В архиве есть и расписка о выплате данной суммы 13 октября 1942 года. Кассир: Худый. Подпись.
И сообщения жандармского участка о том, что офицеры поселились в корчме Антона Шутовского; что уже через неделю они стали посещать кафе «Парк» и «Талмейнер», где сидят и веселятся за одним столом с самыми видными семьями города; что эти семьи были предупреждены о недозволенности таких отношений и обещали прервать их; что офицеры самовольно посетили Братиславу, Нитру, Пештяны, Смоленице; что им предложено найти частную квартиру и запрещено поддерживать какие-либо связи с населением; что ночью 27 ноября 1942 года они из Трнавы скрылись; что в их квартире произведен обыск; что их одежда и вещи личного пользования реквизированы и посланы в ЦУГБ в Братиславу.
И есть письмо испанского посольства, в котором содержалось требование немедленно сообщить, поймали ли беглецов и где они интернированы, на что районное управление могло лишь ответить, что поиски оказались безрезультатными, и попросить о возмещении убытков — оставшихся долгов за питание, квартиру, отопление и стирку рубашек.
МЕРТВЫЙ ДОМ
Я стучал в дверь этого странного дома.
— Пустое дело, — произнес у меня за спиной случайный прохожий. Он даже остановился, в глазах — вопрос.
— Это дом Стокласовых? — уточняю я.
— Стокласовых, — кивает он, явно удивленный, а я не понимаю, в чем дело.
— Вы разве не знаете? — В его глазах по-прежнему вопрос.
Нет, я не знаю. Приехав сюда, в этот город, я прошагал по нескольким улицам, словно обожженным палящим июльским солнцем, постоял на мосту над полувысохшей рекой — вода лениво облизывала длинные языки золотого песка, выступающего в русло. И наконец, дойдя до костела, я спросил, где дом Войтеха Стокласы. Меня и послали сюда, на Банную площадь.
— Прямо напротив бани, — сказали мне.
Вот я и стучусь в двери, разделившие этот обшарпанный дом на две половины. По правде говоря, дом не очень-то мне приглянулся: заброшенный, крыша местами провалилась, штукатурка осыпалась, стекла в окнах грязные, ворота вот-вот вывалятся из петель, в заборе не хватает многих досок, сад давно забыл о лопате или мотыге. «Каков поп, таков и приход», — подумалось мне. Хотя, впрочем, что мне дом, я разыскиваю хозяина. И вот теперь этот прохожий удивляется, что я чего-то не знаю. А я в самом деле не знаю того, что, видимо, должен бы знать.
— Вам разве не сказали, что с ними стало? — продолжает расспрашивать незнакомец.
— Не сказали. А что такое?
— Но ведь они оба умерли.
— Умерли? Оба? Кто? — совсем теряюсь я.
— Как кто? Стокласа и его жена.
Я буквально утратил дар речи. И лишь минуту спустя, опомнившись, начинаю задавать вопросы.
— Когда это случилось?
— Да еще в войну. Их убили немцы, — говорит этот человек, и я чувствую, как у меня по спине побежали мурашки. — А вы им родственник? Или знакомый? — сочувственно спрашивает он.
Нет. Я не родственник и не знакомый. Я никогда не видел Стокласу, не знал его, не слышал о нем. Из газетных вырезок, из обрывков воспоминаний, записанных в блокнот, я знаю только, что живший в Середи человек по имени Войтех Стокласа играл в истории, которой я занимаюсь, определенную роль. Короче, дело было так.
Когда два французских офицера бежали из Трнавы, то с помощью своих трнавских друзей они отправились по своему первоначальному маршруту, то есть в Венгрию. А причиной этого были слухи, дошедшие и до Трнавы: слухи о том, что их арестуют, и более того — даже казнят для устрашения, чтоб другим неповадно было.
Но в Венгрии им так же, как и в Словакии, не повезло. Обе попытки перейти румынскую, а позднее хорватскую границу закончились неудачно. В довершение всего их интернировали. Но с помощью военной миссии при вишистском посольстве в Будапеште и ее начальника Галье им удалось скрыться. Вспоминая Словакию, они сожалели, что бежали в Венгрию, тем более что один из них, поручик де ла Ронсьер, оставил там свое сердце. Даму его сердца звали Лидуша, она изучала французский язык, они познакомились в Трнаве, дружба перешла в любовь. Он написал ей раз, второй, получил ответ. А потом, спустя почти год, попросил о помощи — они хотели бы вернуться в Словакию. Венгрии угрожала оккупация, и теперь решалась судьба не только их двоих; в стране находились сотни французов — кто томился в лагерях, кто работал на заводах и фабриках. И многие из них хотели попасть туда, откуда год назад бежали два офицера.
Об их намерениях узнали группы Сопротивления в Братиславе и связались с французами. Студентке Лидуше — поскольку она знала французский, имела опыт подпольной работы, а также учитывая ее отношения с де ла Ронсьером — поручили отправиться в Венгрию, найти французов и выполнить следующее задание: сообщить им названия мест, выбранных для перехода границы, и пароли, с которыми им следовало явиться к надежным людям; еще она должна была передать им карты местности.
Чтоб выполнить это нелегкое задание, нужна была решительность и смелость. Но девушке их было не занимать: карты она зашила под подкладку пальто, нашла в Будапеште де Ланнурьена и передала ему все, как ей велели. А когда вернулась из Венгрии, ей поручили отвезти Стокласе в Середь фальшивые документы: французов надо было снабдить ими сразу же после перехода границы.
Первая группа — офицеры де Ланнурьен, де ла Ронсьер, Пупе и Томази — приехала в Братиславу на поезде, потому что у них были паспорта, которыми их обеспечила миссия Галье и словацкое посольство. На станции их встретила Лидуша и отвела в гостиницу «Татра». На следующий день с помощью двух других подпольщиков она проводила их до Мартина, а де ла Ронсьер вернулся в Венгрию: ему поручили переправлять французов из Будапешта к словацкой границе. К несчастью, в первый же раз его ранил венгерский патруль, и прошел слух, что он мертв. На самом деле его перевезли в тюремную больницу, в Комарно, и до самого конца войны он томился в немецких концлагерях, но остался жив.
Организация тем не менее продолжала выполнять свою задачу.
Местом перехода границы теперь служила Середь, тот самый городок, где два года назад жандармский патруль задержал двух французских офицеров.
Потому я и приехал сюда второй раз.
В первый раз мне порекомендовали обратиться в трнавский архив.
А вот чем закончится второй визит, если пекарь по фамилии Стокласа, единственное связующее звено, мертв?
— А Штибрани? Штефан, рабочий с сахарного завода? Его вы не помните? — спрашиваю я, найдя в блокноте следующее имя в надежде, что смерть Стокласы все же не оборвала нить.
— Как же не помнить. Его тоже казнили. Как и Стокласу.
— А Шевечека?
— Теодора? Учителя?
— Да, Теодора, — проверяю я для верности в блокноте.
— И он погиб. Он был в том же транспорте.
Во власти недоброго предчувствия я было решил прекратить расспросы, но все же не выдерживаю:
— А Рыбанич? Ян. Рабочий.
— И он. Все они погибли. Но если вам нужен Стокласа… Его у нас все хорошо знали, — говорит незнакомец. — Здесь, в правой половине дома, насколько я помню, была мастерская портного Гала. Теперь он живет там, где был старый пивоваренный завод. Уж он-то мог бы порассказать вам о Стокласе сколько захотите.
И я, выйдя из спасительной тени, окунаюсь в июльский зной. Тащусь через раскаленный, пышущий жаром город. Если б не страстное желание добраться до истины и не чувство долга — я бы тотчас помчался к реке, где резвится детвора, и бросился в воду. Но я хочу, я должен найти портного Гала, а потому бреду по улицам.
Когда-то здесь, на Ваге, был конечный пункт сплава леса с гор. Здесь плоты разбирали, лес продавали, перевозили на возах в Вену и конкой — в Братиславу. Поэтому здесь, на берегах Вага, возникли перевалочные платформы, склады, где хранились доски, деревянная посуда, липтовский сыр, кисуцкая капуста — эти дары словацких гор. А в корчмах, которые выросли в большом количестве, как грибы после дождя, пропивались заработки.
Эх, посидеть бы в одной из них, опрокинуть запотевший бокал охлажденного вина, утолить жажду.
Но я не могу и не смею, потому что хочу и должен узнать о Стокласе все, что можно узнать. Поэтому я ищу Гала, прохожу мимо мельницы и сахарного завода, ищу старый пивоваренный завод.
И только сейчас я осознал, что, потрясенный услышанным, я не задал неизвестному даже самых основных вопросов. Но уже поздно, так что, пока я не найду Гала, могу задавать их самому себе и гадать на кофейной гуще.
Кто же он был? Личность, наделенная какими-то необыкновенными качествами? Вдохновенный человек с высокими стремлениями? Бесстрашный герой, полный неукротимой энергии, активный боец? Аскет, твердо и непреклонно руководствовавшийся одним всепоглощающим чувством — любовью к родине?
Нет, я не угадал. Он не был ни тем, ни другим, ни третьим.
— Стокласа был пекарем, — удивил меня Гал, когда я наконец нашел здание старого пивоваренного завода и квартиру портного.
Надо же! Пекарь!
Но какой он был? Как себе его представить? Скажем, он стоит у ворот, сунув руки под фартук, а за его спиной, в глубине дома, пылает пламя в раскаленной печи, через раскрытые двери струится аромат свежеиспеченного хлеба с посыпанной мукой коркой, такой красивой и хрустящей; из пекарни доносится звонкий смех, в кухне напевает жена? Или он был скаредный мучитель подмастерьев, следивший по ночам, не задремал ли кто из них; вычитавший у них гроши за еду, пересчитывающий булки, которые они развозили? Изверг, щедро раздававший затрещины ученикам? Скряга, кормивший их помоями?
— Это был наш человек, — продолжает Гал. — Золотое сердце. Добрый, мягкий, как хлеб, который он пек. Редкий человек.
— Он был хозяином того дома? Вы снимали у него квартиру, да?
— Нет, это не так. У меня была мастерская в его доме, это правда, но уже потом, когда дом стоял пустой. После войны, понимаете?
— Вот оно что, поэтому люди и путают.