Но в новой ситуации я оказалась не то чтобы человеком второго сорта, а просто поняла, что есть те, кому повезло с родителями еще больше. Дочка какого-нибудь из секретарей ЦК могла глядеть на меня словно принцесса королевских кровей на заурядную графиню из провинции. Но я в отличие от многих моих однокурсниц — дочек обыкновенных генералов — не роптала. Что ж, теперь и мне приходилось изведать на себе снисходительные взгляды великовозрастных чад сильных мира сего — таковы прихоти Фортуны. И я впоследствии не раз убеждалась, что эта дама порой стремительно меняет своих любимчиков.
Лимузин еще долго петлял по пригородной зоне, пока не остановился возле длинной вереницы строений, выкрашенных полуосыпавшейся зеленой краской.
Все подходы к огражденной высокой частой решеткой территории были аккуратно забраны колючей проволокой. Судя по военной атрибутике, расставленной во дворе перед входом — пулемет на постаменте, направленный на скульптуру юноши в буденовке, и зенитка с проржавевшим дулом, — мы прибыли в какое-то военное училище.
— Все, — устало произнес Симбирцев, сверившись с часами. — Этот последний. Потом поедем ко мне ужинать? Ваш рабочий день подходит к концу.
И, не дожидаясь моего ответа, Леонид Борисович костяшками пальцев постучал в толстое стекло, отгораживавшее кабину водителя.
— Как обычно, — сказал Симбирцев, чуть опуская стекло и обращаясь к водителю. — Подрули к воротам и просигналь три раза.
Наша машина плавно въехала в тотчас же распахнувшиеся после звукового сигнала ворота и медленно покатила по пустому вытоптанному плацу к центральному входу в изогнутое буквой «п» здание.
У нас даже не попросили показать пропуска. Видимо, человек, к которому ехал босс, был здесь самым главным, если мог позволить беспрепятственно проследовать автомобилю на территорию части. И, видимо, он хорошо знал Леонида Борисовича и его машину.
На входе нам даже отсалютовали. Впрочем, имеющееся при себе оружие велели сдать дежурному или предложили охране подождать нас внизу.
Поймав вопросительный взгляд Леонида Борисовича, я выбрала второй вариант.
Поскольку я являюсь охраной второго уровня, то смогу позаботиться, чтобы с шефом ничего не произошло. А если разоружат охрану, то два шкафа без стволов рядом со мной погоды не сделают.
Нас ждали. Невысокий седеющий человек с залысинами, похожий на усталого военрука, встречал нас на пороге кабинета с табличкой: «Начальник военного училища генерал Гольдштейн Д. М.». Звание было выгравировано на латунной дощечке очень тщательно, а фамилия была выведена на картонке тушью и всунута в предусмотренное для нее углубление под плексигласом. Видимо, это ухищрение должно было напоминать как хозяину кабинета, так и посетителям о том, что у нас незаменимых людей не бывает.
— Дмитрию Марковичу! — козырнул Симбирцев. — Прибыл в ваше распоряжение.
Генерал приложил руку к фуражке столь же серьезно, сколь и машинально.
После рукопожатия Симбирцев представил меня генералу как своего референта. Пожимая мне руку, Гольдштейн Д. М. едва слышно пробормотал:
— Какая выправка!
«Еще бы! — усмехнулась я про себя. — Мы, можно сказать, почти коллеги…»
— Так значит, вы хотите служить отечеству? — вяло спросил меня человек в штатском, оторвавшись на секунду от бумаг и посмотрев на меня через сползшие очки в золоченой оправе. — Товарищ Охотникова, если не ошибаюсь? Дочь генерала Охотникова?
Толстячок еще раз сверился с бумагами и, водрузив очки в привычное углубление на переносице, изучил меня повнимательнее.
— Не ошибаетесь, — кратко ответила я, выдерживая его взгляд.
Этот человек был не так прост, как могло показаться сначала. Его серые мутные глазки смотрели как бы нехотя, сквозь пелену, а рябоватое лицо не выражало ровным счетом никаких эмоций.
Однако его взгляд буквально пронизывал меня насквозь. Нет-нет, он не «раздевал» меня мысленно, не посылал какие-то флюиды — такие взгляды я знала и прекрасно умела распознавать даже в толпе.
Под взглядом этого человека я чувствовала себя будто бы под лучами рентгеновского аппарата, разве что просвечивали они не какой-то отдельный орган, а всю меня насквозь, до самых потаенных уголков подсознания, в которые я и сама-то ни разу не заглянула.
— Подпишите вот здесь.
Человек выудил какой-то листок из небольшой пачки слева и протянул мне, указывая пальцем на нужную графу.
«Разрешен допуск первой ступени, — прочла я мелкий, но четко набранный текст. — Подпись, удостоверяющая об ответственности за разглашение».
— Разглашение чего? — нахально спросила я, занося над бумагой авторучку.
— Того, что вы узнаете в ближайшие несколько часов, — ответил человек за столом. — Если у вас есть какие-то сомнения в себе, то лучше…
— Нет-нет, все в порядке, — быстро прервала я его и тщательно вывела свою фамилию.
Узнать мне действительно предстояло многое. И в ближайшие часы, и в ближайшие годы.
А начиналось все довольно банально, и ничто не предвещало трагического завершения, по крайней мере в отношении моей биографии.
Однажды перед первой лекцией ко мне подошел взволнованный куратор нашей группы и велел мне немедленно явиться в кабинет директора.
Причину вызова он не потрудился объяснить, и у меня слегка заныло сердце: может быть, что-то нехорошее стряслось дома? Хотя нет, я ведь позавчера разговаривала по телефону с отцом.
Может быть, у администрации ко мне есть какие-то претензии? Наскоро перебрав в уме возможные упреки, я быстро отмела девять десятых из них.
Отчасти встревоженная и немного заинтригованная, я направилась в директорский кабинет, пропустив лекцию по международному положению.
Сам по себе вызов к директору был из ряда вон выходящим событием. Могу сказать лишь, что за три года обучения я видела главу нашего заведения всего один раз — произносящим напутственную речь зачисленным в вуз студенткам. И вот теперь меня требуют перед ясные очи Самого… Что бы это значило?
В кабинете, однако, никакого директора не оказалось. За массивным столом сидел незнакомый мне человек в штатском, который явно не был настроен тянуть резину и ходить вокруг да около.
— Вам предлагается без отрыва от основного курса занятий перейти в особую группу, которая формируется в экспериментальном порядке согласно распоряжению министерства, — как бы нехотя процедил мой собеседник. — Не буду скрывать, что требования к обучающимся там несколько иные, чем те, к которым вы уже успели привыкнуть за эти годы. Однако ваши характеристики — как ежеквартальные отчеты, подаваемые администрацией в наше распоряжение, так и устные беседы — позволяют нам полагать, что новые формы учебы будут вам небезынтересны.
Больше всего в этой речи меня поразило даже не безличное, но грозное «нам» — я прекрасно понимала, о чем идет речь, — а способность этого человека распоряжаться чужими судьбами.
Ведь толстяк в штатском ясно дал мне понять, что они там, у себя, все уже решили.
— Вы, конечно, вольны отказаться от нашего предложения, — так он продолжал, — но не буду скрывать, что тем самым впечатление от вас наверху будет немного смазано. Это может повлиять на вашу дальнейшую карьеру, может и не повлиять. Но факт отказа будет обязательно зафиксирован в вашем личном деле.
Итак, «мы» обозначало ни много ни мало секретное подразделение разведки.
Среди моих однокурсниц уже прошел слух о том, что формируется нечто вроде элитного отряда, в который будут набирать особо отличившихся студенток. Я тогда, помнится, пропустила эту информацию мимо ушей, так как не причисляла себя к сливкам «ворошиловки», разве что пошутила насчет джеймс-бондов в мини-юбках.
А теперь оказывается, что я очень даже «им» подхожу. С чего бы это?
И тут до меня дошло.
Неделю назад весь курс подвергали тестированию. И, что самое интересное, тесты были какие-то шизоватые. Например, следовало продолжить начатую линию, выбрать две из восьми фигур, а потом одну зачеркнуть, «перевести» текст, состоящий из бессмысленного набора звуков, так, чтобы получился связный рассказ только на основе фонетических впечатлений и тому подобное.
«Наверное, это что-то для космонавтов», — пошутила моя соседка по комнате.
Именно тогда в моду входили всяческие тесты — от попсовых в еженедельниках до навороченных в пособиях по психологии, и все кому не лень тратили часы, высчитывая свои показатели с карандашом в руках. А когда кто-то спросил, можно ли будет ознакомиться с результатами тестирования, преподаватель пробурчал что-то неопределенное и, аккуратно собрав заполненные нами бланки, засунул их в папку с замком, запирающимся на ключ.
И вот теперь оказывается, что всем отличникам и дочкам самых высоких московских чинов предпочли меня. И только по результатам тестирования! Что же «прочли» во мне такого психологи из разведки, проанализировав результаты этих безумных заданий?
— Женя, — представилась я, улыбнувшись чуть сердечнее, чем положено в таких случаях.
— Дима, — мгновенно выпалил лысеющий седой генерал и тут же смутился своей непосредственности. — То есть… я хотел сказать…
— Можете звать Диму запросто: ваше превосходительство, — съязвил босс.
Гольдштейн неприятно сморщился и, решив, что моя персона лишь служит поводом для насмешек, повернулся к Симбирцеву и сразу взял деловой тон.
— Я охватил оба контингента, к которым принадлежу по службе и национальности. И военные, и евреи в целом поддерживают.
— А чего хотят? — поинтересовался Симбирцев. — Ведь не за красивые же глаза?
Дмитрий Маркович на всякий случай убедился, что цвет глаз Леонида Борисовича действительно не может служить ходовым товаром. Генерал заглянул в глаза Симбирцеву, потом сверил их с моими, задержался на мне взглядом и ответил на вопрос:
— Ремонт в синагоге и библиотеку для училища. То есть наоборот. В ракетном училище — ремонт, в бейт-ха-кнессет — книги.