Зубы, чтобы грызть
Сумерки спускаются на озеро и лес: между деревьями сгущается тьма. Это пора ночных животных.
Взобравшись на травянистый берег реки, бобр поднимается на задние лапы около молочно-белого ствола молодой березки. Он садится на свой плоский широкий чешуйчатый хвост и берется за стволик передними лапами. Склонив голову набок, он решительно вонзает в дерево свои длинные резцы: сначала надрезает часть ствола, потом обкусывает дерево с другой стороны. За несколько минут он оставляет от ствола лишь тонкий осевой стержень, столь хрупкий, что первый же порыв ветра повалит дерево.
Грызун смотрит, как падает дерево, не особенно заботясь, куда оно повалится. Случается все же, правда очень редко, что бобры попадают под деревья, которые сами же подсекли. Животное, за которым я наблюдаю, работает в одиночку. Бывает, однако, что два соплеменника объединяются, чтобы подрезать дерево совместными усилиями.
Мощь зубов бобра столь велика, что он может одним движением челюсти перекусить ветку толще нашего большого пальца: срез получается косой и очень четкий, как будто он сделан очень острым ножом.
Когда я увидел своего первого бобра, больше всего поразили меня размеры этого грызуна, самого крупного в северном полушарии: особи метрового роста и весом в 25 килограммов не так уж редки (в среднем: длина 80 сантиметров, вес 15 килограммов); рекордные размеры: 1,3 метра (не считая хвоста) при весе 32 килограмма.
Но, может быть, больше, чем атлетические размеры, привлекает
внимание очень странный хвост бобра. Этот чешуйчатый широкий придаток, уплощенный, как лопата, длиной от 25 до 30 сантиметров и шириной от 10 до 12 сантиметров, служит бобру и прекрасным рулем при плавании, и для того, чтобы дать предупредительный сигнал, шлепнув им по поверхности воды… и даже, чтобы усесться поудобнее, когда он грызет.
Бобр — это еще четыре необыкновенных зуба, четыре изогнутых резца ярко-оранжевого цвета, длиной с большой палец (я уже видел их в работе сегодня вечером, действуют они с редкой эффективностью и усердием). Они подобны четырем лезвиям ножниц, которые постоянно затачиваются по мере того, как бобр грызет. Дентин их задней поверхности истачивается быстрее, чем очень прочный слой эмали передней части, в результате чего получаются четыре острейших лезвия, натиск которых стволы берез, осин и ив долго не выдерживают.
Бесконечность лесов, скал и воды
Бесконечность лесов, скал и воды, мир нетронутой красоты, где зеленые дебри и голубые глубины тысяч озер и рек сливаются с золотом осенней листвы деревьев: это царство бобров.
Вот таков восхитительный пейзаж, который я созерцаю с высоты, прилетая на вертолете на базу, основанную экипажем „Калипсо“ на севере канадской провинции Саскачеван (652 000 квадратных километров — на 100 000 квадратных километров больше Франции: вот что дает ощущение бесконечности, в котором мы уже утвердились…).
Мы устраиваемся в хижине из красного дерева, которую мы сами выстроили на пустынном берегу озера Фостер, между 56 и 57° северной широты. Мы станем страстными свидетелями борьбы за выживание, которую ведут бобры зимой, от золотого осеннего листопада до начала движения соков весной.
Я решился на это предприятие, которое потребует от нас провести всю зиму в снегах и безмолвии Великого Севера, потому что я хочу наблюдать бобров в их естественной обстановке. Это мое правило, я применяю его всегда ко всем видам животных, которых изучаю. Но сама идея организовать эту экспедицию отнюдь не нова. Она родилась уже четыре года тому назад, далеко от Великого Севера Канады, в теплой Флориде, где мы тогда снимали фильм о „забытых сиренах“ — ламантинах. Наблюдение над этими толстыми млекопитающими, лениво разлегшимися в фиолетовых водах каналов, прогретых тропическим солнцем, заставило нас, по контрасту, вспомнить о грызунах-строителях, одетых в драгоценный мех, жителях снегов и льдов полунощных стран…
Сейчас, когда мы находимся в начале нашего пути, я очень хотел бы способствовать прояснению старой загадки: чего более — инстинкта или смышленности — в такой производительной, такой деятельной и дерзкой работе четвероногих инженеров-строителей.
Волнует меня и другая проблема. Я имею в виду столкновения, которые случаются у человека с бобрами, и то, как человек разрешает эти споры.
Как только бобр выбирает подходящую для себя территорию (поток, который ему нравится, где он чувствует себя в безопасности и подле которого он найдет изобильную пищу), он воздвигает плотину, выкапывает галереи для подхода и строит хатку с усердием и невероятным упорством. Ничто не заставит его отступить — ни разрушительный топор человека, ни даже взрыв динамитом его постройки. Столько раз, сколько потребуется, он будет затыкать бреши или заново возводить разрушенную стену. „Только смерть может помешать ему строить“, говорили в старину люди.
Это упорство, весьма благоприятное для процветания вида в природе, ставит грозную проблему, как только оно сталкивается с равнозначным упрямством человека. Только бобр и мы сами имеем равную привилегию существенно изменять наше окружение. Мы приспосабливаем среду к нашим нуждам в гораздо большей степени, чем адаптируем свои потребности к нашему окружению. Как только наши взаимные жизненные пространства соприкасаются, сразу же возникают конфликты. Следует знать, что вплоть до недавнего времени человек всегда разрешал тяжбы с бобрами объявлением односторонней войны.
Надо сказать, что бобр не имеет ничего общего с теми, кто мастерит только по воскресеньям. Если он осуществляет свои планы, то на площади в десятки квадратных метров. Его строительные площадки занимают впечатляющее пространство. Созданные им водоемы равны по площади небольшим озерам. Ущерб, невольно наносимый им человеческим предприятиям, может быть значительным. Бобр превосходно вооружен для того, чтобы валить деревья, это свойственно его природе; он предпочитает березы и осины, но с не меньшим успехом может за одну ночь повалить на землю полдюжины молодых фруктовых деревьев. Кроме того, его инстинкт (его генетическая программа) непременно предписывает ему постройку плотин, и ему все равно — перекрыть ирригационный канал, засыпать осушной ров или затопить дорогу водой, задержанной его плотиной.
Нежелательные и изгнанные
Я решил зазимовать на Великом Севере еще и для того, чтобы изучить действенность решений, принятых канадским правительством в связи с проблемой мостов и дорог.
В двух словах ситуация заключается в следующем: плотины бобров должны быть достаточно высоки, чтобы во все сезоны года поддерживать минимальный (жизненный) уровень воды в бассейнах; в частности, чтобы хищники — медведи, волки, рыси, лисы, россомахи — не могли посуху добраться до входа в хатку бобров и пожрать молодняк, неспособный к бегству. Но часто случается, что деятельность грызунов приводит к затоплению дорог или полей, расположенных по соседству с их владениями.
Было время, когда с сантиментами не считались. Ловушка с захлопывающейся дверцей или западня — и животное отлавливалось, приканчивалось, шкура снималась и продавалась втихую торговцам. Когда цены на мех падали, вопрос разрешал простой выстрел.
Сегодня охрана природы стала потребностью. Роль, которую играют бобры в сохранении экологического равновесия в канадском лесу, ныне осознана. Теперь их уже не убивают. Теперь их, этих „нежелательных“, переселяют на Великий Север, где они не вступают в конфликт с интересами человека.
Проблема состоит в том, чтобы выяснить, не является ли эта ссылка роковой для животных? Всегда ли она происходит в подходящее время года? Есть ли у грызунов достаточный запас времени (и физических возможностей), чтобы быстро прижиться на новом месте? Всегда ли можно быть уверенным в том, что они не будут немилосердно отброшены и приговорены к голодной смерти своими соплеменниками, первыми занявшими эти места? Их поимка, а затем высвобождение в другом месте обитания — не означают ли они, в конечном счете, медленную смерть? Отмечены случаи выживания и удовлетворительного приспособления, но подсчитан ли точный процент выживших?
Перед тем как полететь на гидросамолете на озеро Фостер, на Великий Север, перед тем, как прожить там зиму с бобрами, — Филипп Кусто и передовой отряд „Калипсо“ задавали себе эти вопросы. У них была возможность пронаблюдать за „разрушениями“, произведенными бобрами в районе озера „Обглоданного“ (ну и названье!). В этом „цивилизованном“ краю объекты деятельности человека и грызунов очень часто вступают в противоречие. Филипп и его коллеги шлепали по дорогам, затопленным благодаря плотинам бобров, и присутствовали при поимке и переселении взрослых бобров, объявленных „нежелательными“; этим занимались трапперы, нанятые Управлением естественных ресурсов Канады.
«Когда идея операции „Бобры“ стала облекаться плотью, — рассказывает Филипп, — я поручил Луи Презелену озаботиться поиском места, где мы могли бы работать. В июле текущего года это было выполнено: Луи предложил мне присоединиться к нему в городе с населением в 3000 душ, называемом Ла-Ронж. Отсюда мы должны были лететь дальше на гидросамолете по направлению к озеру Фостер на длительную зимовку.
Иван Жаколетто прибыл в наш лагерь в августе, проведя девять дней за рулем грузовика с нашим оборудованием для киносъемок и погружений… и стройматериалами. Между озером „Обглоданным“ и озером Фостер нет никакого другого способа сообщения, кроме гидросамолета: даже намека на дорогу здесь нет. Зимой 200 километров белой пустыни, отделяющей нас от ближайшего города, не одолеть никакому виду транспорта…
Ожидая, пока на „Далекий Север“ прибудет весь экипаж „Калипсо“, я провел долгие часы, снимая фильм о различных этапах постройки бобрами плотины в районе озера „Обглоданного“, я пролистал солидное количество источников по этой теме, столь соблазнительной для натуралистов, перед тем как приехать сюда, но ни у одного из авторов не нашел ясного указания на то, что бобры работают исключительно ночью: для кинооператора это непреодолимое препятствие… Каждое утро я находил все новые и новые поваленные деревья около того места, которое выбрали животные, но когда вечером я приходил с прожектором, чтобы сделать „портрет дровосеков“ за работой, увы… через мгновенье они исчезали. Я сделал, правда, используя всевозможные уловки, подводные съемки грызунов за работой — и одно это уже почти подвиг, настолько они дикие. Однажды на заре, вместе с Франсуа Шарле, я даже добился чуда — приблизился на три метра, притом с подветра, к одному из этих дикарей, занятому перетаскиванием ствола дерева толщиной с его собственное тело (увы, свет был слишком слабый). Но ни разу мне не удалось самому увидеть бобра, валящего березу или осину.
Ввиду полной невозможности снимать (по крайней мере сейчас) бобров за работой мы займемся таким приоритетным делом, как изучение проблемы соседства бобров с человеком. В 10 километрах от озера „Обглоданного“ эти животные совершенно откровенно воспользовались насыпью дороги, чтобы построить свою плотину. Доказательство разума? Может быть, и нет. Но во всяком случае превосходное использование места.
Вода, поднявшись, затопила шоссе уже на десятки сантиметров… Чтобы „решить“ проблему, Управление естественных ресурсов Канады обязало двух индейских трапперов поймать и переселить „неисправимых“ грызунов. Эти люди, привычные к своему делу, на наших глазах взорвали динамитом часть плотины, не для того, чтобы ее уничтожить, а для того, чтобы привлечь обеспокоенных животных к бреши и здесь поймать их в ловушку. Военная хитрость срабатывает, как и было задумано. Бобр буквально бросается в ловушку.
Его помещают на грузовик и в нашем присутствии отпускают на волю за многие десятки километров от родных мест, в реку, которая ничем не напоминает его былое обиталище, — она гораздо быстрее и шумнее, чем та, что была когда-то его царством.
Я не умею распознавать реакций бобров, но даже и на мой взгляд бедное животное было далеко не в восторге от своего принудительного переселения. Явно понуждаемый человеком, бобр долго колебался, прежде чем покинуть свою тюрьму, когда ему открыли дверь. И даже когда он решился нырнуть в быструю воду, кто из нас был уверен в том, что он выживет?»
У нас будет повод поразмышлять об этом погружении в неизвестность, среди зимы, когда холод станет нестерпимым: это случится, когда мы заметим на каскаде, среди льдов, неподалеку от нашей хижины, взрослую пару, оголодавшую, обессиленную, без крова над головой. Не эти ли животные предыдущей осенью, где-то на 200 километров южнее, готовились, ведомые инстинктом, к трудному времени года, укрепляя свою плотину и заготавливая провиант? И, может быть, это они были объявлены „вне закона“ местной службой мостов и дорог? [23]
Моя хижина в Канаде
Чтобы достичь озера Фостер, гидросамолет Филиппа пролетел над царством зелени и вод, которое когда-то было владением бобров.
Сегодня ареал этих грызунов заметно сокращается: настоящая шагреневая кожа. Там, где они были в изобилии еще сто лет назад, нынче часто не находят и их следа — ни плотин, ни хаток. Жребий бобров Канады не столь печален, как в многочисленных районах США или (еще хуже) в Европе. Но он рискует стать таковым. Человеческая деятельность каждодневно сокращает размеры последних девственных земель. На Великом Севере „цивилизация“ наступает на природу со скоростью 50 километров в год. Через поколение, если ничего не предпринять, с дикой природой будет покончено навсегда.
Берега озера Фостер, однако, все еще производят невероятное впечатление дикого края — именно это так сильно поразило когда-то европейских первопроходцев в Америке. Ни дороги, ни жилья, ни дымка: только скалы, деревья и вода. Ах да! еще кое-что — восхитительный маленький пляж белого песка, на который так ласково ложатся мелкие волны озера. Здесь, на границе леса, будет выстроена наша хижина.
За несколько минут до того, как гидросамолет садится на озеро, подняв фонтаны брызг, подсвеченных низким осенним солнцем, Филипп и его товарищи замечают двух лосей на берегу. Эти гигантские кузены оленей и изюбрей, которых в Канаде называют сохатыми, объедаются листвой. Они, видимо, набирают силы для зимы. В самом деле, зимой, в суровый сезон года, они смогут найти только редкую и скудную растительную пищу — кору и лишайники, погребенные под снегом.
Они уже сбросили свои развесистые рога, а новые отрастут у них не раньше будущей весны, как у всех других оленьих. Это были два образца прекрасных статей: лось — весьма массивное жвачное. Мощная грудь, голова, словно вырубленная топором, горбатый загривок и широкие копыта, чтобы при значительном весе не проваливаться глубоко в снег, — таково это животное. Взрослый самец достигает двухметрового роста и весит более 450 килограммов.
Если мы хотим проследить неведомую судьбу бобров на Великом Севере Канады, у нас есть еще достаточно времени, чтобы приготовиться к подобному испытанию. Нешуточное дело — зимовка в этих широтах; не один неосторожный путешественник расстался здесь со своей жизнью.
Резцы бобра обладают редкой мощью
И если в Сен-Мартене все еще наслаждаются изумительно мягким летом, то здесь листья деревьев уже тронуты золотом — это достаточно ясно говорит о том, что время буранов и морозов не за горами.
Члены экспедиции с удовольствием разгружают материалы для строительства лагеря. (Гидросамолет — в самом деле идеальный транспорт в этом краю тысячи озер.) Хижина, в которой наш маленький отряд обретет пристанище на долгие зимние месяцы, должна быть надежной: фундамент будет сделан из собранных заранее и доставленных сюда по воздуху панелей.
Остальное, естественно, будет из дерева, ибо этого материала здесь в изобилии. Массивные трехдюймовые доски, плотные-плотные! Крыша, все двери и оконные рамы будут двойные, чтобы свести к минимуму потерю тепла.
Ныряльщики с „Калипсо“ стали плотниками по нужде, им помогают в работе индейцы племени кри. Эти прямые потомки первых поселенцев Центрального Севера Канады оказались весьма умелыми работниками. Они производят очень приятное впечатление, но в их повадках, в их постоянной осторожности сквозит тщательно спрятанная горечь. Это смутное сожаление о потерянных девственных землях и старинных туземных обычаях свойственно, как мне кажется, всем покоренным народам, лишенным своих богатств колонизацией белых. Вот люди, которые всегда жили в полной гармонии с природой: а мы не извлекли из этого ни малейшего урока! Они сливались со своей средой, не разрушая ее: а мы еще смеемся над ними и называем их „дикарями“! Можно ли говорить о том, что они действовали „экологически“ бессознательно? Ведь они превосходно сознавали то, что делают, уважая свое окружение. Доказательство тому — их устные традиции, патетические предостережения, которые они обращали первым потокам опустошителей. Последние, очевидно, были туги на ухо.
Сейчас индейцы уйдут: каркас дома уже сооружен, полы настланы, крыша наведена. Полезная площадь составляет около 100 квадратных метров. Тут есть четыре небольшие комнаты, баня (пока в теории) и „квадрат“ — то есть большая центральная комната, которая послужит и приемной в официальных случаях, и столовой, и кухней.
Первым, кто вошел в хижину, была собака индейцев, ирландский сеттер, очень гордый и очень рыжий, как и полагается сеттеру… Что до членов экипажа „Калипсо“, то они бодро черпают из аптечных запасов,
то перевязывая порез на пальце, то ноготь, почерневший от неосторожного удара молотком.
Трясины мастера-землекопа
Когда я в свою очередь выгрузился из гидросамолета, хижина была уже совсем готова. Она оборудована, как корабль, снаряженный для трудного зимнего времени, говорил я себе. Одним словом, „Калипсо снегов“…
«Этот дом, — рассказывает Филипп, — мы сделали его проект сами. Это не бог весть что, но много лучше плота „Медузы“. [24] Я осмелюсь утверждать, после всего, что он не так уж плохо сооружен, потому что даже при 43 °C снаружи мы никогда не страдали от холода».
Я попросил Кейта Хея, непревзойденного специалиста по поведению бобров, присоединиться к нам. Об этом я никогда не буду сожалеть. Он станет нашим старшим советником, нашим Ментором в краю запруд и бобров. Его знания и чуткость сотворят чудо. Обостренное инстинктивное понимание реакций его любимых животных позволит нам провести самые сложные и интересные наблюдения.
Мы сделаем съемки бобра за работой, на свободе: редчайшие фото. И воистину, как уже успел заметить Филипп, это похоже на лотерею, так как это недоверчивое ночное животное соглашается покинуть свой комфортабельный дом (да еще с какими предосторожностями!) только лишь в самом конце дня, когда свет резко уменьшается. Надо знать заранее, какой галереей или каким каналом он воспользуется, какие деревья начнет валить сегодня вечером своими четырьмя резцами, чтобы суметь воспользоваться теми краткими минутами, которые отделяют день от полных сумерек. Без абсолютно точного знания повадок животного удачи не жди.
— Изумительное местечко! — роняет доктор Хей, впервые ставя ногу на наш маленький пляж. — Песок вы тоже привезли с собой? — Разумеется, — отвечает Филипп, — он прибыл самолетом с юга Франции. — Да нет же, — поправляю я, — он из южной Пацифики! Лед сломан. Работа начинается без промедления. Кейт Хей и я идем знакомиться с окрестностями нашей хижины. Мы вымокаем до бедер, проходя через болота, окаймляющие озерцо. Здорово мы в этом преуспели. Едва начав наш путь, мы с трудом, по колено в грязи, переправляемся через широкое болото с окнами, куда мы остерегаемся ступать, и трясинами, подобными зыбучим пескам…
Трясины эти — искусственные. Они возникли не от совместного действия воды, растений и бактерий, разлагающих последние. Это бобры их создали. Они являются одним из способов их самозащиты: даже обезумевший от голода медведь никогда не осмелится сунуться в подобные водяные ловушки.
— Посмотрите-ка! — восклицает вдруг доктор Хей, стоя в воде по бедра. — Ноги у меня попали в один из их каналов. Они выкапывают их во множестве на дне своего бассейна, и эти каналы ведут в различные места их „пастбищ“. Этот идет прямиком до твердой земли, в направлении кустарников, и бьюсь об заклад, что он тянется вон до той купы ив. Некоторые каналы достигают более сотни метров в длину, и по ним легко проплыть на лодке. Таким образом, бобр полностью защищен от хищников от момента, когда он покидает хатку, до того, как он доплывает до своей „столовой“. И наоборот, если угроза возникла в то время, когда он питается, канал за несколько минут приведет его под водой к спасительному убежищу, так что ему не придется выпутываться из травы и барахтаться в грязи. Более того, канал очень удобен для транспортировки заготовленных бобром ветвей, которые он использует для постройки и ремонта своей плотины и хатки. Наконец, канал позволяет создать, недалеко от хатки, запас пищи на зиму. Эта забота о комфорте, это умение бобра оборудовать со вкусом свою территорию восхищает меня не меньше, чем его данные архитектора-конструктора.
Мускус
Доктор Хей замолкает, потому что мы замечаем в нескольких метрах от себя что-то похожее на миниатюрный островок всего несколько дюймов в диаметре. Это купол из нагроможденных ветвей, тростника и мокрой травы, немного выступающий из воды.
Это то, что называется „пахучей горкой“. Доктор Хей уточняет, что иногда бобры добавляют сюда еще немного камней или грязи. Но самое главное — бобр роняет на эту кучу несколько капель своего мускуса, или бобровой струи.
«Вы почувствуете это на небольшом расстоянии, — говорит Кейт Хей. — Вы легко различите сладковатый запах, являющийся „подписью бобра“».
Я приближаюсь. Я принюхиваюсь в направлении, указанном Хеем. И мое обоняние, обыкновенное атрофированное обоняние Homo sapiens, очень четко доносит до меня это пахучее „послание“ бобра. Если бы я еще умел понять его смысл…
Пахучие горки, или „кучи-сигналы“ (по-английски sign heaps), возможно, служат бобру для маркировки его территории. Это его „личные границы“, указательные надписи, говорящие соседям: „Внимание! Здесь начинается частное владение!“ Кроме того, может быть, эти пахучие метки имеют большое значение в начале сезона любви, когда самец и самка должны найти друг друга и завязать знакомство.
Большинство диких наземных млекопитающих помечают границы своей территории то мочой, то кучами экскрементов, то несколькими каплями специализированных выделений. В этой области бобр обладает двумя возможностями. С одной стороны, будучи строителем, он не довольствуется тем, что метит травы или камни при случае, — он сам воздвигает рубежи, которые метит. С другой стороны, его специализированные железы производят вещество с устойчивым запахом — предмет вожделений человека в прежние времена.
У бобра много желез разных сортов, открывающихся на поверхности тела. Так, например, в области ануса есть два мешочка, где вырабатывается жирная жидкость, которой животное пользуется, чтобы сделать свой мех непромокаемым.
Паховые железы, где образуется мускус, представлены парными образованиями 8 сантиметров длиной и около 4 сантиметров шириной; по своему происхождению они аналогичны сальным железам, которыми изобилует наша собственная кожа. Там образуется „себум“ — густая маслянистая жидкость, светло-коричневая, когда она свежая, но становящаяся все более и более темной по мере старения и распространяющая тошнотворный запах, в том случае, когда она имеется в значительном количестве. Однако на своей пахучей горке бобр оставляет всего несколько ее капелек: в этой крайней степени разведения бобровая струя имеет сладковатый и приятный для нас запах.
Мускус был повинен в истреблении бобров в многочисленных речных бассейнах. Когда-то о его лечебных свойствах ходили легенды. Вообще все части грызуна были в чести. Толченые бобровые зубы, добавленные в суп, считались средством от множества болезней; эпилептикам рекомендовали спать на шкурах бобров… Что же до бобровой струи, то в нее верили как в действительно чудодейственное лекарство, как в панацею. Она была объявлена основным средством против всех болей в животе, и в особенности колик. Восхвалялось ее действие против спазм, ломоты, апоплексии, эпилепсии и против любых прочих нервных припадков. Ее давали при таких серьезных инфекционных заболеваниях, как плеврит и туберкулез. Утверждали также, что бобровая струя останавливает икоту, улучшает слух и вообще делает жизнь полновеснее.
Мех бобра
Лесистые берега озер и рек, темные болота являются излюбленными местами бобров. Они любят эти неопределенные пространства, где земля и вода вступают в тесную связь, где в изобилии травы и корни, дрожащие осинки и березы с молочно-белыми стволами.
Отыскать бобров, понаблюдать за ними, отметить особенности их поведения, изучить их повадки, узнать их нравы, проникнуть в тайны их социальной организации — все это требует большой хитрости и терпения. Легко обнаружить их хатки и запруды. Бесконечно трудно проследить за передвижениями самого животного.
Для того чтобы наша операция была плодотворной, чтобы „урожай“ был добрым (как в кинематографическом, так и в научном смысле), мы должны разнообразить районы наших работ. До той поры, когда снег остановит практически любое передвижение по земле, Филипп и несколько человек из нашей группы собираются навестить отдаленное одинокое озеро, где есть бобры.
Они понесут свои грузы… на манер трапперов былых времен. Они хотят испробовать все прелести бесконечных переходов среди скал, кустарников и деревьев с каноэ на плече… С каждого из них сойдет по сто потов. Не счесть будет, сколько раз они оступятся и съедут под откос, сколько раз слетят у них с языка сочные выражения, которые далеко не всегда можно здесь воспроизвести… В одном я уверен вполне: парни с „Калипсо“ сильны работать. Вся эта экспедиция имеет целью знакомство с бобрами, даже их защиту. А вот великие предприятия трапперов, с момента открытия этого края и вплоть до недавнего времени, единственной целью имели убийство бобров, наживу.
Красота бобрового меха неоспорима. Если это и не самый драгоценный, то уж бесспорно один из самых теплых мехов. К глубокому несчастью для биологического вида, любители оценили это! Мех этот бывает разного цвета — от бледно-коричневого, даже желтоватого до коричнево-черного, блестящий и светлый на спине и более матовый и темный на брюхе (голый хвост, передние и задние лапы монотонно черные).
При внимательном осмотре меха можно различить два составляющих его слоя. Снаружи находятся ости, относительно толстые, длинные, блестящие, коричневые, иногда тронутые золотисто-желтым на конце. Под этим защитным слоем расположен плотный короткий пух — подпушь, очень шелковистая, нежная, плотная, свинцово-серого оттенка. В этом слое подпуши заключен теплый воздух, что позволяет животному спокойно переносить резкие перепады температуры. Но лишь при том условии, что наружный слой все время сохраняет свою непромокаемость: иначе вода доберется до кожи бобра и в результате резкого понижения температуры тела быстро наступит смерть.
Забота, которую бобр уделяет своему меху, невелика и соразмерна стремлению не остаться грязным. Выйдя из воды, он тотчас же обсушивается, отряхиваясь, и втирает в наружный слой своего меха немного жира, который извлекает из двух специализированных анальных желез. Потом он долго расчесывается, используя для этого замечательное приспособление своих задних лап, второй и третий пальцы которых имеют расщепленные ногти — так называемый ноготь-гребешок, — специально предназначенные для выполнения этого жизненно необходимого ритуала — ухода за мехом.
Филипп и его товарищи добрались до озера, которое было целью их похода. Неподвижно сидя за кустами, почти слившись с ними, они наблюдали одного из членов колонии бобров, уже давно занятого своим туалетом. Глядя на этого бобра, они не могли избавиться от мысли о том, что все читанное и слышанное ими о бобрах касалось в основном их убийства. Ибо „убийство“ — это единственное слово, которое соответствует истине.
Человек очень давно понял, какую выгоду можно извлечь из прекрасного и теплого меха бобров. В Европе истребление бобров началось со времен античной Греции. Оно продолжалось и во времена римлян, и в средние века, и в эпоху великих географических открытий. Все возрастающий спрос на шкуры бобров в Старом Свете, особенно из-за нужд шляпного производства, побудил трапперов устремиться по всем водным путям Северной Америки. Бобр был одним из основных стимулов освоения Нового Света. Не многие животные так повлияли на ход истории, как бобр.
В Европе бобровые шкуры, привезенные из Америки, превращались то в золотые луидоры, то в блестящие гинеи, что явилось не последней причиной англо-французской войны за обладание Канадой во второй половине XVIII века.
Мех бобра стал единицей денежного обмена по всей Северной Америке. В 1780 году дюжина шкур была платой за ружье. За шесть шкурок можно было купить красное одеяло знаменитой Компании Гудзонова залива (эти одеяла до недавнего времени снабжались этикетками, в которых фигурировали шкуры бобров: например, под „одеялом три с половиной для односпальной кровати“ подразумевалось одеяло шириной в 3 шкуры взрослого бобра да еще одного маленького!). Невозможно сосчитать, сколько состояний выстроено, так сказать, на костях бобров. Наиболее известным примером может послужить история Джона Якоба Астора, который в 1780 году вложил в торговлю бобровым мехом всего несколько гиней, а через полвека стал архимиллионером…
Все это, конечно, привело бы к исчезновению бобра как биологического вида с лица земли, если бы… если бы не мода. Именно этой легкости мышления, этой порхающей переменчивости, этому непостоянству вкусов обязан бобр тем, что выжил, ибо на роду ему было написано умереть. Около 1840 года невероятное пристрастие к шляпам из фетра охватило бывших приверженцев головных уборов из меха бобра: трапперы, лишенные рынка сбыта, вынуждены были устремиться на добычу других, более доходных видов животных.
Истина обязывает сказать, что бобр, хотя он и сильно уменьшился в числе, время от времени снова входил в моду, вплоть до наших дней. В настоящее время животное это охраняется во многих районах, и все же нередко оно становится жертвой браконьеров и крестьян, которые объявляют его „вредным“. На Великом Севере Канады индейцам разрешается ловить его западней, из расчета максимум две взрослые особи на колонию за год.
Предусмотрительный вегетарианец
Филиппу и его товарищам здорово повезло — покуда зима не сковала льдом бассейн бобров, они свободно наблюдали их и за работой, и за „столом“.
До тех самых пор, пока человек не появился здесь со своими ловушками, сетями и западнями, бобры, эти великие искусники, вели счастливую жизнь. Хотя бобры и медлительны, они без труда ускользали от своих естественных врагов, уплывая, а затем ныряя в самое сердце своих фортификационных сооружений. Плотины, каналы, норы, подземные ходы — все у них прекрасно организовано для безбедной жизни в интерьере, сделанном по личной мерке.
Одно из самых больших удовольствий этих грызунов, которому они посвящают целые часы дневного и, более того, ночного времени, — это еда.
Редкое зрелище — увидеть в кино или по телевизору бобра на свободе, за „столом“, сервированным растительной пищей. Он сидит на заду, подложив хвост под ягодицы и отогнув его назад; это также излюбленная поза животного, когда он выступает в роли дровосека… Именно такой его портрет Филипп с друзьями привезли из своей осенней экспедиции. Затем десятки миллионов телезрителей увидели его на экране.
Бобры строго соблюдают вегетарианский режим питания. Их меню не так уж разнообразно, но эти животные полностью отвергают некоторые группы растений, особенно хвойные (ель, сосна, лиственница), и оказывают очень четкое предпочтение нескольким определенным родам деревьев с опадающей листвой. Очень тщательные исследования советских ученых, проведенные в заповеднике близ Воронежа на европейском бобре (Castor fiber), показали, что этот грызун поедает, случайно или регулярно, 148 из 565 видов растений этого района. Американский бобр примерно то же самое проделывает с растениями, свойственными Новому Свету. Его питание зависит от сезона года: травы и коренья летом, зимой — почти исключительно одни ветви. Он наслаждается многочисленными видами цветковых растений (крапива, щавель, таволга), корневищами водных растений, ризомами (подземными стеблями) ирисов, молодыми проростками водяных лилий, ветвями деревьев и кустарников (дуб, ольха, боярышник). Но коронное блюдо бобра, основа его питания — это ивы, и в еще большей степени — деревья рода Populus (тополя, осины) и Betula (береза). Из ветвей этих деревьев бобр извлекает только тонкий слой ткани роста, расположенный под корой: камбий, или производящий слой (строго говоря, речь идет о меристеме). Остальное почти несъедобно для него. Ему приходится заготавливать на зиму обильные запасы этого продукта, так как в конечном счете бобр употребляет в пишу лишь малую часть каждой ветки.
Бобры никогда не впадают в зимнюю спячку, подобно другим грызунам, например суркам или соне. У них не бывает состояния летаргии, даже при очень низких температурах, значительно снижающих их активность. Пищевые потребности у них остаются примерно на одном уровне в течение всего года. Так как бобры не покидают пределов своей хатки, расположенной в ледяном водоеме, они, без сомнения, погибли бы, не имея запаса провизии, прилегающего к жилью. Продолжительность морозного периода в районах обитания бобров велика, без значительных запасов веток они не выжили бы. Их „пищевая постель“ (по-английски feedbed) состоит из последовательно наложенных друг на друга слоев веток, от дна водоема до его поверхности: высота ее часто достигает 2–2,5 метра. Надо видеть, с каким постоянством, с какой неослабевающей энергией животные ходят в лес и возвращаются к своему продовольственному складу, зажав в зубах очередную ветку… Этой необходимости подчиняются все, вне зависимости от пола. Иногда, если район заготовки расположен в верховье реки, бобры сплавляют лес прямо до своего жилища. Но во всех случаях они методично укладывают ветки, вмуровывая их в ил на дне, для чего заостряют кончики веток. Все последующие прикрепляются к этим фиксированным веткам. Подобный „фундамент“ часто снабжен балластом из камней и ила.
Отмечались склады срезанных веток, которые достигали в объеме 25 квадратных метров, то есть это был купол с диаметром основания до 6 метров при высоте 2,5 метра.
Выбрать окружение
Неутомимые, бобры работают от захода солнца до зари — а ночь так длинна в это время года на Великом Севере. Конец осени, еще мягкий, несмотря на случайные порывы ледяного ветра, предвестника лютых холодов, является периодом максимальной активности бобров. Нужно не только накопить запас веток для зимы, но еще укрепить свои хатки и починить плотины — закончить их, если за дело взялись поздновато (или если бобров привезли сюда, на север, люди — ведь им нужно все начать от ноля).
Жилище бобров имеет форму более или менее уплощенного конуса. Его основание и стены сделаны из ветвей и грязи, к которым прибавлены другие материалы, распространенные в округе. Как правило, основное жилое пространство расположено выше самого высокого уровня подъема воды бассейна и снабжено подводным выходом, заглубленным более чем на 1 метр, чтобы он не оказался закупорен, когда озеро покроется льдом (но будущей весной мы станем свидетелями трагической архитектурной ошибки, допущенной одной из семей бобров).
Жилище нашего бобра — это комфортабельный дом, к тому же укрепленный как следует. С одной стороны, мягкое, теплое, полностью изолированное от остального мира, и в двух шагах — отличный склад еды. С другой — почти неразрушимое. В своем собственном доме, в этом переплетении стволов, ветвей, корневищ, травы, сцементированных грязью, бобр может опасаться только двух возможных врагов — медведя с его страшными когтями и недюжинной силой, и человека с его топором; но, как было сказано выше, медведь никогда не приближается к бобровой хатке… Волк, рысь, россомаха или лисица могут только залечь в засаде на соседнем берегу в надежде, что бобр ошибется, выходя из воды.
Совершенно очевидно, что первым делом при постройке хатки является выбор места для фундамента. Это совсем не так просто, как кажется: знание гидрологии здесь абсолютно необходимо. И именно в этом заключается самая глубокая тайна биологии бобров. Как этот грызун, довольно примитивное млекопитающее, с ограниченным объемом мозга, может судить, и в великом большинстве случаев правильно, о наилучшем местоположении для осуществления своих планов? Как он может предвидеть колебания уровня воды в бассейне от мелководья до разлива, как он может заранее знать толщину льда на реке? Если бобр устроит выход из своего жилища слишком высоко, над минимальным уровнем воды (мелководье), он падет жертвой первого же проходящего мимо хищника. Если он построит свое убежище с гнездом ниже максимального уровня воды (разлив), он рискует быть затопленным, по крайней мере его малыши, неспособные еще к плаванью. Наконец, если животное не примет в расчет толщину льда в суровые холода, оно будет замуровано в своей хатке так прочно, что умрет от голода в двух метрах от своего продовольственного склада.
Следует все же отметить, что бобр ошибается крайне редко — чтобы не сказать исключительно редко.
Хатка бобра поднимается чуть в отдалении от берега, в чистой воде глубиной метра два; чаще всего она возводится на песчаной отмели посреди озера или реки (уже перегороженной плотиной), но не менее подходящим местом является и болото, покрытое плавающей растительностью, где есть какой-нибудь старый пень и небольшая группа деревьев; неподалеку от хатки обязательно должно быть глубокое место.
На открытом озере нетрудно следить за тем, чтобы зимой выход наружу был свободен от льда. Это невозможно на песчаной отмели или в мелком болоте: в этом случае бобр вынужден вырывать подобие специального выхода; это может быть туннель или глубокий канал, но и тот, и другой должны быть недоступны для мертвящего холода.
Натуралисты уже отметили — и наша задача еще раз подтвердить это (к сожалению, трагедией, как мы это увидим), — что бобры не возводят хаток без длительного предварительного обследования места, выбранного для постройки. Как общее правило, они приступают к возведению своего жилища лишь после того, как проведут на „окрестных пастбищах“ целый сезон. Им нужна твердая уверенность в том, что ни пища, ни строительные материалы у них никогда не иссякнут. Крайне редко приходится наблюдать животных, которые начали строить хатку без предварительного долговременного посещения бассейна. Как правило, это самки с малышами, случайно оказавшиеся без своего жилья (хатка, разрушенная человеком, повернувшее в другую сторону течение и т. п.).
„Долгое и мирное пользование территорией выпаса, так же как и удовлетворительное снабжение продуктами питания, составляют два решающих фактора в выборе места для постройки новой хатки“. Нечего добавить к этой фразе, сформулированной профессором Верноном Бейли (Vernon Baily) более полувека тому назад (Journal of Mammalogy, февраль 1926 г.).
Мы знали обо всем этом, когда прибыли в конце осени сюда, на север Саскачевана. Или по крайней мере знали, в чем следует сомневаться. И мы должны были прожить зиму вместе с переселенными бобрами, объявленными „нежелательными“…