Три дня спустя Иван вступил в покорённый город. На побеждённых посыпались милости и опалы. Пятьсот гарнизонных поляков, с жёнами и детьми, были не только отпущены согласно обещанию, но и щедро награждены за храбрость собольими шубами. Совсем другая участь ждала литовское население Полоцка. Довойна и Гарабурда лишились всего имущества и вместе с другими литовцами-католиками были уведены пленными в Россию; татары по приказу царя изрубили саблями монахов-бернардинцев; католические монастыри были разрушены. По-видимому, поляки в глазах Ивана были всего лишь врагами, честно служившими своему государю, в то время как литовцы, подобно ливонцам, стали изменниками, поднявшими руку на своего вотчинника.
Ещё более жестокая расправа была совершена над еврейской общиной Полоцка: царь велел всех «людей жидовских» с их семьями утопить в реке. Иван не был, так сказать, природным юдофобом. Долгое время при нем еврейские купцы имели свободный въезд в пределы Московского государства. По свидетельству одного современника (итальянца Тедальди), предубеждение царя против евреев возникло после того, как у каких-то еврейских торговцев среди прочих товаров была обнаружена мумия. Надо сказать, что в то время обычай мумифицирования был весьма распространён в Европе, мумиями даже торговали – многие богатые люди приобретали их в коллекционных целях, как другие редкие вещи. Но Ивану дело было представлено таким образом, что евреи приготавливают из мумии «отравные зелья» и вообще отводят людей от христианства. С тех пор царь запретил евреям торговать в России. Подобные обвинения были весьма характерны для той эпохи. Между тем, как явствует из рассказа Тедальди, подлинной причиной Московского процесса против евреев была конкуренция польских и еврейских торговцев пряностями: все дело было сфабриковано неким польским купцом.
В Польше и Литве поначалу отказывались верить сообщениям о столь бедственной участи Полоцка. Иван же в своих поступках видел только справедливое возмездие. С удовольствием величаясь «великим князем Полоцким», он писал митрополиту Макарию, что «ныне исполнилось пророчество дивного Петра митрополита, сказавшего, что Москва вознесёт руки свои на плечи врагов её!».
После полоцкой победы Иван окончательно усвоил в дипломатической переписке тон вселенского царя православия. Шведскому королю Эрику XIV, обнаружившему тогда первые признаки сумасшествия, царь послал письмо, содержащее «многие бранные и подсмеятельные слова на укоризну его безумию»; кроме того, Иван не преминул подчеркнуть, что «мужицкий» трон Ваза отстоит от благородного престола Рюриковичей так же далеко, «яко же небо от земли». Подобное же «грубое, нескладное, излишнее писание» было отправлено датскому королю. Что касается Сигизмунда, с некоторым сомнением спросившего царя, примет ли он его послов, то Иван насмешливо обронил, что посла ни секут, ни рубят, и согласился начать мирные переговоры. Было достигнуто решение о шестимесячном перемирии.
К сожалению, удержать город в русских руках не удалось. Спустя 17 лет Полоцк вновь был захвачен поляками. Русским городом он сделался лишь во времена Екатерины II. При ней же польско-литовские евреи впервые стали подданными Российской короны.
На вопрос, кто первый завёл в России военный флот, каждый россиянин, разумеется, назовёт имя Петра I. И это, в общем, правильно. Однако неплохо ещё и помнить, что первую в истории России морскую войну провёл не славный шкипер Питер, а Иван Грозный, хотя и чужими руками.
Мысль о том, чтобы перенести военные действия на море, созрела у грозного царя во время Ливонской войны, в которой противниками России выступили не только сухопутная Польша, но также и две морские державы – Швеция и Дания. И в 1569 году у России появился нарвский флот. Во главе его стоял датчанин Карстен Роде, капитанами и штурманами были русские и иноземные моряки, команды набирались смешанные. Русские мастеровые оборудовали в Нарве пристани, расширили гавань и наладили кораблестроение. Русские торговые суда, пройдя через Зундский пролив, появлялись в Любеке, Копенгагене, Лондоне, в то время как Роде с эскадрой из нескольких кораблей вёл на Балтике каперную войну с Данией и Швецией. Царская казна получала с захваченных им судов самую большую пушку и лучшую часть добычи. Это не считалось зазорным – точно так же тогда поступала и Елизавета Английская, и многие другие европейские государи.
Имперский посол граф Кобенцель отмечал в своих записках, что московский царь «намеревался сделать соляные склады, из коих снабжать солью за дешёвую цену Ливонию, Курляндию, Пруссию, Швецию и другие прилегающие земли». На замечание Кобенцеля, что это может вызвать неудовольствие Испании и Франции, державших в своих руках торговлю солью в Европе, Грозный отвечал, что это его не волнует, так как он торгует своей солью, а не чужой.
Роде вёл на Балтике пиратскую войну, грабя и топя датские и шведские суда. К сожалению, нарвская навигация продолжалась недолго. Морские успехи русского флота взволновали Европу, так как, по словам одного иностранного дипломата, «никогда раньше не было слышно о московитах на море». Вскоре датчане сумели захватить Карстена Роде. Капитана заточили в замке Галль в Ютландии, его имущество и суда конфисковали. В следующий раз русские корабли на Балтике появились лишь 130 лет спустя, зато теперь – уже навсегда.
Но, несмотря на потерю флота, Иван Грозный сумел продолжить морскую войну путём привлечения к ней… Англии. Английские купцы были чрезвычайно заинтересованы в российском рынке. Ведь Англия готовилась вступить в морскую схватку с Непобедимой Армадой Испании. А для победы потребны были московский лес и пенька.
И вот в Лондон отправился царский посол Андрей Григорьевич Савин с предложением о военном союзе взамен на различные привилегии для английской торговли. Королева Елизавета I с большим вниманием отнеслась к царским словам. Савин был принят в Лондоне с необыкновенной честью; он диктовал условия, которые безоговорочно принимались. Когда московский посол заметил, что негоже писать договор на языке одной страны – английском, – так как в России это не принято со времён подписания князем Олегом знаменитой грамоты в Царьграде, второй экземпляр договора – на русском языке – был изготовлен незамедлительно. Королева приняла и требование Савина впредь писать грамоты к царю на русском языке (причем именуя царя «самым великим и могущественным князем, нашим дорогим братом, Beликим лордом, императором и великим князем», сама она довольствовалась званием «любезной сестры»). Вообще Савин зарекомендовал себя отличным дипломатом. Дэвид Юм в своей «Истории Англии» заметил, что в письме Ивана Грозного и действиях его посла он обнаружил больше такта и политического смысла, чем в документах и действиях министров Елизаветы.
Вслед за отъездом Савина берега Англии покинула военная эскадра, которая произвела бомбардировку польского Данцига, между тем как английский десант ограбил и поджёг склады польских товаров под городом. Напрасно польский король Сигизмунд II просил Елизавету прекратить торговлю «с врагом всякой свободы», напрасно он убеждал её, что царь «ежедневно умножает силы свои от выгод торговли и сообщения с образованными странами европейскими». «Мы, – взывал король к европейской совести Елизаветы, – надеялись единственно на своё превосходство в искусствах и знаниях, но скоро он (царь. – С. Ц.) всё узнает… и в безумной гордости устремится на христианство… Дозволить плавание в Московию воспрещают нам важнейшие причины, не только наши частные, но всего христианского мира и религии. От общения неприятель просвещается, и что ещё важнее, снабжается оружием… Всего же важнее, как мы полагаем, снабжается самими мастерами… Он снабжается сведениями о наших даже сокровеннейших намерениях, чтобы потом воспользоваться ими, чего не дай Бог, на погибель всем нам».
Однако Елизавету больше беспокоила приближавшаяся решительная морская схватка с Испанией, а для победного исхода этой схватки были необходимы московский лес и пенька. И на Балтику продолжали идти английские военные эскадры с приказом топить «суда врагов России». Елизавета помогала, чем могла, «дорогому брату»…
Россия в свою очередь исправно поставляла в Англию необходимые ей товары. Несколько лет спустя победитель Непобедимой Армады адмирал Френсис Дрейк специально просил английского посла в Москве благодарить русского царя за отличную оснастку своих кораблей, позволившую отстоять независимость Англии.
Ливонская война положила начало западной идеологии русофобии. После присоединения к Москве Казани и Астрахани идеологи русофобии уже отдавали себе отчёт в евразийском характере возникающей Российской империи. Со второй половины XVI в. для Европы русские – иные.
Но для утверждения русофобии в европейской культуре требовалось масштабное событие, а именно прямое и продолжительное военное столкновение. Таковой стала 25-летняя Ливонская война – фактически, первое столь масштабное противоборство России и Запада. Война с Ливонией и Великим княжеством Литовским переросла в войну с Польшей, Швецией и Данией, однако именно польская шляхта сыграла главную роль в её информационном обеспечении и идеологическом обосновании на Западе.
На Западе было объявлено, что цель России в Ливонской войне – «окончательное разрушение и опустошение всего христианского мира». Был выдвинут лозунг «Священной войны» Европы против России. Тогда же была создана развитая технология психологической войны. Было широко использовано книгопечатание и изобретён жанр «летучих листков» (листовок).
Для создания в листках черного образа русских были применены все художественные средства описания зла в понимании той эпохи.
Прямо или косвенно русских представляли через образы Ветхого Завета. Спасение Ливонии сравнивалось с избавлением Израиля от фараона. Утверждалось, что русские – это и есть легендарный библейский народ мосох, с нашествием которого связывались предсказания о конце света.
Другая тема – «азиатская» природа русских. При изображении зверств московитов использовались те же эпитеты и метафоры, что и при описании турок, их и рисовали одинаково.