опроводила перевод следующими словами: «Теперь наши читатели сами могут судить, сколь мужественной силой и сколь хорошим вкусом обладает этот русский оратор» (25, 411). В английском переводе «Слово похвальное... Петру Великому» опубликовано в 1793 г. в эдинбургском журнале «The Bee, or Literary weekly intellegences» («Пчела, или еженедельные литературные известия»).
В 1765 г. в Париже появилась ода «Утреннее размышление», переведенная на французский язык А. П. Шуваловым, племянником И. И. Шувалова. Вместе с нею была напечатана ода на смерть Ломоносова, написанная А. П. Шуваловым, в предисловии к которой он характеризовал наследие Ломоносова: «Оставленные им произведения почти все считаются шедеврами. Они заключают том од, достойных быть поставленными в параллель одам Руссо, различные другие стихотворения, как послания, надписи и т. д., летописи России, два похвальные слова, одно Петру Великому, другое Елизавете; речи о пользе химии, о цветах и т. д.» произнесенные на заседаниях Академии. Наконец, трактат по риторике и русская грамматика. Таким образом, «от исопа до кедра, все обнял он и во всем успел» (цит. по: 8, 278).
Отзыв Шувалова показывает, что именно в творчестве Ломоносова могла воспринять и воспринимала просвещенная русская дворянская аристократия, остававшаяся в стороне от процесса институционализации русской науки, и соответственно какой образ своего великого соотечественника она преподносила иностранному читателю.
С работами Ломоносова по русской истории был знаком Вольтер. Он включил в свою «Историю Российской империи при Петре Великом» подготовленное Ломоносовым «Описание стрелецких бунтов в правление царевны Софьи», в котором впервые давалось обобщенное представление о событиях 1692—1698 гг. «Древняя российская история» была переведена на немецкий язык (Рига — Лейпциг, 1768), французский (Париж и Дижон, 1769, переиздания: Париж, 1773, 1776) и итальянский (1772). К переводу «Древней российской истории» на французский язык были причастны Д. Дидро, П. Гольбах. Сотрудник «Энциклопедии» Эйду писал в «Предисловии от переводчика» о труде Ломоносова: «В нем все ново, любопытно и интересно» (100, 180). «Краткий российский летописец» в 1765 г. издавался на немецком языке в Копенгагене и Лейпциге, в 1767 г.— на английском языке в Лондоне. Эти издания сопровождались рецензиями, помещенными в ряде зарубежных журналов.
Дидро были известны не только филологические и исторические, но и естественнонаучные труды Ломоносова; он приобрел их, будучи в России в 1773 г.
Более полусотни рецензий появилось в зарубежной периодической печати на работы Ломоносова, опубликованные в трудах Петербургской Академии наук «Новые комментарии» (СПб., 1750, т. I) и отдельно изданные на латинском языке: «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих» (СПб., 1753), «Слово о рождении металлов от трясения земли» (СПб., 1757), «Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее» (СПб., 1759), «Рассуждение о твердости и жидкости тел» (СПб., 1760). Встречались восторженные рецензии, например, в «Journal encyclopedique» (1758, t. VIII), подробно рассказывалось содержание «Слова о рождении металлов от трясения земли» и делался вывод, что по глубине и оригинальности эта работа «являет собой нечто поразительное». Непонимание чаще всего возникало в связи с атомистическими теориями Ломоносова.
Глухая стена непонимания начиналась с Петербургской Академии наук — большинство ее членов или разделяли принципы картезианства, или примыкали к вольфианству и с раздражением относились к воззрениям Ломоносова, не вписывающимся в известные им системы. Различие исходных принципов мешало увидеть глубину и подлинное новаторство идей Ломоносова. Показательным является письмо И. Д. Шумахера, направленное в ноябре 1753 г. Л. Эйлеру. «Что у г. советника и профессора Ломоносова замечательный ум и что у него особливое пред прочими дарование, того не отвергают и здешние профессора и академики. Только они не могут сносить его высокомерия и тщеславия, что будто бы высказанные им в рассуждении мысли новы и принадлежат ему. В этом они не хотят ему уступить, но полагают, что означенные мысли были высказаны другими прежде его. В особенности не намерены они простить ему, что... он дерзнул нападать на мужей, прославившихся в области науки» (76, 528). 30 лет жизни и творчества Эйлера (с 1727 по 1742 и с 1766 по 1783 г.) были связаны с Петербургской Академией, но в ту пору он работал в Берлинской академии.
Поиски новых фундаментальных представлений, ниспровержение признанных авторитетов воспринимались Шумахером и его сторонниками как высокомерие и тщеславие Ломоносова, но именно глубоко творческий характер трудов Ломоносова, разработка им основополагающих идей в естествознании наиболее высоко ценились Л. Эйлером. Ломоносов, по словам Эйлера, «изъясняет физические и химические материи самые нужные и трудные, кои совсем неизвестны и невозможны были к истолкованию самым остроумным ученым людям, с таким основательством, что я совсем уверен в точности его доказательств» (58, 108). «Ныне таковые умы весьма редки, так-как большая часть остается только при опытах, почему и не желают пускаться в рассуждения; другие же впадают в такие нелепые толки, что они в противоречии всем началам здравого естествоведения» (76, 2, 526) — это из отзыва Эйлера на «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих». Эйлер и Ломоносов дорожат «умением философски мыслить и проникать в причины явлений природы». Любопытно, что в письме Шумахеру (11 января 1754 г.) Эйлер рассуждает о том, что недостаток этого умения «настолько распространен среди большинства естествоиспытателей и до сих пор, что они считают чуть ли не грехом собраться с духом и попытаться исследовать причины; ...мне крайне понравилось го, что сказал об этом предмете в своей последней речи наш славнейший коллега Ломоносов» (58, 124). Эйлеру был ясен преобразовательный характер деятельности Ломоносова в химии. В письме к нему 12 марта 1748 г. он писал: «Вы в толковании химических действий далече от принятого у химиков обыкновения отступили и с препространным искусством в практике высочайшее; основательной физики знание везде совокупляете. Почему не сомневаюсь, что нетвердые и сомнительные основания сея науки приведете к полной достоверности; так что ей после место в физике по справедливости дано быть может» (3, 8, 70). Им же отмечен приоритет Ломоносова в разработке теории теплоты: «...все имеющееся в книгах по физике о причине теплоты отнюдь не достаточно для того, чтобы хоть несколько осветить этот серьезный вопрос: поэтому усилия тех, которые над ним работают, неизменно заслуживают высокой похвалы. Поэтому нужно питать особую признательность к Вашему высокородию, поскольку Вы весь этот вопрос извлекли из темноты и положили счастливое начало его обсуждению» (3, 8, 184—185).
Всемерно способствуя развитию русской науки, Ломоносов рассматривал ее существование только в сообществе мировой науки. Владея десятком языков[6], он переписывался со многими иностранными коллегами. В его архиве, к сожалению, сохранилась лишь малая часть его писем французским, немецким, английским, испанским, итальянским, шведским ученым (Л. Эйлеру, К. Вольфу, Д. Бернулли, Г. Гейнзиусу, Ж. Нолле, Ш. де ла Кондамину, И. Г. С. Формею, П. Варгентину, Ф. Цанотти).
Общими чертами отмечены некоторые научные интересы его и Б. Франклина. Существуют сведения об интересе Франклина к работам Ломоносова (см. 107, 53). Свой труд «Experiments and Observations of Electricity», в издании 1769 г., Франклин с авторской надписью прислал в Петербургскую Академию наук.
Налаживая работу академического университета, укрепляя его положение, Ломоносов хотел провести его торжественное открытие. Он сам составил список адресов, по которым предполагалось разослать оповещения: издатели французской «Энциклопедии», Мадридский университет. Болонская академия наук, Парижская академия наук, Эдинбургский университет, Лондонское королевское общество, Берлинская академия наук, Шведская академия наук, редакция льежского «Энциклопедического журнала», почетные члены Петербургской Академии наук и т. д.
В 1761 г., справедливо считая, что не все его работы доходят «ко многим ученым людям», Ломоносов предложил академической канцелярии изготовить конволют из его сочинений, изданных на латыни, французском и немецком языках, для «пересылки за море». В каждый из 12 переплетенных конволютов вошли: «Слово похвальное Елисавете Петровне», «Слово о пользе химии», «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих», «Слово похвальное Петру Великому», «Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее», «Слово о рождении металлов от трясения земли», «Рассуждение о жидкости и твердости тел», «Явление Венеры на Солнце».
Ломоносов являлся почетным членом Болонской и Шведской академий. Шведский диплом свидетельствовал: «Санктпетербургской Императорской Академии Наук господин советник и химии профессор Михайло Ломоносов давно уже преименитными в учоном свете по знаниям заслугами славное приобрел имя, и ныне наука, паче же все физическия, с таким рачением и успехами поправляет и изъясняет, что Королевская Шведская Академия Наук к чести и к пользе своей рассудила с сим отменитым мужем вступить в теснейшее сообщество» (см. 58, 136).
Работы Ломоносова при его жизни знали за рубежом, они получили признание со стороны выдающихся ученых, но для того, чтобы они могли оказать там соответствующее влияние, их необходимо было включить в постоянную циркуляцию идей и мнений, поддерживавшуюся в среде западноевропейских ученых. В русской науке начался процесс ее институционализации, но протекал он с осложнениями, естественными в дворянской империи при самодержавно-монархическом правлении; началось формирование связей с мировой наукой, но они были еще недостаточными[7]. Глубину и величие идей и замыслов своего основоположника оценила возмужавшая русская наука.