Лишь только Лиза переступила порог двери, яркий свет нескольких сотен огней ослепил её на мгновение. Целая толпа, отделённая от неё барьером ложи, ходила, сидела и стояла в театральном зале в ожидании поднятия занавеса. Тут среди взрослых зрителей была целая масса детей, приехавших посмотреть на игру своих сверстников-актёров.
– А, наконец-то ты нарядилась, – увидев Лизу, произнёс Павел Иванович, сидевший позади своей супруги, у барьера ложи.
Оглядев девочку с головы до ног, он наклонился к уху Анны Петровны и сказал тихо, чтобы не быть услышанным Лизой:
– Взгляни, Анюта, что за красоточка-девочка!
Анна Петровна Сатина, нарядная и довольная тем, что театр полон и что, следовательно, они выручат с мужем крупную сумму денег за сегодняшний вечер, также оглядела Лизу не менее внимательным взглядом. Должно быть, Лиза, в своём новом платье, и ей очень понравилась: она милостиво указала ей на свободный стул подле себя и сказала:
– Сегодня ты присмотришься ко всему тому, что должна будешь вскорости делать сама. Будь же как можно внимательнее и постарайся понять твою новую работу: гляди, как играют и говорят твои товарищи.
Лиза обещала быть внимательной и понятливой, насколько сумеет. Кроткий ответ девочки понравился начальнице: она кивнула ей очень ласково и угостила конфетами, которые лежали перед нею в нарядной коробке на барьере ложи.
В ту же минуту первые звуки музыки заставили зрителей прекратить разговоры и поспешить занимать места.
Глава XIIIЗанавес поднимается
Тяжёлый занавес, отделяющий сцену от зрительного зала, медленно поднялся кверху, и Лиза увидела внутренность бедной комнатки с лежанкой в углу и скамейками, стоящими вдоль стен. На одной из скамеек сидела Золушка, или, вернее, Мэри Ведрина, с золотистыми волосами вместо своих чёрных и в рваном платье. Золушка горько плакала о том, что злая мачеха надавала ей много работы, между тем сама со своими родными дочерьми поехала на бал к королю.
Лизе стало очень жаль бедную Золушку. Она совсем позабыла о том, что её играла злая, капризная Мэри; ей просто было больно за бедную девочку, притесняемую мачехой, и, когда перед Золушкою предстала добрая волшебница, в которой Лиза не без труда узнала Марианну, совершенно преобразившуюся от белокурого парика, надетого на её голову, Лиза страшно обрадовалась за бедняжку. Она тихо ахнула от неожиданности, увидя, как волшебница-Марианна, дотронувшись жезлом до плеча Мэри-Золушки, в одну минуту превратила ту в нарядную, блестящую принцессу.
– Что, нравится, Лизочка? – наклонился к девочке Павел Иванович, как только занавес опустили по окончании первого действия.
– О да! – искренно вырвалось из уст Лизы.
– А играть самой вдвое веселее, – улыбнулся директор, видя неподдельный восторг в лице Лизы.
Всё второе, третье и четвёртое действие Лиза просидела, не отрываясь глазами от сцены, откровенно восторгаясь прекрасной пьесой. В то же время она старалась узнать на сцене своих новых друзей, спрятавших свои юные личики под искусственными бородами и усами и седыми париками, которые совершенно преобразили их. Она почти всех их отыскала в конце концов, кроме Вити. Но, когда появился добрый волшебник на свадьбе королевича и Золушки, Лиза сразу поняла, что под неуклюжей тёмной мантией и седой бородой скрывается весёлый, живой брат Марианны.
Недаром быстрые тёмные глаза мальчика, особенно ярко горевшие из-под нависших приклеенных седых бровей, поминутно устремлялись по направлению директорской ложи, где сидела Лиза. Раз даже девочке показалось, что добрый волшебник незаметно кивнул ей со сцены как раз в ту минуту, когда соединял руки Золушки-Мэри и королевича – Кости Корелина.
– Сегодня Мэри в последний раз играла Золушку: в следующий раз будешь играть её ты, – сказала Анна Петровна Сатина, выходя с Лизой из ложи по окончании представления.
Тем же путём, в трёх громыхающих тяжёлых каретах, детей повезли из театра домой. Перед выходом из театра Лиза забежала было в маленькую уборную, где её одевала Мальвина Петровна, с тем чтобы сменить белый нарядный туалет на своё старое заплатанное платье. Но её новая знакомая, занятая в эту минуту складыванием в большие корзины театральных костюмов, остановила её словами:
– Зачем тебе снимать это платье, малютка? Или оно не нравится тебе?
– О, напротив, сударыня, – воскликнула девочка, – но это прелестное платье не принадлежит мне, и поэтому я бы желала получить моё собственное!
– Прежде всего не называй меня сударыней, дитя моё, – прервала её старушка. – Я простая портниха, и господского во мне ровно ничего нет. А только платья своего ты не получишь. Сегодня ты поедешь домой в этом белом наряде, а завтра тебе дадут ещё другое, серое платьице, которое ты будешь носить ежедневно.
По возвращении домой детей накормили ужином и отослали спать. Мальчики помещались в одной комнате под присмотром хромого Володи, которого оставляли с ними за старшего. Девочки спали в обществе мадемуазель Люси. Дети очень уставали, проводя весь вечер в театре, и, лишь только добирались до постелей, засыпали как убитые.
Одной только Лизе плохо спалось в эту ночь. Она долго ворочалась с боку на бок, не переставая ни на минуту думать о матери. «Что она теперь? Легче ли ей в больнице? Думает ли она в эту длинную зимнюю ночь о своей маленькой Лизе?» Вот какие вопросы поминутно возникали в голове девочки.
Наконец, не выдержав более, она порывисто вскочила на пол и, как была, в одной рубашонке, упала на колени с горячей молитвой.
– Господи, – шептала девочка, – сделай так, чтобы мне хоть одним глазком увидеть маму! Ты Милосердный и Всемогущий, помоги мне в этом, Господи, и пошли маме счастья, покоя и здоровья.
Глава XIVСборы
Лиза очень скоро привыкла к новой жизни. Она сблизилась со своими новыми друзьями, особенно же с Марианной и её братом Витей. Кроткая, вежливая и добрая Лиза не могла в свою очередь не понравиться детям. Все, за исключением Мэри, искренно привязались к ней в самом скором времени. А Павлик и Валя так полюбили её, как будто прожили с нею уже много-много времени.
Павлик был, в сущности, милый и добрый мальчик, только родители избаловали его напропалую, постоянно считая его слабеньким, нуждающимся в попечениях и заботах больным ребёнком. Если бы Павлик не обладал от природы добрым, хорошим сердечком, то, наверное бы, он окончательно испортился от такого воспитания.
Пика и Ника – весельчаки детского кружка – никогда не пропускали случая посмеяться над преувеличенными заботами родителей Павлика. Чихнёт ли Павлик – Пика и Ника уже тут как тут и кричат ему насмешливо:
– Павлик, ты простудился, ты болен! Ты очень болен, Павлик. Ложись скорее сам в постель, пока твои папа и мама не уложат тебя насильно.
– А я сбегаю в аптеку и куплю тебе целый фунт хинина. Кушай на здоровье, милый Павлик, – вставлял своё словечко постоянно подвёртывавшийся в такие минуты Костя Корелин, самый большой насмешник и шалун из всего кружка.
Но Павлик и не думал обижаться на эти шутки. Он был премилый мальчик и ревел только в тех случаях, когда Мэри проделывала над ним или Валей – его закадычной подругой – свои злые, бессердечные шутки.
С самого первого дня Мэри возненавидела Лизу, а по мере того как Григорий Григорьевич и Павел Иванович, занимавшиеся с девочкой подготовлением её к первому выходу на сцену, хвалили её за понятливость и прилежание, Мэри злилась всё больше и больше и ненавидела всё сильнее ни в чём не повинную Лизу.
Действительно, Лиза оказалась очень понятливой и толковой ученицей. После двух-трёх репетиций (так назывались подготовительные уроки к спектаклям, происходившие, как и самые спектакли, на сцене, но только в пустом зале, без публики) она не хуже любой из своих подруг по кружку умела говорить и двигаться по сцене. К тому же у Лизы был трогательный, нежный голосок и такое милое личико, что одним уже этим она могла понравиться публике.
Лиза радовалась тому, что её хвалит не только Павел Иванович, но и его строгая супруга, а главным образом – сам Григорий Григорьевич, который был в глазах детей совершенством и угодить которому было крайне трудно.
Пока кружок господина Сатина находился в Петербурге, Лизу не выпускали играть перед публикою. Она должна была начать играть в небольшом городе В., куда детскую труппу думали перевезти на зимнее время вплоть до Великого поста. Пока же девочка усиленно занималась и готовила свои роли.
Однажды утром, когда дети репетировали вполголоса кое-какие сценки из пьес под наблюдением мадемуазель Люси и хромого Володи, следивших за ними по тетрадкам, дверь с шумом распахнулась и Павел Иванович, в шубе и шапке, запушённых снегом, весело крикнул с порога:
– Ну, команда, пора нам собираться! Завтра выезжаем в В.
Необыкновенный шум и гам тотчас же поднялся в классе. Дети суетились и кричали в один голос, задавая вопросы своему любимцу-директору, на которые тот едва успевал отвечать: «Долго ли ехать? Далеко ли В.? Большой ли там театр? Каким поездом они выедут из Петербурга?» Никто из детей не стеснялся доброго, ласкового директора, который обращался с вверенными ему ребятишками скорее как отец или близкий родственник, нежели как начальник.
– В. очень-очень далеко, – добродушно смеялся он, подшучивая над детьми. – На самом краю света. Там лишь леса и болота. По комнатам бродят волки, и лисицы под полом норы роют и в чехарду играют.
– Неправда, неправда, – снова зашумели дети, – для кого же мы играть будем, если там одни волки да лисицы, как вы говорите?
– Кто вам сказал, что мы для людей играть будем? – совершенно серьёзно спросил детей Павел Иванович.
– А то для кого же? – недоумевали те.
– Для лисиц, волков и медведей, – ещё серьёзнее прежнего проговорил директор.
– Ай! – вскрикнула Валя, испугавшись самым искренним образом при одной мысли о такой публике. – Ай! Я боюсь медведей.