Жаргалма беззвучно плачет, украдкой вытирает слезы. Муж слышит, но не поворачивается к ней…
Ночью Жаргалма не сомкнула глаз, думала. Она все же верит в своего Норбо, он утром сделает все, как надо, поступит, как мужчина. «Скорее бы наступило утро, - думает Жаргалма. - Норбо умный и сильный, он мой муж. На то и муж, чтобы защищать свою жену. Как крикнет: «Кто делает моей жене худо, выходите!» Все увидят, как Норбо любит меня, что готов за меня в красный огонь, в черную воду. Забудут, как брехать обидные небылицы».
В беде каждый ведет себя по-своему. Иной хилый, болезненный, когда дело идет о чести братьев, сестер, матери или жены, показывает вдруг большую гордость, силу, ум. А здоровый, сильный мужчина, бывает, робеет. Так случилось и с Норбо: слова соседа Шагдыра оплели его, как ременные путы. Когда он увидел в юрте подавленных горем женщин, совсем струсил, растерялся, не знал, что делать: реветь в голос вместе с бабами или изломать, искрошить все, что было в юрте, и уйти куда глаза глядят. Злиться на женщин или жалеть их? «А что, если жена и вправду имеет проклятую силу? Может, не зря говорят… Есть же у нее на языке что-то темное. А может, все это брехня, бабьи сплетни? Что делать, кого слушать?»
Не только Жаргалма, но и Ханда с надеждой и тревогой ждала, что скажет сын.
Норбо молчал, не глядел на женщин.
- Сын, - не вытерпела Ханда-мать, - бабы выдумали про нашу Жаргалму всякие глупости. Обидное говорят… Что нам делать?
Ханда сказала это робко, тихо, точно просила прощения за тяжелую вину.
- Что нам делать, Норбо?
- Откуда я знаю, что вам делать, - грубо ответил Норбо. - У меня других забот полно.
И все же голос у него дрогнул, в нем послышалась боль, тревога. Взгляд был растерянный, жалкий.
Так грубо Норбо еще никогда не говорил. «Он потому, наверное, так, что у меня пестрый язык, - с болью подумала Жаргалма. - Или все мужья так кричат? Я ведь первый раз на чужбине, не знаю, хлебают ли другие женщины черную беду. Из-за меня и Ханда-мать слушает грубости от своего сына… Обидно».
По разгоряченным щекам Жаргалмы бегут и бегут горькие быстрые слезы-бусинки. Она словно нанизывает их на длинную, бесконечную нить. Только бы никто не видел ее слез… А Ханда-мать плачет открыто, не прячет свое горе.
- Налейте чаю! - снова кричит Норбо. - Долго реветь будете?
Больше никаких слов у него не нашлось, торопливо выпил чашку чая, до лепешки с маслом не дотронулся, взял рукавицы и ушел. Жаргалма закрыла лицо руками. «А может, он так утешает нас, - думала она. - Он, наверное, не умеет иначе. Не плакать же ему вместе с нами…»
Выпив чашку чая, Жаргалма сбивчиво проговорила:
- Мама… Я пойду пасти коров. Они ходят там, где и травы нет, голодные приходят домой. Я на хорошем месте буду пасти…
Ханда хотела сказать: «Посиди дома. Коровы сытые приходят, хорошо доятся…» - но подумала и ответила:
- Иди… Еды возьми с собой побольше, день длинный. Простокваши возьми, пить захочешь».
Жаргалма рада, что целый день будет одна, наливает в туесок простоквашу, берет молочных сухарей - айрса. Мать дает ей румяную лепешку с толстой пенкой. Всего ей за день не съесть, но она берет, чтобы мать не тревожилась, что она голодает. Взяла и клубок шерсти со спицами, чтобы было чем заняться.
Жаргалма побежала: надо нагнать коров. Они ушли далеко. Увидела их, когда рассеялся белесый утренний туман. Вот и толстобокая Пеструха, она идет позади стада, жадно хватает траву, всю в утренней росе, сочную, еще по-утреннему прохладную. Пеструха остановилась, смотрит на свою молодую хозяйку, словно размышляет: «Мы, коровы Норбо, самые смышленые в улусе. Мы сами знаем, где искать сочные травы, нас пасти нечего. Мы знаем, что в лесных оврагах притаились волки. Знаем, где можно укрыться от дневного зноя, знаем, когда нам возвращаться домой. Зря пришла, хозяйка. Без тебя ничего с нами не случится. Сидела бы лучше дома».
Одни коровы поднимаются по каменистому склону сопки, другие - лежат у подножья высокой лысой горы. Жаргалма присела на камень, вяжет носок. Вокруг - горький приятный запах яркой травы аяганга, похожей по окраске на цветы багульника. Эту траву не вырвать из земли с корнем: вместе с ней все вокруг поднимается, как легкий войлок. Забавно растет!
Коровы медленно взбираются по склону все выше и выше, к зеленым стогам берез, которые стоят на самой макушке горы. Коровы, живые источники молока, - кормилицы не только своих телят, но и своих хозяев… Жаргалма свернула недовязанный носок, пошла за ними. Вот и большой белый камень, испачканный птичьим пометом. Он виден издалека, похож на лежащего быка.
Жаргалма подошла ближе. Вдруг ей почудилось, что сзади кто-то подкрадывается… Обернулась - никого. Но неприятное ощущение не исчезало, померещилось, что за ее спиной кто-то невидимый размахнулся и бросил в траву длинный, гибкий кожаный бич. Сердце у Жаргалмы остановилось, она вскрикнула: в траве быстро ползла змея, чуть поднимая над землей маленькую, злую, остренькую головку. Змея уползла под камень.
К счастливому человеку не приходят тревожные мысли, не бередят душу. Жаргалма не находит себе покоя, вязанье падает на колени… Раньше только клубок ниток окажется у ее ног, только спицы попадут в руки- нитка так сама и потечет, носки сами начнут расти под спицами. А теперь пальцы не двигаются, будто озябли.
Наступил полдень. Жаргалма развязала мешочек, вытащила из него туесок. Сорвала травинку, обмакнула в простоквашу, побрызгала с травинки на все четыре стороны, помолилась добрым богам - хозяевам этих гор и небес, принесла им жертву - бросила на четыре стороны крошки айрсы и лепешки и принялась за еду. Верно говорят, что в степи всякая еда вкуснее, чем дома… Неподалеку от куста, под которым сидит Жаргалма, растет большая тенистая береза. Ствол у нее раздвоился, похож на рога. Под березой лежит Пеструха, медленно пережевывая жвачку. Жаргалме кажется, что Пеструха знает все ее обиды, все горькие думы.
«Может, я и в самом деле не такая, как все, - беспокойно думает Жаргалма. - Сама не знаю, какая я… Вот пожелаю кому-нибудь смерти - он и умрет. И нечего мне сердиться на людей, раз так… Зачем, зачем я живу на свете? Как тяжело приносить людям одни несчастья…» По щекам Жаргалмы текут слезы. «А вдруг ничего этого нет, никакой страшной силы у меня нет? - испуганно думает Жаргалма. Она подходит к Пеструхе- вон сколько паутов и мух вокруг нее, сколько комаров».
- Сгинь, проклятый комар, лопни! - громко приказывает Жаргалма. Сейчас комар должен лопнуть… Жаргалме страшно, она отшатнулась, отступила от коровы… Комар же по-прежнему сосет теплую кровь Пеструхи, напился так, что стал похож на маленький красный шарик, с трудом вытащил свой острый нос, взмахнул крыльями, полетел.
Нет, на комара ее чары не подействовали. Жаргалма призвала смерть на злого паута. Паут с веселым гудением проворно улетел прочь. Жаргалма сломила зеленую ветку, стала отгонять от Пеструхи назойливую мошкару. Высоко в небе заметила коршуна: взмахнет несколько раз крыльями и парит неподвижно, точно висит в воздухе большой лук с нацеленной стрелой. Тень коршуна стелется по земле… Хищник выслеживает добычу. Жаргалма запрокидывает голову, следит за его полетом. «Падай, - шепчут ее губы. - Упади, разбейся… Боги! Что это?» Коршун сложил крылья и стремительно падает вниз… Сердце у Жаргалмы замерло, перестало биться. Сейчас он ударится о сухую, твердую землю. Она убила коршуна своим пестрым языком… Проклятая, страшная сила!
У самой земли коршун вдруг расправил крылья, схватил в траве зазевавшегося суслика и полетел с ним к дальним скалистым вершинам. Жаргалма провожает его глазами. Там, на скалах далеких гор, движутся белые живые волны. Это, видимо, отары овец. У тех гор раскинулись, наверное, неизвестные ей богатые улусы, там много белых овец. А вон и белые облака кучками бегут по высокому небу. Они тоже будто пасутся по своим голубым пастбищам. А что, если на склонах гор не овцы, а белая тень легких облаков? Нет, тень светлая не бывает, даже от плывущих облаков падает темная тень. Потом облака плывут на восток, а отары огибают гору с другой стороны.
Кто-то спускается на телеге с горы, везет бревна. Его догоняет верховой. Догнал, спросил о чем-то, помчался вперед, телега уже далеко позади, будто не едет, на месте стоит. За всадником, как пламя пожара, гонятся клубы красной дорожной пыли. Конь у него хорош, даже, пожалуй, лучше Саврасого Жаргалмы. На нем и от быстрого ливня можно ускакать… Жаргалма взглянула на небо. Белые облака стали плотнее, сумрачнее, тяжелее. Так весною легкие снежные сугробы пропитываются водой, становятся серыми… Наверху собрались со всех сторон ветры, играют с облаками. Кажется, что в огромном небесном котле кипит какое-то варево, выливается через край, из котла валит пар, дымит костер. Кое-где через тонкие облачка еще виднеется небесная синева. А рядом черным-черно, в лохматых тучах грозная, тяжелая сила. Все двигается, мчится куда-то… Там, где за тучами скрыто солнце, иногда мелькают светлые, золотистые полосы. Нет-нет и налетит порыв прохладного ветра, тогда коровы, лежащие под березами, встают, принимаются щипать траву.
Ветры дуют все чаще, все сильнее. Шумят листья берез. Похоже, что березы рады ветру, скорому дождю - приподняли подолы зеленых халатов и весело кружатся на одной ноге. Цветы же склоняются к самой земле, трепещут; ветер хотел бы, кажется, выдернуть их с корнем, но у него не хватает силы…
Жаргалма любит дождь в степи. Хорошо вымокнуть под стремительным летним ливнем… Осенью тоже забавно: дождь на глазах превращается в снежные хлопья. Другим это быстро надоедает, а ей нравится.
Жаргалма хотела добежать до лиственницы с дуплом, укрыться от грозы. Сделала первый шаг, тут как грохнет - над всеми горами, над ближними и дальними улусами, над лесами, над всей широкой степью грянул оглушительный гром. Треск, грохот, точно рухнули каменные скалы-громады… А молнии не было.
Жаргалма бросилась к лиственнице, вокруг которой густо росли молодые березки. В лиственнице широкое дупло, еще двое могут влезть… Жаргалма думает, что недавний гром, как предупреждение неб