе является умение тусоваться и неформально общаться, а тяжкий труд не приветствуется и презирается. Когда я предлагала новые планы по работе, сотрудники их отвергали, ведь тогда бы им пришлось работать, что они делали лишь тогда, когда их заставляли.
На меня жаловались приютские женщины. Некоторые говорили, что я высокомерна и показываю своё превосходство: «Она думает, что она лучше нас, потому что училась в колледже!». Директор-негритянка, сказала мне, что я не имею права щеголять своим привилегированным образованием. Например, ношение футболки с названием моего колледжа было сочтено оскорбительным.
Я попадала в затруднения в тех ситуациях, когда я рассчитывала на то, что женщины будут соблюдать правила пользования дневным детским садом. С 15:00 до 17:00 туда приводили детей всех возрастов для того, чтобы мамаши могли справляться с домашней работой (у руководства, однако, хватало мозгов, чтобы понимать, что они не умеют и не станут этим заниматься). Если они не занимались домашними хлопотами или не приносили уведомление о том, что они устроились на работу, то они, должны были заботиться о своих детях самостоятельно. Но, фактически, матери всегда сваливали детей в дневной сад, чтобы можно было встречаться с ухажёрами. Этим обманом занимались все, но я пыталась придерживаться инструкций.
Как-то я в последнюю минуту отказала одной женщине взять её детей. Она пошла к директору и нажаловалась на меня. Меня вызвали в кабинет директора, где эта женщина сказала: «Вы не хотите брать моих детей, потому что Вы думаете, что Вы лучше нас». Разумеется, директор встала на её сторону, отчитала меня перед нею и отменила моё решение. Мошенничество матери сработало, а я должна была взять её детей на весь день.
Я считала, что наша программа была направлена на то, чтобы помочь женщинам стать хорошими матерями своим детям, а не сдавать их при любой возможности в дневной садик. Отчитав меня за то, что я следовала инструкциям и пыталась предотвратить обман, директор обвинила меня в расизме и добавила: «Мы существуем для матерей, а не для детей».
В тот день я ушла домой в слезах. Меня поразили две вещи; я не могла понять, почему они считают, что я расистка; и для каких бы целей ни предназначался приют, интересы детей должны быть на первом месте. После почти двух лет работы в приюте я решила поискать другую работу, и перешла в административный офис на Манхэттене.
Я нашла работу в другой благотворительной организации, «Проджект Стритворк», которой тоже управлял фонд «Сэйф Хорайзон». Это был амбулаторный центр в Гарлеме для молодых людей с улицы до 24 лет. Большинство наших клиентов составляли местные подростки, многие из которых не работали, были наркоманами, и по этой причине пребывали в постоянной безысходности. Они состояли в уличных бандах, были проститутками и бродяжничали. В «Стритворк» давали приют, консультировали, кормили, давали возможность искупаться, посидеть в музыкальной комнате, в компьютерной, предоставляли элементарную медицинскую помощь, и даже иглоукалывание и медитацию. Центр также служил неофициальным убежищем для нелегальных иммигрантов и всякого рода преступников, скрывающихся от полиции.
Все программы «Сэйф Хорайзона» финансируются муниципалитетом, а также из государственных, федеральных и частных фондов. В «Стритворк» я, в том числе, занималась координацией и подготовкой данных и отчётов, что предполагало ведение статистики. Чуть ли не каждый месяц мой руководитель вносил изменения в мои отчёты, увеличивая число обслуживаемых, чтобы получить больше средств из фондов.
Сама внешность руководителя «Стритворка» должна была служить предостережением при прохождении собеседования, но все разумные предосторожности были вытравлены во мне годами идеологической обработки. Это был грузный негр с масляными дредами. И, вероятно, гомосексуалист. На его столе на видном месте стояла огромная деревянная скульптура члена. В конце собеседования он сказал мне: «Именно потому, что ты симпатичная белая девушка, ты не впишешься в коллектив «Стритворка», пока не переспишь с кем-нибудь из сотрудников». Я посмеялась, подумав, что это такая своеобразная шутка.
Девиз «Стритворка» — «У нас непредвзятая среда». При этом, каждую среду все 75 сотрудников были обязаны собираться и рассказывать о своих проблемах. На этих обязательных еженедельных восьмидесятичасовых сеансах мы должны были выкладывать собственную личную жизнь перед сослуживцами. Эти сеансы выключали нас из рабочего процесса на весь день, и устраивались в ущерб оказанию помощи нуждающимся детям. Почти на каждой такой встрече, какой-нибудь чёрный сотрудник, — а таких было подавляющее большинство, — без явной причины выражал свой гнев белому сотруднику. Если белые люди не выражали достаточной угодливости и почтительности чёрным, то это рассматривалось как оскорбление.
Белого заставляли стоя выслушивать вымышленные обвинения в оскорблениях. Я была свидетельницей того, как белые вставали на колени перед неграми и просили прощения за рабство, за белое превосходство, за чёрных, содержавшихся в тюрьме, за плохое состояние районов, в которых проживают негры, за СПИД и употребление наркотиков в их среде, и прочее. Очень часто белых сотрудниц коллектив сердитых негров и латиносов доводил до слёз. Когда белый сотрудник унижался в достаточной степени, очистительный эффект достигался, и тогда объявлялось временное перемирие. Негодующего чёрного сотрудника хвалили, его гнев поощрялся, а униженного и забитого белого работника переводили на испытательный срок и, в виде акта наивысшего великодушия, позволяли остаться на работе. Такие сеансы проводили социальные работники, но часто их проводили сами сотрудники, а социальные работники просто наблюдали.
Мне вменялось обязательное посещение этих сеансов, на которых внимание иногда уделялось и мне. Сильно надо мной при всех не издевались, но ненависть к белым чётко направлялась и на меня.
Расовая политика проводилась очень строго. Нам запретили праздновать День Колумба, потому что Колумб был «расистом, ставившим своей целью геноцид». Вместо этого мы должны были отмечать День Мартина Лютера Кинга и месячник истории чёрных. Фактически, в День Кинга я должна была сверхурочно выполнять неоплачиваемую работу.
Я помню, как единственного белого гетеросексуала, уволили за то, что он после работы во время сеанса самоуничижения перед сотрудниками в баре сказал, что «чёрная раса создана для танца». Вероятно, у белого не было права говорить что-либо о расе, даже если это было лестное утверждение. Этого белого парня обвинили в краже и уволили. Все сотрудники знали, что он был не виноват в краже, но он был белым и по той фразе было ясно, что он расист, а этого было достаточно для его увольнения.
Иногда нас заставляли участвовать на «курсах чуткости и многообразия» и на этих курсах нас разделяли на группы по сексуальной ориентации. В них были гетеросексуалы, геи, би, транссексуалы и лица неопределённого пола. «Неопределённого пола» — это лица, выбирающие какому полу им хочется сегодня принадлежать. Они предпочитают называться не «он», не «она», а нейтральным «оно» (в оригинале ze, зи, английское личное местоимение-неологизм третьего лица единственного числа неопределённого рода, — перев.). С понедельника такое лицо Бренда, а в следующий месяц Бренда может стать Карлосом. Затем снова через неделю Карлос становится Брендой, и если ты по ошибке называешь её Карлосом, то за дискриминацию рискуешь потерять работу. В лучшем случае тебя пошлют на специальные «курсы чуткости». У нас было восьмеро таких лиц-«зи», равно поделённых на биологических мужчин и женщин.
Мнение сотрудников было таковым: страна наводнена проповедующими христианство белыми фанатиками, гетеросексуальным «скотом», и всё, что подрывает такое мироустройство, следует поддерживать. Гетеросексуальный мир белых — мягкотелый, невежественный, не созидательный, непривлекательный, нравственно отталкивающий, и должен быть уничтожен. Поэтому, для того, чтобы превратить гетеросексуала во что-то другое, оказывалось усиленное давление, включавшее психологическое побуждение. Одна белая замужняя женщина среднего возраста, мать несовершеннолетних детей, вышла из группы гетеросексуалов и вступила в группу бисексуалов. Этот поступок вызвал взрыв бурных аплодисментов, а её чествование продлилось целый день.