– Могу я предложить вам сегодня новый радиоприемник, сэр? У нас как раз в продаже самые свежие модели – на шесть, восемь и десять ламп.
– На самом деле мне нужна лампа-бизон, но до сих пор найти такую никак не удавалось. Я так понимаю, мистер Арнольд ими занимается? – сказал Сэм, толкая к нему через прилавок записку, сложенную вместе с пятидолларовой купюрой.
Улыбка торговца испарилась.
– Мистер Арнольд, вы сказали?
– Да. Бен Арнольд. Так его звать.
– Вы меня извините, я на минуточку, – усатый исчез за тяжелой портьерой на задах магазина и появился только через несколько минут. – К сожалению, у нас сейчас нет этой детали, сэр. Мы ее для вас заказали, – он вернул Сэму записку, минус, что странно, пять долларов. – Вот ваша квитанция. Однако, боюсь, это последний раз, когда мистер Арнольд сможет заказать для вас эту деталь, сэр. Ваша модель сейчас… очень популярна. Слишком даже популярна, если вы понимаете, о чем я.
Сэм состроил рожу. Как же, самая модная песня на наших радиоволнах, называется «Сэм-н-Эви». Софиты, направленные на их искусственный роман, чтоб их, бросали слишком много света и на его частную жизнь.
– Слышу тебя так же отчетливо, как детекторный сет, друг, – сообщил он продавцу.
Уже на улице Сэм развернул записку. Внутри был приклеен ключ – безо всякой сопровождающей информации.
– Может быть, вас заинтересует новый шестиламповый «Зенит» с потрясающим музыкальным звучанием? У него везде электричество! – замахал ему очередной энтузиаст.
– Спасибо, друг. У меня тоже, – радостно ответил Сэм, засовывая записку и ключ в карман и ныряя из какофонии Радио-роу в грохот надземки на Девятой авеню.
Пара джентльменов проводила его внимательными взглядами из коричневого седана.
Каждый день газеты сверкали жирно набранными заголовками, живописующими ужасы сонной болезни.
Главный инспектор здравоохранения города Нью-Йорка увещевал граждан чаще мыть руки, ежедневно производить дома влажную уборку и избегать больших скоплений народа, в особенности рынков на открытом воздухе, акций протеста и рабочих беспорядков. От зданий, оклеенных желтыми карантинными плакатами, им тоже следовало держаться подальше и на какое-то время воздержаться от посещений Чайнатауна и «других иностранных кварталов». Родители подписывали петиции, призывающие запретить китайским детям посещать школы и колледжи. Редакции забрасывались письмами, клеймящими иммигрантов, джаз, пошатнувшуюся общественную мораль, несоблюдение запрета на продажу алкоголя, стрижки «боб» (слишком короткие), автомобили и анархистов. Законотворцы спорили, не стоит ли добавить еще пару кирпичиков в и без того непрестанно растущую стену закона о высылке, и ратовали за возврат к традиционной американской морали и религиозности старых добрых времен. Сара Сноу на радио заклинала слушателей отвратиться от джаза с его порочными цыпочками и отдаться душою и телом Иисусу. Правда, сразу после нее реклама заверяла тех же слушателей, что «мыло Пирса надежно обеспечит всей семье здоровье и защиту от всяких экзотических болезней».
В Чайнатауне большой камень с надписью «КЕТАЙЦЫ ОТПРАВЛЯЙТЕС ДОМОЙ!» – влетел в витрину ювелирного магазина «Чун и сыновья». Ресторан «Поющее крылышко» вдруг скоропостижно сгорел за одну ночь. Хозяин стоял под медленно падающими хлопьями снега пополам с сажей и глядел, как все, что он с таким трудом возводил, на глазах рассыпается прахом; его спокойное лицо озарял теплый оранжевый отблеск пожара. Полиция регулярно врывалась на собрания социальных клубов и заявилась даже на банкет по случаю рождения у Юэнь Хуна первенца и наследника. Мэр все-таки запретил празднование китайского Нового года из опасений за общественное здоровье. В отместку Китайская Благотворительная Ассоциация устроила марш протеста вдоль по Центральной улице и до самой мэрии, где демонстрантам приказали разойтись под угрозой ареста и депортации из страны. Улицы пахли зимой и свининой, пеплом пожарищ и благовониями от алтарей предков, да будут они благосклонны к потомкам в сей трудный час. На домах вспыхивали ярко-красные таблички, призванные помочь мертвым найти дорогу обратно, к семейному очагу. Пороги были все в тальковом порошке, и потомки внимательно выискивали на них следы призраков.
Повсюду царил страх.
На евгенической конференции в роскошном бальном зале отеля «Вальдорф-Астория» джентльмены в элегантных костюмах говорили о «проблеме полукровок и гибели белой расы» и тыкали пальцами в рисунки и диаграммы, наглядно доказывающие, что причиной большинства недугов является неполноценное и низкосортное племенное поголовье. Сами докладчики называли это наукой. А еще – фактами. А еще – патриотизмом.
Аудитория прихлебывала кофе и кивала в знак согласия.
Мемфис Кэмпбелл честно пытался работать, но мысли его были далеко. Они с Тэтой не разговаривали с того самого катастрофического вечера в «Маленьком раю». Мемфис, как ни старался, не мог взять в толк, как можно сказать парню, что ты его любишь, а потом взять и сбежать. Он ужасно по ней скучал, но гордость не давала прогнуться. Тэта должна сама к нему прийти, первой.
– Мемфис, ты меня слушаешь, сынок? – сказал Билл Джонсон. – Ты точно записал номер?
– Да, мистер Джонсон, сэр. Один четыре четыре, – сказал Мемфис. – Я сделаю его для вас, как и вчера, и позавчера, и позапозавчера. Понятия не имею, почему вы упорно ставите на него, если все равно не выигрываете.
– Считай, что это предчувствие, – сказал Билл, но прозвучало это все равно раздраженно и нервно.
Блюзмен склонил голову набок, в ту сторону, откуда доносился Мемфисов голос.
– Кстати, слыхал тут надысь странную историю у Флойда. Знаешь этого старого пьяницу, Нобла Бишопа?
– Ну да, – сказал Мемфис, которому в живот будто бабочек напустили.
– В жизни его не видал иначе как мертвецки пьяным либо трясущимся, как старая шавка, от отсутствия бухла. Так, представляешь, он сегодня утром заявляется к Флойду трезвый, что твой дьякон, и спрашивает, нельзя ли ему тут подработать – ну, подмести маленько или еще что. Сказал, ему типа ангел явился. Чудо с ним, мол, случилось. – Билл взял паузу, чтобы следующее слово прозвучало значительнее: – Исцеление.
– И что, он правда исцелился? – спросил Мемфис, стараясь держать голос максимально ровно.
– Как пить дать. – Рот Билла искривился в усмешке. – Хотя если меня спросить, так это напрасная трата чудес. Ну что этот старый пропойца будет делать с таким даром, а? Да он уже в следующий вторник будет валяться обратно в канаве. – Билл сплюнул. – Воистину неисповедимы пути Господни.
– Да, говорят, неисповедимы – отозвался, улыбаясь, Мемфис.
– Еще как говорят, – поддакнул Билл безо всякой улыбки.
Дома Мемфиса ждала телеграмма.
ДОРОГОЙ ПОЭТ, ПРОСТИ ЗА СПЕКТАКЛЬ С ИСЧЕЗНОВЕНИЕМ. МНЕ УЖЕ ЛУЧШЕ.
P.S. СЕГОДНЯ В ТО ЧТО НАДО? ТВОЯ ПРИНЦЕССА.
– Кто это послал тебе телеграмму? – спросил удивленный Исайя. – Что, кто-нибудь умер?
– Нет. Все более чем живы, – отвечал Мемфис так, словно на долю ему выпало уже два чуда.
Той ночью Генри и Лин выставили себе будильники на самое длинное в истории человечества путешествие – полных пять часов. Когда Генри проснулся, в ногах его кровати сидела Тэта, недобро глядя на него сквозь сигаретный дым. Сквозь жалюзи едва сочился свет.
– Который час? – спросил Генри; во рту у него было сухо.
– Половина третьего. Дня, если что, – сурово сказала Тэта. – Ты выглядишь отвратительно.
– Ну, спасибо вам большое, мисс Найт.
– Я не шучу. И сколько времени тебе, интересно, понадобится, чтобы вылезти из кровати?
У Генри ломило все мышцы, словно он всю ночь двигал мебель. Он облизнул пересохшие губы.
– Я в полном порядке. Немного простыл, только и всего.
– Не заливай, ты совсем не в порядке.
Тэта шлепнула на стол какую-то бумажку. Это оказалась вырезка из газеты – реклама лекции «доктора Юнга, известного психоаналитика» в нью-йоркском Обществе Этической Культуры.
– Этот яйцеголовый парень, Юнг, он знает о снах все. Может, он и про путешествия по снам в курсе. И может, он сможет тебе помочь, Ген.
– Не нужна мне никакая помощь.
– А я думаю, мы должны пойти.
– Вот ты и иди.
– Ты мог бы, по крайней мере, послушать, что он скажет…
– Я же сказал, я в порядке! – рявкнул Генри.
Тэта передернулась.
– Не надо на меня орать, – прошептала она.
– Ну, прости, прости, дорогая, – сказал Генри, чувствуя злость и вину сразу; зубы у него стучали, а живот ужасно ныл. – Иди, сядь со мной. Тут так холодно…
На мгновение ему показалось, что Тэта сейчас ляжет рядышком, положит голову ему на грудь, как в старые добрые времена, но вместо этого она швырнула вырезку на стол и направилась к двери в спальню, даже не оглянувшись.
– Я иду в ванную. Репетиция через час. На тот случай, если тебе еще интересно.
На репетиции Генри был такой усталый, что едва мог сосредоточиться на клавишах.
– Генри! Там сейчас было вступление! – гаркнул Уолли с первого ряда.
Генри поднял глаза: весь кордебалет сердито таращился на него.
– Простите, девочки, – проблеял Генри, c усилием возвращаясь к реальности.
Он поймал взгляд Тэты и успел разглядеть в нем обеспокоенность, тут же сменившуюся гневом. Он попытался рассмешить ее, состроив глупую рожу, но она оказалась не в настроении смеяться.
– Если я чего и ненавижу, – объявила Тэта, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности, хотя ежу было ясно, что комментарий предназначался лично ему, Генри, – так это когда мое время тратят попусту. Давайте уже начинать!
Там и сям рождались новые истории… вот пара рабочих подземки пропала с концами. Их фонари нашли в тоннеле, который парни прокладывали для расширения системы, – они все еще горели. Сумочка некой мисс Роуз Брок таинственным образом обнаружилась на путях возле станции «Четырнадцатая улица». Сокрушаясь по поводу неудачной любовной связи, барышня пошла с друзьями в вестсайдский кабак и исчезла. Предполагалось самоубийство. Какого-то билетера отстранили по подозрению в пьянстве: он клялся, что видел слабо мерцающее привидение в темном жерле тоннеля. Бледная тварь, по его показаниям, сначала сидела на четвереньках, а потом прострекотала вверх по стене, как таракан, и прочь с глаз. Некоторые пассажиры сообщали, что видели из окон движущегося поезда странные вспышки зеленого света. Проходчики, занимавшиеся сооружением нового Холланд-тоннеля, отказывались спускаться под землю: там, в глубине, до них донеслись жуткие звуки – как будто жужжание огромного роя, – наверняка там завелись паразиты, только вот непонятно какие. Начальство даже пригласило пророка, чтобы он благословил участок. Он настаивал, что там все чист