– Я честная женщина, людей не обжуливаю!
Заставить бабушку изменить решение оказалось пустой затеей. Но это ещё полбеды! Лоллипоп купил маме пару колготок из овечьей шерсти: со дня на день ожидалось похолодание. Сто шиллингов стоили шерстяные колготки. А Лоллипоп проставил всего двадцать пять. У Смешанного Отто он позаимствовал наклейку с надписью: «Суперэкстра-класс!» У Отто наклейка украшала сыр рокфор. А у него – колготки, и мама была в восторге.
– Грандиозно, Лолли! – восклицала она. – Завтра купишь мне четыре пары таких колготок!
Лоллипоп побледнел сильнее, чем после бабушкиного обещания. Столько денег для переплаты у него не оставалось! Когда он уже стал бледнее выцветшей льняной скатерти, пришла сестра и поклялась всеми святыми и собственным честным словом, что в универмаге, где Лоллипоп покупал колготки, в данное время никаких суперколготок в помине нет.
А эти, один к одному, она сама сегодня утром видела в развале у входа. И цена им сто шиллингов. Счёт от мясника тоже попался ей на глаза, она даже вскрикнула:
– У Мустера ведь кассовый аппарат, он проставляет цифры на ленте! Это не счёт от Мустера, это чек от Смешанного Отто!
Лоллипоп был уже бледен, как свежевыпавший стерильный снег горных склонов.
– Лоллипоп, что всё это значит? – спросила мама.
– Лоллипоп, ну-ка объясни нам! – потребовала бабушка.
– Лоллипоп, ты что, язык проглотил? – напирала сестра.
Но Лоллипоп стоял белый как мел, заиндевевший, словно утратил дар речи.
– Лоллипоп, что всё это значит, ну-ка объясни нам, ты что, язык проглотил?! – хором вскричали мама, бабушка и сестра и потрясли его.
Лоллипоп на деревянных ногах прошагал к постели и, не дав объяснений, рухнул в неё. Сколько мама, бабушка и сестра ни теребили, ни расспрашивали его, он – ноль внимания.
– Хоть что-нибудь скажи! – взмолилась мама.
Лоллипоп выдавил:
– Мне срочно нужен «Лоллипоп», зелёный!
Сестра помчалась к Смешанному Отто. Лавка была на замке, пришлось звонить с чёрного хода. Вскоре она вернулась с полдюжиной зелёных «Лоллипопов». Положила их перед Лоллипопом на тумбочку.
– Ну, теперь говори, – не вытерпела уже бабушка.
Лоллипоп покачал головой. Бабушка и мама подсели на кровать. Они говорили Лоллипопу разные ласковые слова. Как об стену горох! Тогда они пошли спать.
А Лоллипоп не смыкал глаз, обсасывал шесть леденцов до зеленоватой прозрачности. Трудился до рассвета, и, когда вошёл доктор – его вызвала бабушка, – Лоллипоп сидел в кровати совершенно измождённый, мертвенно-бледный, храня молчание.
– Откроем рот, молодой человек, – произнёс доктор, поднёс ночник к лицу Лоллипопа и заглянул в рот.
Доктор всегда в первую очередь осматривал у ребят горло – на предмет ангины или обыкновенного бронхита. Гортань Лоллипопа была несусветно зелёная. Шесть «Лоллипопов» расцветили её чудовищно.
– Странно, весьма странно, – пробормотал доктор и задумчиво повертел головой. – Уникально!
Он прописал Лоллипопу одно лекарство для полоскания, одно для глотания и ещё одно для шейных компрессов – им следовало смачивать полотенце.
Неделю Лоллипоп не вставал. Бабушка это время к Гофштеттерам не ходила. Она сидела рядом с кроватью и вязала свитер. В первый день зелёного бронхита она по меньшей мере раз десять спросила:
– Ну, Лолли, деточка, объясни наконец, что это за дешёвые колготки и даровое мясо?
Но Лоллипоп как воды в рот набрал. Он держал один леденец у правого глаза, другой – у левого, наставив их на бабушку. Один хорошо – два лучше, решил он про себя. На второй день зелёного бронхита бабушка всего шесть раз поинтересовалась колготками и мясом, а на третий – лишь однажды. На четвёртый день она эту тему вовсе не затрагивала. Для гарантии Лоллипоп ещё два дня не отнимал леденцы от глаз, а на седьмой вылез из кровати, достал из кармана сто пятьдесят шиллингов и молча вручил их бабушке.
– Как это понимать? – спросила бабушка. – С какой стати? Что мне прикажете де…
Она осеклась на полуслове: Лоллипоп опять держал леденцы перед глазами.
– Хорошо, – сказала бабушка, – вопросов не имею. – И добавила: – Куплю себе на эту сумму шляпу, зелёную, я к ней давно приглядываюсь. – И ещё добавила: – А теперь, чёрт возьми, отдери наконец от глаз эти несчастные ледышки. Сил моих больше нет!
Лоллипоп спрятал леденцы и опять заговорил. Без умолку. Столько надо было наверстать! Он говорил о школе, и о будущих каникулах, и о бассейне. Ещё о Томми и о лавке его отца. Расспрашивал о Гофштеттерах. Но о колготках и свиных шницелях словом не обмолвился.
Лоллипоп и Леманн
Есть люди, которые собак любят, и есть люди, которые собак не любят. Лоллипоп не знал, к кому себя отнести, потому что он собак боялся. А ежели кто чего боится, тому трудно определить, любит он то, чего боится, или нет. Иногда Лоллипопу казалось: вот не боялся б я этих бестий, с удовольствием чесал бы им за ушами и дёргал слегка за хвост. А иногда Лоллипопу казалось: даже если б я их ни капельки не боялся, от них всё равно псиной разит, лай стоит круглые сутки да ещё шерсть лезет.
На Лоллипопа наводили страх не только рослые, брехливые собаки, но и карликовые, кусачие. И тихие пёсики с задумчивыми глазками, шелковистой шёрсткой, куцыми дрожащими хвостиками. Даже трусливой, игрушечной дворничихиной болонки он боялся как огня. А она едва ли крупнее морской свинки, только очень лохматая.
Ни мама, ни бабушка, ни сестра понятия не имели о великом собачьем страхе Лоллипопа. А сам он никогда об этом не говорил, считая, что ребята, боящиеся собак, – с большим приветом. Все в классе считали, что ребята, боящиеся собак, – с большим приветом. Лоллипоп до того дошёл, что поднял на смех собственную сестру, когда та с ужасом рассказала о встреченной на улице клыкастой овчарке.
– Собаки испугалась! Ой, держите меня! – насмешничал Лоллипоп.
Мама в таких случаях всегда говорила:
– Лоллипоп, радуйся, что ты такой герой, и не гогочи как в цирке!
Лоллипоп только ухмылялся, делая вид, что всё ему нипочём. А сам выпытывал у сестры:
– Ну-ка, что чувствует человек, который боится собак?
– Сердце колотится как сумасшедшее, – говорила сестра, – и в горле пересыхает. Иногда прямо в дрожь бросает.
– Чепуха на постном масле! – говорил Лоллипоп, а про себя думал: «Хорошо ещё, ноги не отнимаются!»
Лоллипоп обходил собак за километр. Даже когда лай доносился из-за высокого, прочного забора, для безопасности он перебегал на другую сторону. Если у входа в магазин торчала хоть одна каналья, привязанная за поводок, Лоллипоп шёл в другой магазин, где собаками не пахло. А уж одноклассников, имевших собак, он не навещал ни под каким видом. Когда ему от них что-нибудь требовалось, он предпочитал мёрзнуть под окнами, насвистывая марши до тех пор, пока приятели не замечали его. Когда же пути назад не было и предстояло пройти мимо собаки, Лоллипоп доставал «Лоллипоп», приставлял его к глазу и шептал как заклинание: «Место! Сидеть!» И собаки не трогались с места, а если и трогались, то самую чуточку, повиливая хвостом.
Бабушка Лоллипопа была очень дружна с некой госпожой Эренрайх. Два-три раза в неделю госпожа Эренрайх захаживала к бабушке в гости. А так как она неизменно приносила Лоллипопу либо пакетик с мармеладом, либо фломастер, либо альбом для рисования, то Лоллипоп всегда оживлялся, когда говорилось: «Сегодня вечерком заглянет Эренрайх!» Он первым открывал дверь госпоже Эренрайх и первым здоровался с ней, что позволяло ему из двух альбомов для рисования или двух фломастеров – госпожа Эренрайх приносила то же сестре – выбрать фломастер посимпатичнее и альбом потолще.
Когда бабушка сказала: «Сегодня вечером Эренрайх придёт с Ле́манном», Лоллипоп подумал, что Леманн – муж госпожи Эренрайх. Она частенько рассказывала о нём, о его усах, лысине и непомерной жадности. Звали его Людвиг, а скуп он был до того, что попрекал госпожу Эренрайх, когда она слишком густо мазала масло на хлеб или добавляла в чай слишком много рома. Лоллипоп заранее предвкушал встречу с Леманном, обладающим усами, лысиной и непомерной жадностью. Жадность занимала его особенно, ведь из всех, кого Лоллипоп знал, никто жадным не был.
Вечером в назначенный час раздался звонок, и Лоллипоп бросился открывать. «Можно ли с первого взгляда определить, что он жадина?» – думал Лоллипоп. Он распахнул дверь и провозгласил:
– Все домашние приветствуют вас! – и в тот же миг отскочил назад, в переднюю.
На пороге, рядом с Эренрайх, стоял пёс. Среднего роста, каштановой масти, вислоухий, с обрубком вместо хвоста.
– Привет, Лоллипоп! – весело сказала госпожа Эренрайх и вошла с псом Леманном в переднюю так, будто делала это уже тысячу раз. Будто ни один человек собак не боится.
Лоллипоп пулей влетел в туалет и заперся на щеколду. Он не вышел, когда госпожа Эренрайх позвала: «Лолли, детка, я принесла листы для вырезания!» Он не вышел, когда мама позвала: «Лоллипоп, за стол!» Он не вышел, даже когда сестра позвала: «Лоллипоп, пусти, мне очень нужно!»
Лоллипоп покинул туалет лишь тогда, когда был абсолютно уверен, что Леманн пробежал в гостиную. Он осторожно приоткрыл дверь, прошмыгнул в детскую и достал из ящика зелёный «Лоллипоп». Обсосанный и готовый к употреблению. Только Лоллипоп решился выйти из детской, как перед дверью вырос Леманн. Он перекрыл собой весь дверной проём, высунул язык из пасти и закашлялся. То ли от астмы, то ли от кровожадности – трудно определить. Сердце Лоллипопа стучало с перебоями, дыхание спёрло. Но там, в гостиной, в этот момент ели на десерт клубничное мороженое. А оно быстро тает. А растаявшее клубничное мороженое – типичное не то. Лоллипоп дрожащими пальцами поднял леденец, прижался к нему правым глазом, шагнул к порогу; его левая нога почти коснулась правой передней лапы Леманна.
– Раз, два, три, кому сказано – замри! – умоляюще прошептал Лоллипоп.
Но Леманн вдруг подпрыгнул, и Лоллипоп поковылял в детскую. Без леденца. Сжимая в кулаке голую палочку. Леденец остался в пасти у Леманна. Лоллипоп с содроганием вслушивался, как Леманн смачно хрупает леденцом. Лоллипоп влез на кресло, с него на письменный стол, а с него на шкаф. Взглядом он буравил дверь, за которой скрывался Леманн. А тот, облизав морду, опять разлёгся на пороге, дыша шумно, с присвистом, подозрительно.