У городских ворот никто меня не остановил. Цветы, фонтаны, окна — все было в ярком движении. Прохожих немного, в их облике не замечалось суеты. Я между ними чужим себя не почувствовал.
Подошел к высокому зданию, сотканному из полупрозрачного, полупризрачного материала — словно из воздуха с солнечными лучами. На ступеньках стояла девушка с глазами цвета неба. Она подала мне руку и повела лабиринтами коридоров и комнат. Сквозь стены виднелись серебряные контуры, я понял их назначение: это были наброски будущих городов.
Потом мы пошли по улице, иногда останавливаясь, чтобы перемолвиться с кем-то из редких прохожих — слова были искренни, откровенны и доставляли нам радость.
Прощались уже за воротами — без грусти и досады. Мы знали, что скоро увидимся и, возможно, тогда не расстанемся…
И тут я проснулся снова. Солнце краешком глаза выглядывало из-за деревьев. Взволнованный и счастливый, я начал мыться холодной водой. Плескал ее на руки, на плечи и слышал — поет Галина, и видел покой и надежду в добрых глазах Обичайчихи. На краски утра и мира падали отблески света, которым я был наполнен, в котором рождалась радость — пышный куст цветущей сирени…
Но как только кончился день и настала ночь, снова закачала меня колыбель с расшитым звездами покрывалом, снова ступил я на дорогу, ведущую к волшебному, призрачному городу. Казалось, порыв безразличного ветра легко мог его унести, раскидать, как тополиный пух. Но город стоял. Нет, точнее — он плыл на меня, не качая ни легкими башнями, ни куполами деревьев. И снова цветы, фонтаны меняли свои очертания в поисках правильной формы, стремящейся к совершенству, к природной гармонии. Возле знакомого здания меня ожидала девушка с глазами морской глубины. Она подала мне руку, и мы пошли с ней в гору — чем выше, тем труднее, но тем и прекраснее, чем выше. Мне нужно было запомнить все, что нам открывалось…
На финансовых ведомостях цифры и буквы все чаще слагались в очертания прекрасных зданий, ждущих человечество. Сны вытесняли все будничное, но снами не проживешь. Я пробовал доказать себе, что финансист, пожалуй, для приближения будущего нужнее, чем сотня мечтателей. Пробовал быть аккуратным работником, но что-то меня сбивало, наверное, воображение о сказочном городе, на многих ажурных зданиях которого я видел розовый парусник. Он был столь тонко исполнен, что в нем жило ощущение движения и ветра, вздымавшего паруса. Герб чудесного города…
Как же я удивился, вернувшись однажды с работы и обнаружив парусник у себя на столе. Тот же точный абрис, тот же упругий ветер в розовых парусах.
Хозяйка недоумевала — откуда он мог здесь взяться? А Галя трогала косу и загадочно усмехалась…
Дни уходили за днями. Они унесли жару. Ночи стали прохладны, зачастили дожди. В дом я не перебирался, но путешествия в будущее больше не повторялись, как ни призывал их с наступлением сумерек.
Наконец меня осенило открытие: моим конторским занятиям вовсе не обязательна молодость и энергия.
Миновала зима, и снова пахнуло теплом, летом. Я бродил по оживленному городу, увидел доску объявлений, а на ней большими зовущими буквами между другими известиями — всего два слова: НУЖНЫ РАБОТНИКИ… Отряд геодезистов звал людей в экспедицию. «Наверное, интересно», — подумал я и направился по адресу.
В указанном управлении меня спросили, где я работаю. И усмехнулись: «Деньги мы сами считаем». Обиженный этой репликой, рассердившись на себя, я предложил взять меня просто рабочим. Начальник потер ладонью выжженный солнцем лоб и вяло сказал:
— Ну что ж, пиши заявление…
На службе мое увольнение приняли как причуду. Но прошло — по закону — две недели, и открылся путь в новую жизнь.
Обичайчиха шумно вздохнула, смиряясь с несбывшимися надеждами. Я посмотрел на Галю и только тогда увидел: глаза ночной моей спутницы — это ее глаза.
— Счастливого плавания! — протянула она парусник, который я чуть не забыл.
Я обещал вернуться — может, и правда верил в то, что приеду в отпуск.
А кораблик весело вздымал свои паруса, словно вот-вот должны были взбудоражиться волны, выплеснуться через забор, сбежать ручьем через огороды и луга, неся на себе легонькое суденышко, и оно понесется дальше, в настоящее синее море…
О, эта вода! Эти чудящиеся разливы волн! Сколько раз они грезились в нашем вынужденном горячем сухопутье. Не журчащие ли миражи извели вконец нашего коллегу Аноркула Туликова? И неудивительно — стоял жаркий июльский день, нещадное солнце палило и палило, сухой воздух тяжело нависал над горячими барханами.
Мы только что сделали привал, натянули тент, чтобы хотя бы немного защититься от солнца, и все равно обливались потом, дышали широко раскрытыми ртами, словно рыбы, выброшенные из воды на берег. С самого начала месяца была такая жара, что казалось, мы работали в гигантской печи. Выдержка у всех была на пределе. Редко звучали шутки, смех. Вдруг наш техник Аноркул Тулянов сгреб с головы свою потрепанную шляпу, с силой бросил ее в песок и прохрипел:
— К черту!
Мы удивленно взглянули на него.
— К черту! — повторил Тулянов. — Не для того я учился, чтобы жариться в этом проклятом пекле. Уйду отсюда. Сегодня же, — и что-то промолвил верблюдщикам. Те возбужденно загомонили.
— Куда ты пойдешь? — неторопливо отозвался Юра Юрченко, инженер, наш начальник. Юра служил на Балтике, откуда привез закопченную трубку, а тут, в пустыне, отрастил роскошную бороду. — Думаешь, пустыня — столичный бульвар? И десяток километров не пройдешь один, концы отдашь.
Аноркул упрямо молчал, морщил лоб. Казнился, что не выдержал и вспыхнул? Ан нет. Поудобнее устроившись на кошме, он задумчиво сказал:
— А вот верблюдщики уверяют, что верблюды заболели и нужно возвращаться к жилью.
— Что? — нахмурил Юра брови. — Это они говорят или, может, ты их заставляешь плясать под свою дудку?
Аноркул показал на верблюда, у которого катились слезы из глаз.
— Они говорят — когда верблюд плачет, помирать будет.
— Да им песок в глаза попал, вот и слезятся.
— Все равно они уедут, — не сдавался Аноркул.
Юра подошел к нему поближе.
— Не хочешь работать — уходи один. Но верблюдщикам скажи, что никуда я их не пущу.
— Брось, начальник! И в самом деле не мешало бы по-человечески отдохнуть, освежиться как следует, — поддержали Аноркула Сикорский и Астахов.
Тогда Юра, путая узбекские слова с казахскими, изрядно сдабривая их украинскими и русскими, начал говорить о том, какое большое значение имеет наша работа для будущего, как важна она и для каждого из нас, потому что вскоре неузнаваемо изменится облик этого пустынного края… Ну а если кто-то не останется работать, закончил он, то за простои и срыв работы придется ему же и отвечать.
Верблюдщики снова заговорили, перебивая друг друга.
— Если Аноркул уйдет, они тоже уйдут, а если останется, то и они останутся, — перевел наш ровесник Ачил. И добавил от себя: — В их глазах начальник он, а не ты.
— Так слушай же, Аноркул! — снова заговорил Юра. — Ты всю жизнь прожил в этих краях и не можешь выдержать. А как же тогда они? — И показал на нас. — Они представления не имели, что такое пустыня, и вот не хнычут. А ты думаешь, мне легко, когда я привык к свежим ветрам Балтики? Но если взялись за дело, нужно довести его до конца. Мужчины мы или тряпки?..
Долго продолжался спор. Мы понимали, что Тулянова не так жара донимала, как требовательность Юры, из-за которой и раньше случались стычки между ним и начальником. Наконец Юра выругался:
— Черт с вами! Хотите уезжать — скатертью дорожка. Но тогда все поедут. Вместе пойдем к Тимошенко.
(Тимошенко — это начальник нашей партии).
Мы начали навьючивать верблюдов. Аноркул безмятежно сидел под саксауловым кустом.
— Не передумал? — коротко бросил ему Юра, когда поклажа была уложена.
Аноркул посмотрел на него снизу вверх, неторопливо покачиваясь взад-вперед, поднялся, отряхнул песок с брюк, крикнул что-то верблюдщикам и выдавил одно-единственное слово, прозвучавшее эхом вопроса:
— Передумал…
Верблюдщики начали развьючивать животных.
— Подождите! — остановил их Юрченко. — Время потеряно, и работать сегодня уже некогда. Поедем к колодцу, искупаемся.
Это было неплохое решение. Все будто уладилось.
Но мы ошиблись.
После того как постирали одежду и хорошо выспались, Аноркула, верблюдов и некоторых погонщиков не оказалось. Исчезли и Сикорский с Астаховым. Беглецы забрали значительную часть провизии.
— Видимо, Аноркул побоялся идти вместе со всеми: гнев начальника партии хорошо ему знаком, — догадался флегматичный Костя Базенчук. — А появится один — обольет тебя грязью.
— Может, не надо было идти к колодцу? — задумчиво грыз мундштук трубки Юра. — Без воды он не посмел бы нас оставить.
— Не надо казниться понапрасну, — успокоил Ачил. — Этому абреку ничего не стоило бы оставить нас умирать от жажды. А так вода рядом — не пропадем…
Нас осталось четверо. Четверо наедине с пустыней.
— Ничего, ребята. Главное, не падать духом. И в самом деле, как говорит Ачил, вода — вот она. А с ней мы ого сколько можем продержаться! Хотя, думаю, помощников слишком долго ждать не придется… Закончим свое дело, а тогда уж и отдохнем капитально. — Но, встретившись с нашими не очень оптимистическими взглядами, Юра умолк.
Бидоны, в которых у нас по селам перевозят молоко, а здесь — воду, были наполовину пустыми. Живительную влагу с пятидесятиметровой глубины колодца нам вытаскивали верблюды. Теперь приходилось побывать самим в их шкуре.
— Запрягайсь! — весело крикнул Юра, и мы потянулись к тонкому стальному тросу, обмотав руки тряпьем.
Сначала у нас ничего не вышло. Примерно с половины глубины тридцатилитровое ведро бултыхнулось обратно в темную нору колодца. Тогда мы воткнули в скользкое плетение каната несколько саксауловых палок и с их помощью вышли победителями. Такая зарядка ожидала нас каждое утро, а в тот день мы еще приводили в порядок имущество, пересмотрели запас продуктов…