Частенько в Лефортово устраивались «машкерады», для которых писали декорации самые видные живописцы того времени. Анна любила шутов, их при ее дворе было немало: карлики, горбуны, люди с какими-то пороками внешности или генетическими отклонениями… Все они должны были болтать без умолку и кривляться, развлекая государыню. Сейчас подобные развлечения кажутся дикостью, но триста лет назад они считались нормой. Эти шуты носились по всему парку, по Лефортовскому дворцу, шумели, гомонили…
Зимой на льду Яузы проводились увеселения с фейерверкам – потешными огнями, за которыми с удовольствием наблюдали все москвичи.
А вот посещение церкви могло шокировать набожного и воспитанного по-старинке Ломоносова: увы, в московских церквах попадались неграмотные священники, которые делали ошибки при чтении псалмов – ну а Михайло-то знал их назубок. А в некоторых церквах вообще можно было услышать тарабарщину: только еще зарождавшееся московское купечество столь высоко ценило свое время, что порой деловые люди нанимали сразу двух или трех священников для чтения псалтыри. Псалтырь делили соответственно на части, и каждый из священнослужителей тарабанил свою часть. И все они говорили одновременно! Таким образом, у купца уходило вдвое или втрое меньше времени, чтобы отстоять богослужение. Можно только представить, какое впечатление подобное произвело на юного Михайло, близкого к старообрядцам.
На русском Севере крепостного права не знали, а вот в Москве действовали рынки крепостных. И Ломоносов мог видеть, как пригожих девиц или крепких мастеровых продают, словно скот.
Увидел молодой Ломоносов и такие страшные вещи, как публичные казни и экзекуции. Совершались они обычно «на Болоте» – то есть на нынешней Болотной площади. Вид справедливого возмездия на преступления должен был служить уроком горожанам. Осужденные на «нещадное» избиение кнутом люди часто умирали либо прямо во время избиения, либо позднее – от ран. «Нещадным» считалось наказание более чем 50 ударами кнута, но умелому мастеру не составляло большого труда забить человека насмерть всего несколькими ударами, а в осьмнадцатом столетии порка часто назначалась без счета, и количество ударов могло дойти до 300 и более.
Славяно-греко-латинская академия
В Москве в то время действовали два высших учебных заведения – Навигацкая школа и Славяно-греко-латинская академия.
Основана академия, именовавшаяся еще и «Греческими» или «Спасскими» школами, была еще в царствование Федора Алексеевича – недолго прожившего старшего брата Петра Первого. Инициаторами ее создания были педагог, просветитель и поэт Симеон Полоцкий (автор столь полюбившейся Ломоносову «Псалтыри») и его ученик Сильвестр Медведев.
За два года до смерти Полоцкий написал сочинение, в котором определялись будущие права академии и содержание обучения. Целью академии должна была стать подготовка образованных людей для государственного и церковного аппаратов. Обучение в академии планировалось бесплатным, а ее ученики должны были получать стипендии.
Спустя два года после смерти Полоцкого его труд, законченный Медведевым, был передан царю Федору Алексеевичу и одобрен им.
Царь и патриарх Иоаким обратились в Константинополь с просьбой прислать в Москву знающих учителей. Откликнулись два монаха, братья Иоанникий и Софроний Лихуды.
В 1686 году для школы было построено каменное трехэтажное здание в Заиконоспасском монастыре [17]. Большие средства на это строительство пожертвовал библиофил и меценат князь Василий Васильевич Голицын, которого Лихуды называли своим заступником, защитником и помощником. Так возникла Славяно-греко-латинская академия, хотя официально этот статус она получила только в 1701 году, по указу Петра Первого.
Преподавали там грамматику, стихосложение, риторику, логику, физику, греческий и латинский языки и культуру. Каникул не было, обучение велось круглый год. Полный курс был рассчитан на 12 лет, конечно, осваивали его далеко не все, многие ученики после первого курса уходили в другие учебные заведения – инженерные, медицинские… При академии действовал самодеятельный театр, где показывали представления, рассказывающие в аллегорической форме о преобразовательной деятельности Петра I и победах русской армии.
Ученики ее были довольно разношерстной компанией. Всего их было 76 человек. Примерно половина были «детьми боярскими», а все остальные – разночинцы либо выпускники еще ранее основанной школы при первой московской типографии.
Курс начинался с подготовительного класса, который назывался «русской школой». Потом ученики переходили в «школу греческого книжнего писания», изучали славянскую и греческую грамматику и латынь, затем приступали к изучению иных предметов, соответствующих высшей ступени обучения, – риторики, диалектики, богословия, физики. В учебный материал были включены труды Аристотеля, Демокрита, Кампанеллы…
Помимо русских, в академии обучались также украинцы, белорусы, выходцы из Речи Посполитой, крещеные татары, литовцы, молдаване, грузины и греки. Ученики старших «классов» учительствовали у младших.
Михаил первоначально думал о поступлении в Навигацкую школу: ее выпускников он встречал в Архангельске и о ней знал больше. Но судьба распорядилась иначе. Поступление Ломоносова в Славяно-греко-латинскую академию обычно объясняют тем, что он встретил знакомого, который отвел его в Заиконоспасский монастырь.
Друг Ломоносова академик Якоб Штелин рассказывал: «В Москве, где у него не было ни души знакомых, спал он первую ночь на возу. Проснувшись на заре, он стал думать о своем положении и с горькими слезами пал на колена, усердно моля бога ниспослать ему помощь и защиту. В то же утро пришел городской дворецкий на рынок закупать рыбы. Он был родом с той же стороны и, разговорившись с Ломоносовым, узнал его. Этот дворецкий просил своего приятеля, монаха из Заиконоспасского монастыря, исходатайствовать у архимандрита для Ломоносова позволения вступить в семинарию».
Еще в начале XVIII века Спасские школы принимали людей «всякого чина и сана»: сын кабального человека, конюха, купца мог соседствовать с сыном церковнослужителя и даже с сыновьями знати. Этим Славяно-греко-латинская академия разительно отличалась от других образовательных учреждений. Однако стипендии у обучающихся были разные: княжеские дети получали в месяц по золотому, а простые – по полтине.
Поэтому Михаил мог рассудить, что шансов поступить именно в Спасскую школу у него больше: там училось много простонародья, а дворяне ту школу не жаловали. Историк Татищев писал, что в академии «много подлости», то есть учатся выходцы из низших сословий. В 1729 году половину учащихся составляли солдатские дети, и это снижало престиж учебного заведения. Власти решили его повысить и примерно за два с половиной года до прихода Ломоносова в Москву запретили принимать в Спасские школы «детей солдатских и крестьянских». Указ Синода от 7 июня 1728 г. предписывал от академии «помещиковых людей и крестьянских детей, также непонятных и злонравных… отрешить и впредь таковых не принимать». В результате этого указа число учеников в академии резко сократилось. Ректор академии жаловался, что духовенство не отдает своих детей в академию, а из других сословий запрещено принимать, из-за чего «число учеников во всей академии зело умалилося и учения распространение пресекается».
Энтузиазм учащихся значительно снижало и то, что полный курс в Славяно-греко-латинской академии был рассчитан на 13 лет. Это в лучшем случае! У некоторых обучение затягивалось лет на двадцать. Оно было разделено на 8 классов, или, как в то время говорили, на 8 «школ», которые включали в себя 4 низших класса: фара, инфирма, грамматика, синтаксима; два средних: пиитика, риторика и логика (на их обучение отводилось 5 лет); два высших: философия и богословие. Преподавание велось круглый год, без каникул.
Хотя Михаил Васильевич не был крепостным и его уход с родной земли не грозил ему никакими страшными последствиями, по новым правилам он не мог претендовать на получение образования. Пришлось соврать! Ломоносов заверил администрацию московской Славяно-греко-латинской академии, что он «города Холмогор дворянский сын». Архимандрит Заиконоспасского монастыря Герман Копцевич, знаток философии, преподаватель богословия и ректор Славяно-греко-латинской академии, беседуя с молодым человеком, поверил ему. Очевидно, настоятелю не пришло в голову, что столь развитый ум и грамотная речь могли быть у простого крестьянина. А может быть, настоятель был в душе не согласен с указом 1728 года и решил не стоять на пути у стремящегося к знаниям провинциала.
Так Ломоносова зачислили в первый класс. Было это 15 января 1731 года. Очень скоро архимандрит Герман имел возможность убедиться в своей ошибке. Уже в мае того же года интригами завистников он был снят с должности ректора академии и рукоположен в должность архиепископа Архангелогородского и Холмогорского. Белокаменную Москву ему пришлось променять на суровый северный край. В тех местах он и провел последние пять лет жизни, хорошо узнав, что никаких дворян Ломоносовых нет и в помине. Скорее всего, ему и рассказали историю о беглом сыне крестьянина Василия Дорофеевича. Но разоблачать обман Копцевич не стал, наверное, пожалел талантливого студента.
В дальнейшем, в годы обучения Ломоносова, ректоры академии не раз менялись. Все они, согласно правилам, были людьми достаточно хорошо известными, «не вельми свирепыми и не меланхоликами».
С 2 мая 1731 г. по 16 августа 1732 г. эту должность исправлял Софроний Мегалевич – учитель риторики, префект, наставник богословия. С 30 августа 1732 г. по 12 декабря 1733 г. – Феофилакт Журавский, о котором известно мало; а с 12 декабря 1733 г. – епископ Стефан Калиновский – даровитый педагог, талантливый и искусный проповедник своего времени. Большая часть ректоров и преподавателей академии получила образование в Киевской духовной академии.