История сохранила имена и преподавателей Славяно-греко-латинской академии. За латинскую азбуку Ломоносова посадил иеромонах Модест Ипполитович, а одолев оную, юноша посещал латинский грамматический класс Германа Канашевича. Синтаксис преподавал ему белец Тарасий Постников, а в российской и латинской поэзии наставлял иеромонах Феофилакт Кветницкий. Ломоносов слушал риторику у иеромонаха Порфирия Крайского, который после того заступил на место ректора училища.
Епископ Белгородский и Обоянский Порфирий (в миру Петр Николаевич Крайский) сам был выпускником Спасских школ. Он окончил полный курс как раз за год до того, как в школы поступил Ломоносов. Преподавать он начал еще будучи студентом.
Прославился он тем, что составлял для учащихся особые диеты для улучшения памяти, но неизвестно, мог ли Ломоносов позволить себе такие изыски: с деньгами у него было туго. Однако курс риторики ему понравился: он собственноручно переписал весь учебник.
Читали в академии лекции ученики иеромонаха Феофилакта Лопатинского – Стефан Прибылович и Гедеон Вишневский. Их учитель – выпускник Киево‐Могилянской академии, знаток древней и средневековой философии – был ярым противником влиятельного сподвижника Петра Первого Феофана Прокоповича, конфликт с которым привел его даже к тюремному заключению, подорвавшему его здоровье.
Обучение
Ломоносову на момент поступления в Спасские школы исполнилось уже 19 лет, а его сокурсникам – всего лишь по 15–16. Конечно, над ним смеялись! И насмешников было много: в год его поступления в академии было 236 студентов.
Друзей в Спасских школах Ломоносов не приобрел. По всей видимости, он был малообщителен, а в ответ на насмешки мог дать и зуботычину. Вспыльчивость, манера в гневе переходить к рукоприкладству – эти черты сохранялись у него всю жизнь.
Все свое время Михайло посвящал учебе: ему нужно было наверстывать упущенное время. Он знал: через год срок действия его паспорта истечет, и за это время нужно как можно лучше себя зарекомендовать, чтобы академическое начальство документ ему продлило.
В середине января 1731 года Ломоносов был зачислен в первый низший класс, который назывался «фара», и начал изучать латинский язык у преподавателя Ивана Лещинского. В те годы латынь была принятым повсеместно языком науки, и без нее было не обойтись. К весне юноша окончил курс «фары» и в начале лета сдал экзамен за второй нижний класс – «инфиму». Он сдал этот экзамен настолько хорошо, что в середине месяца был переведен сразу в третий нижний класс академии – «грамматику», где продолжал изучать грамматические правила латинского языка и закончил изучение славянской грамматики; получил основные знания по географии, истории, арифметике и катехизису. В этом классе занятия вели вначале Постников, а затем Лещинский. Через два года он уже настолько овладел латынью, что в состоянии был сочинять небольшие стихотворения. Впоследствии он демонстрировал блестящее знание латыни: читал на этом языке лекции и писал научные статьи.
Уже к концу года Михайло освоил курс «грамматики», и его перевели в четвертый нижний класс академии – «синтаксиму», где он окончательно отполировал знание латыни, освоил арифметику, географию с историей и краткий курс катехизиса [18]. Преподавателем этого класса был Тарас Постников, ставший впоследствии директором Синодальной типографии. Летом следующего, 1732 года Ломоносова уже перевели уже в средний класс «пиитику», где изучали латинскую и русскую поэзию. Учителем этого класса был Феофилакт Кветницкий.
В среднем классе Ломоносов взялся еще и за греческий язык, а в свободные часы, вместо того чтобы, как другие ученики, проводить их «в резвости», рылся в монастырской библиотеке, куда в то самое время было передано 385 книг из собрания покойного епископа Гавриила Бужинского – писателя и переводчика. К тому же студенты «испрашивали позволения пользоваться книгами синодальной и типографской библиотек».
Слухи о необычайно усердном и невероятно талантливом молодом человеке дошли до начальства. Хотя паспорт его истек и на родине он теперь значился «в бегах», исключать его из академии и возвращать в Холмогоры никто не собирался.
Между Холмогорами и Москвой
А дома у Ломоносовых было совсем невесело!
Третья жена Василия Дорофеевича долго не прожила и умерла, как и прежние. Есть упоминания, что она оставила мужу дочь, родившуюся в 1732 году.
Отец долгое время почитал Михайло пропавшим без вести – пока обоз из Москвы не вернулся в Холмогоры и не рассказали Василию Дорофеевичу, где его сын. Радости это известие Ломоносову не принесло: он почитал себя лишившимся единственного наследника и с тех пор только и думал о том, как вернуть сына обратно. Тем более что за него приходилось платить подушную подать – 1 рубль 20 копеек в год. И так продолжалось целых шестнадцать лет.
Бегство наследника означало, что все богатое семейное достояние будет поделено между разнообразными родственниками или отойдет к будущему зятю. Конечно, это печалило хозяйственного и домовитого Василия Дорофеевича. Сам он писать сыну не мог – грамотой не владел. Но не раз обращался к отправляющимся в Москву соседям с просьбой передать сыну весточку: он обещал ему полное прощение за самовольную отлучку, прельщая его разнообразными благами и посулами выгодной женитьбы.
Архангелогородцы, наведываясь в Первопрестольную, дивились тому, что парень, вместо того чтобы остепениться и зажить своим домом, перебивается с хлеба на квас и учит какую-то неведомую латынь. Однажды состоятельный односельчанин Федор Пятухин, приехавший в Москву по торговым делам, увидев, в какой нужде живет сын его соседа, одолжил Михайло семь рублей. По тем временам это была сумма немалая!
Вот как описывал Ломоносов свое тогдашнее душевное состояние многие годы спустя: «С одной стороны, отец, никогда детей кроме меня не имея, говорил, что я, будучи один, его оставил, оставил все довольство (по тамошнему состоянию), которое он для меня кровавым потом нажил и которое после его смерти чужие расхитят. С другой стороны, несказанная бедность: имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку хлеба и на денежку квасу, прочее на бумагу, на обувь и другие нужды… С одной стороны, пишут, что, зная моего отца достатки, хорошие тамошние люди дочерей своих за меня выдадут, которые и в мою там бытность предлагали; с другой стороны, школьники, малые ребята, кричат и перстами указывают: смотри-де, какой болван лет в двадцать пришел латине учиться!» [19]
Нельзя сказать, что перспектива жить своим домом с молодой красивой женой не прельщала Ломоносова. Конечно, здорового красивого парня привлекали женщины, ему хотелось и самому одеться получше, и покрасоваться перед окружающими… Да и кругом было много соблазнов! Но приходилось себя сдерживать. Чтобы свести концы с концами, приходилось Михайло и подрабатывать: рубить дрова, носить тяжести, а порой и читать псалмы над небогатыми покойниками, семьи которых не могли себе позволить нанять для этой цели церковнослужителя. Ломоносов писал: «Обучаясь в Спасских школах, имел я со всех сторон отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодоленную силу имели».
Конечно, соблазнов в Москве было много!
В то время это был город контрастов: роскошь и нищета, благолепие и криминал – все было перемешано. Славяно-греко-латинская академия располагалась совсем близко к Кремлю, но с другой стороны ее окружали районы вовсе не благополучные.
Бок о бок с Кремлем, там, где ныне Манежная площадь, шумел грязный Толкучий рынок, где сновали продавцы всевозможной ароматной снеди, девушки с букетами полевых цветок или лукошками земляники, и тут же рядом – перекупщики краденого, старьевщики… По другую сторону от Кремля располагались Торговые ряды, а за ними – вонючее Зарядье, некогда процветавший купеческий район. Пришел он в упадок из-за прихотей Петра Великого: по приказу царя были сооружены земляные бастионы, перекрывшие стоки воды в Москва-реку. К тому же в Зарядье располагалась та часть торга, где продавали скот и птицу, и из-за их помета в воздухе стоял смрад, доходивший и до Заиконоспасского монастыря.
Процветал в Москве и криминал. Шайки воров безжалостно обчищали зазевавшихся прохожих, а ночью так и вовсе опасно было на улицу выходить – не только ограбят, но и зарежут. Собирались разбойники под Каменным мостом, иначе называвшимся Всесвятским – у устья Неглинки. Там они делили награбленное, там решали свои воровские дела. От того места до Спасских школ – пешком полчаса.
И в таком вот окружении на Красной площади действовал публичный театр для людей низкого звания – «Комедийная храмина». Там выступала немецкая труппа, ставившая переводы пьес Мольера, Кальдерона и других знаменитых европейских драматургов. Драму обыкновенно разделяли на 12 действий, которые делились на несколько явлений или сцен. В антрактах представляли шутовские интермедии, в которых не скупились на пощечины и палочные удары. Из-за этих вставок пьесы растягивались очень надолго. Одна пьеса могла идти целую неделю. Если заводилась у молодого Михаила лишняя копеечка – мог и он позволить себе полюбоваться театральным действием.
А в праздники на Красной площади ставилось множество ларьков и палаток, где и угощение продавали, и народ веселили. Особенно популярны были кукольные представления с участием незадачливого Петрушки.
В такие дни москвичи, одевшись получше и почище, выходили на прогулку. А знатные люди, разряженные сверх меры, проезжали по Красной площади в каретах. Это был своеобразный показ мод: собравшийся народ открыто обсуждал, кто как одет и причесан, какие на ком украшения, у кого выезд богаче и рысаки лучше.
Манера одеваться москвичей сильно отличалась от северной. Там сохранялись в значительной степени еще старые русские моды, а москвичи и москвички предпочитали одеваться по-новому: красавицы наряжались в декольтированные платья с круглым кринолином. Женские станы теперь плотно перехватывали жесткие корсеты, получившие в России название «шнурование». Шнурование не позволяло даме сутулиться и делало талию тонкой. Облик придворных щеголих завершали пудреные прически. Порой это свои волосы, но чаще – парики из волос, купленных у крестьянок. И мужчины, и женщины в то время густо румянились и сурьмили брови. Пользовались духами: в ходу были гулявая, то есть розовая вода – женственный аромат, зорная вода –