Я давно мечтал о гиацинтах, об их дурманящем аромате, но посмотрел на часы: надо было торопиться, до встречи с великим конспиратором в кафе оставалось семь минут: ровно чтобы дойти, снять в кофейне обувь, надеть красные шелковые тапочки и нырнуть сквозь полог в темный зал, выстланный ворсистыми коврами и мягкими подушками… Я так не люблю опаздывать… К тому же была бы у бабушки сдача с таких денег? У этой бабушки, которая с надеждой и пристально смотрит на меня… Я торопливо пошел в сторону кофейни.
Навстречу мне, сломя голову, пробежали двое, парень с мелированными волосами и девушка в полупрозрачном топе. Судя по лицам, они были в панике. Больше всего меня удивило, что у них на ногах не было обуви, только носки. Они пулей пронеслись мимо и скрылись в метро. Я пожал плечами, припоминая, на симптомы какого наркотика это похоже, и пошел дальше. По противоположной стороне улицы пронеслась какая-то дворняжка, вскоре она исчезла из поля зрения, повернув на Камергерский переулок. Вся эта беготня насторожила меня, а появление собаки даже встревожило. Последние дни я начинал нервничать при виде любой дворняги.
С тяжелым сердцем я зашел в кофейню. Скучающий гардеробщик узнал меня, расплылся в улыбке и сказал, что никого больше нет. Я на всякий случай подмигнул ему, он тоже мне весело подмигнул и крикнул в зал: «Соня, наш любимый посетитель пришел, угости его пуншем или чем он захочет за счет заведения, Рустам Сулейманович велел». Он повел себя нормально. И я расстроился: понял, что он всего лишь гардеробщик и что я вновь не встретился с великим конспиратором.
Я уселся, и только лишь мне принесли пунш, как под окнами раздался вой сирен, визг тормозов, затем стук сапог по лестнице, матершина. Гардеробщик вылетел из прихожей в зал и побежал прямо на меня, но сзади на него прыгнул мощный двухметровый мужик в камуфляже, завалил на землю, заломил руки за спину, надел наручники и раза два пнул для верности сапогом по почкам. Другой мужик в милицейской форме подошел ко мне и сказал: «Мы только что задержали опасного маньяка. Вы обязаны поехать с нами и дать свидетельские показания». Давать свидетельские показания мне совершенно не хотелось, поэтому я исчез из поля видимости ментов, тихонько вышел из кофейни и направился к метро.
Я был поражен до глубины души. Гардеробщик, которого я знаю уже два года, который всегда вежливо встречает меня и почтительно прощается, оказался маньяком! Мне надо было прийти в себя после такой новости, развеяться.
Времени до следующей встречи было достаточно, и я решил подойти к старушке, торгующей гиацинтами, купить букетик, перекинуться парой слов… или купить больше, целую корзину, если у нее не хватит сдачи; постоять, неторопливо побеседовать… Но старушка исчезла. И конечно же в пыльном воздухе не осталось и намека на запах гиацинтов. Я зашел в магазинчик чая наискосок от того перекрестка и спросил продавщицу, девушку лет двадцати трех с правильным, красивым личиком и суровым взглядом:
– Вы видели – вон там стояла старушка и продавала цветы. Куда она ушла?
Кроме нас, никого не было в магазинчике.
– Вы не похожи на человека, опаздывающего на свидание, – ответила она и флегматично, оценивающим взглядом посмотрела на мою черную футболку и лохматую голову (утром я забыл расчесаться). – Купите у нас чай. Зеленый; может, он сможет вам чем-то помочь, – и лениво изобразила на лице ухмылку.
– Ответьте мне про старушку.
– Это неудачный способ знакомства со мной, уверяю вас, господин старичок, – обидно было это услышать; для нее, видимо, я выглядел стариком; каждый простой горожанин воспринимает меня по-своему. – Никакая даже распоследняя бабуля, если она в своем уме, не станет торговать цветами на том углу. Посмотрите, там строительные работы, а навес не поставили. Видите штукатурку на асфальте?.. Да что вы молчите… эй, вы в обморок не падайте, ладно?
Только теперь я сообразил! Метеоритный дождь… падающая штукатурка… глинтвейн с лепестками… букеты гиацинтов… принц голубой крови… голубые цветы! Со временем, возможно, я смогу понимать намеки великого конспиратора лучше, и мы встретимся…
У меня еще оставалось время, довольно крупный кусок, поэтому я решился разменять все-таки свою пятитысячную купюру: купил двести граммов земляничного ройбуша и пятьдесят граммов «императорских грибов».
Уже взявшись за ручку стеклянной двери, я оглянулся и спросил продавщицу:
– Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, вы хотите, чтобы мужчина пришел к вам на свидание, опоздав на двадцать минут, пришел в испачканных джинсах и со сломанной герберой в руках.
– Да? Интересно было бы узнать, почему вы так думаете? – спросила она безучастно и, повернувшись к полкам с чаем, принялась тщательно выравнивать жестяные коробки.
– Нет, нет, я так, сказал глупость; просто вспомнил один случай недавний, – и я открыл уже дверь, чтобы уйти.
– Подождите, – попросила она, заторопилась вдоль прилавка поближе ко мне, случайно опрокинула коробку с «императорскими грибами», и сквозь шорох прыгающих по мрамору чайных головок я услышал торопливую просьбу: – подождите, пожалуйста! Скажите мне – он что, не пришел? побоялся, что будет выглядеть глупо грязный и со сломанным цветком?
– Успокойтесь, пожалуйста. Она его не любила, и он это понял.
– Подождите еще, не уходите, я хочу поговорить с вами. Для меня это очень важно, пожалуйста! Скажите, а что произошло с герберой? Вы подняли ее с асфальта, и теперь она ваша?
– Нет, я не сушу цветы. Я мог бы засушить сломанную герберу и поменять засушенную на другую, свежую и совсем еще не сломленную… Но я не завял и не делаю так. Мой взгляд поэтому не бывает пустым, а улыбка у меня с морщинками в уголках глаз.
– А что же произошло со сломанной герберой тогда? – удивилась она.
– Я отдал цветок той девушке, для которой он предназначался, и, возможно, развеял часть ее иллюзий о том, кого и когда можно утрамбовать в квадратную коробку с герметичной крышкой. Она теперь даже, может быть, сообразит: кто выглядит вначале холодным и грубым, на самом деле оказывается горячим идеалистом. Счастливо!
Я пошел к метро, оставив разгорячившуюся продавщицу подбирать с пола головки «императорских грибов».
В десяти шагах не доходя метро молодой парень играл на губной гармошке. До встречи с незнакомцем на Фили оставалось полчаса; не так много, но достаточно. Я остановился послушать и стал размышлять о чае: вечером я буду наслаждаться ароматным ройбушем; он, конечно, не самый лучший, но довольно приличный; более тонких оттенков запаха и вкуса я все равно не почувствую… Постояв минут пять, я бросил на рюкзак парня полста; его игра не идеальна, однако вполне хороша, я не такой большой ценитель музыки, чтобы заметить его ошибки.
В метро уже не было очереди на покупку билетов. Не рискуя потерять время, я достал бумажник и отдал в окошко пятьсот двадцать рублей, купив себе шестьдесят поездок.
Горстка рыбьих костей
Подъезжая к Фили, я посмотрел на часы и понял, что успеваю на пределе, даже возможно, опаздываю на пару минут. Странно, вроде бы целых пятьдесят минут оставалось, когда я покинул кофейню. Я открыл бумажник, там было четыре тысячи и мишура; я потрогал мишуру, стал припоминать, сколько стоил чай. Что-то было не так… Ах, да! Парень с губной гармошкой… Он еще покраснел, потому что я стоял напротив него и смотрел в его глаза, слушая мелодию. Долго стоял, слишком долго, вот он и покраснел под гнетом внимания…
На полотне стоял невысокий худой мужчина в сером летнем плаще и смотрел куда-то вдоль путей. Подойдя к нему, я понял, что он смотрит на медленно ползущий в нашу сторону путеизмеритель. Незнакомец, казалось, был так увлечен, что не замечал меня. Не оборачиваясь, он сказал тускло:
– Если бы вы опоздали еще на одну минуту, меня бы сбил поезд.
– Вы… могли бы отойти в сторону… наверное, – ответил я растерянно.
– Я пунктуальный человек. Встреча должна состояться там, где назначена. И я должен быть на месте встречи в установленное время.
– По-моему, пунктуальность не стоит жизни.
– А по-вашему, жизнь многого стоит? – вяло ответил он после паузы.
– Может быть, мы все-таки уйдем с путей? – сказал я; его манера меня раздражала.
– Конечно, уйдем, – ответил он и сделал два шага в сторону, – мы уйдем со многих путей , это я говорю вам как профессионал; мы всю оставшуюся жизнь только и будем заниматься тем, что уходить с различных путей.
– Я хочу есть, – ответил я, встав рядом с ним, – пойдемте в кофейню, я съем сандвич. Я толком не позавтракал.
– Что вы говорите? – прокричал он сквозь грохот и скрежет поезда; я сделал еще пару шагов назад, подальше от полотна, чтобы какой-нибудь вылетевший из-под стальных колес камень не пробил мне череп.
– Я хочу пойти в кофейню и съесть сандвич.
– Можете хотеть, а причем здесь я?
– Пойдемте сейчас перекусим. И заодно можем обсудить наши дела.
– Наши дела мы обсудим в моем фургоне, он припаркован вон там, – он показал пальцем вперед, на ту часть улицы, которую закрывал от нас поезд. Как только поезд проехал, он опустил руку, – а потом вы можете пойти в кофейню.
– Не уверен, что эта идея мне нравится… − протянул я; человек в сером не вызывал у меня доверия; мне представилось, как я захожу в его фургон, а притаившаяся там больная собака бьет меня гаечным ключом по затылку.
– Что ж, пойдемте сначала посидим в кофейне и поговорим о пустяках, – неожиданно легко согласился он, – а потом вернемся в мой фургон. Время у нас есть.
В зале было немного посетителей, можно было уединенно сесть в углу, однако мой спутник предпочел круглый стеклянный столик рядом с большой студенческой компанией.
Прежде чем заказать себе два сандвича с ветчиной и самый крепкий кофе без сахара и сливок, я вежливо поинтересовался:
– Вы что-нибудь будете заказывать?