Но все-таки что-то свербело, от чего даже водка — поперек глотки вставала. И монолог не клеился, вернее, клеился не так как всегда.
Проклятый Михаил! Вечно он все портил! Не зря Люцифер блокировал его зов и избегал встреч с ним все эти годы. Вечно братец лез в его существование. В его, ставшее, наконец, понятным за сотню лет бесплодных поисков, существование. Стойка, бармен, рюмка водки, монолог в пустоту и ничего лишнего.
После разговора с Михаилом было не просто гадостно, но еще и тревожно. В голове появился противный, навязчивый шум. Такой же звон колотил по мозгам, когда у него забрали Софью. И вот опять звенело, тянуло куда-то.
Когда-то давно он откликался на этот зов. По ниткам бытия находил душу маленькой беловолосой девочки. Девочка повадками, манерами и чертами лица напоминала ему Софью, а цвет глаз был его. Она оборачивалась забавным дракончиком с милым сиреневым пятном на носу, и он учил её летать. Но то был сон, мираж. То была мечта. У него тогда после потери Софьи случилось много мечтаний, перерастающих в галлюцинации и навязчивые идеи. И только водка сумела вылечить его.
Этот звон, он знал, навеян выдумками Михаила, братец разбередил старые раны, и теперь они кровоточили. Но нельзя позволить Богу вовлечь себя в очередную игру. Нет, он будет сам по себе. А звон нужно срочно глушить, пока опять не заблудился в своих иллюзиях.
Ему просто нужно опохмелиться. Нужно опрокинуть в себя рюмку. Горло обожжет тепло, оно разольется по груди, затуманит мозг. И эта тяжесть, что сдавливает грудь до адской боли, польется из него пьяными слезами и бессвязными разговорами с барменом или с посторонними собеседниками, что посмеивались в кулак над его рассказами.
Решившись, он протянул руку к стопке. Но звон шибанул так, что он вскрикнул и упал с высокого стула. От отупляющей боли стал кататься по грязному полу, сопротивляясь этому звону, пытаясь вытолкнуть его из себя.
Он все-таки смог встать и доковылять до выхода из бара, толкнул тяжелую дверь и вышел на воздух.
Вечерело. Накрапывал дождь. Люцифер сделал несколько шагов, но его вновь скрутило. Он осел прямо в лужу. Пытаясь бороться, он корежился в грязи, но жуткий звон раздирал мозг еще настойчивей.
— Папа, папа, смотри! — раздался детский голосок совсем рядом с Люцифером. — Тут, кажется, дяденьке плохо!
— Не подходи к нему, дочка, он просто пьян! — строго велел мужчина.
Из ваты внешнего он выхватил слова: «папа» и «дочка».
Что эти слова значат для него? Что если она есть и нуждается в нём?
Он перестал сопротивляться, мышцы обмякли. Звон перетёк в шепот о помощи.
— Папенька, ты нужен дома! Ты нужен нам!
***
— Ну что? Получилось? — нетерпеливо спросил Азазель — этот демон отличался кошачьей улыбкой и кошачьей грацией. А еще поразительным высокомерием и нетерпеливостью.
Впрочем, сейчас все демоны вели себя крайне нетерпеливо и, столпившись возле Вари, они устроили ей допрос с пристрастием. Наверное, все дело в том, что от ответа зависела их жизнь. И они все очень трусили.
— Я не знаю, — в который раз раздраженно объяснялась Варя. — Я вроде бы почувствовала его, но он мне не ответил.
— Нам надо уходить! — решительно заявил Вельзевул. — Здесь больше оставаться нельзя.
— Но куда мы пойдем? — загудели остальные демоны.
Варя тоже уходить не хотела.
— Мы пойдем как можно глубже и как можно скорее, — непреклонно заявил Вельзевул. — Чем ближе к ядру, тем зараженные слабее. Верхние круги они уже все проели. Они приближаются и очень быстро.
— Но если я правильно поняла, — поежилась Варя, — чем ближе к ядру, тем мы глубже в аду? И, следовательно, дальше от выхода?
— Да, ты правильно поняла, — высокомерно улыбнулся Азазель, своим кошачьим оскалом, явно с целью смутить её.
— Тогда, даже если мне удалось вызвать пап… Люцифера, — продолжала Варя, проигнорировав заносчивого демона, — он не сможет найти нас, и зараженные нападут на него по дороге. Он не дойдет!
— Ты, Варенька, плохо знаешь Люцифера, — ободряюще улыбнулся ей Белиал, обозначив на скулах паутину. После того как он узнал, что Варя дочь Люцифера, он стал относиться к ней намного теплее.
Варя взволнованно огляделась вокруг в поисках поддержки Всевышнего. Но Егорушка, полностью отстранившись от происходящего, приспокойненько делал зарядку в другом конце пещеры. Помощь пришла, откуда не ждали.
— Она права, — вздохнул Вельзевул. — Я останусь и подожду Люцифера здесь. И, если он придёт, мы найдем вас и выберемся отсюда вместе.
— Вельзевул, это самоубийство! — горячо возразил Белиал. — Они найдут тебя, и ты сам знаешь, что они с тобой сделают!
— Я рискну! Это наш единственный шанс спастись, — распахивая за спиной прозрачные крылья, покачал головой Вельзевул. — А вы поспешите. Мы и так здесь порядком задержались, а зараженные уже совсем близко.
Вспышка 4. Черт знает какой рай
В дождевых каплях отражаются осколки облаков. Они разбиваются тяжелыми ударами о землю.
Когда умираешь, мир открывается тебе заново, когда рождаешься — заново в тебе затухает. Он милостив, он знает, что носить его в себе тяжкое бремя. Поэтому, впуская в мир, мир оставляет в тебе лишь слепок, лишь тень своего величия. Чтобы ты мог принимать его, не травмируя своего «Я», шаг за шагом, проживая дни.
Так происходит, пока ты не станешь чем-то большим, чем ты есть. Пока не ощутишь себя неотъемлемой частью этого мира. И под занавес он раскроется в тебе, а ты — в нём.
Аня ещё не прожила отмеренного срока. Она не успела принять в себя мир, мир не успел созреть в ней, и сейчас он обрушился на неё своей мощью, придавив всей тяжестью бытия.
Свет пронзал наготу. Беззастенчиво пронизывал всю её суть. Буравил, будоражил. Все внутри зардело от стыда. Стыд. Будто она оказалась посреди площади голая, и тысячи взглядов устремились в её незрелость, слабость, пороки…
Хотелось спрятаться. Она закрылась руками. Сжалась в комок эмбриона.
— Хватит, — прошептала свету. И он услышал. Взгляд его притупился, но остался в ней. — Пожалуйста, не надо!
— Расслабься. Прими его в себя. — Голос знакомый, но из-за смущения Аня никак не могла опознать говорящего. — Ты еще не достигла просветления. Но именно твой свет смог вновь зажечь рай. Открой глаза.
Свет током бил по нервам даже сквозь закрытые веки. Как же больно будет впустить его в глаза. Больно и стыдно открыться ему.
— Я ослепну.
— Да. Чтобы увидеть, иногда нужно ослепнуть.
— Я боюсь.
— Боишься ослепнуть?
— Боюсь увидеть то, что увидело меня. Мне стыдно.
— Аня, у тебя нет времени думать о своем стыде. Ты слишком серьезно к себе относишься! — строго сказал голос над ней. — Твой стыд лишь тень света. Тебе нужно стать светом, быть сильной и отбросить эту тень, чтобы спасти всех нас.
— А если не хочу спасать? Мне так хочется просто жить, — стыдливо призналась Аня, но от этого признания стало легче.
— А что значит просто жить?
— Значит жить…
— Жить всегда значит жертвовать. И ты это знаешь, солнышко.
Усилием воли Аня смогла переключить внимание от своих несовершенств в свете, на голос мамы. Её голос с её интонациями, с её певучестью, родной мамин голос.
— Мама? Я умерла? Где я?
— В раю.
— А рай есть на карте нашего города?
— Только на карте неба. Ты в самом сердце солнца, дорогая.
— А почему, если я в раю мне так плохо?
— Потому что это еще не конец твоего пути. Твой путь только начинается. Ты ключ к спасению — ты особенная.
— Хочу быть как все.
— А все мечтают быть особенными.
— Мама, я сплю?
— Нет, ты проснулась. Расслабься, Аня. Открой глаза.
Мамино присутствие успокаивало. Придавало сил. Аня перестала бороться со светом и задышала носом: «вдох-выдох», так их учили дышать в меде, в случае непредвиденных панических атак. Медленно стала разжимать, стиснутые в крепкие кулаки, пальцы. Попыталась приоткрыть глаза и вновь судорожно зажмурилась.
— Мама, я не могу, оно меня слепит, — слезы потекли из-под закрытых век, и опять захлестнула удушающая волна стыда.
— Бедная моя девочка, мы верим в тебя, — ласково вздохнула мама. — Как жаль, что у нас совсем нет времени. Ты сможешь… Он уже здесь. Тебе нужно открыть глаза и найти его. Собери волю. Ты не представляешь, какая в тебе сконцентрирована сила.
— Кто он? Кого мне нужно найти?
— Того, кого ты привела следом. Тебе нужно найти и уничтожить его.
— Я не понимаю, мама. Кого мне нужно уничтожать? Я не умею уничтожать.
— Того, кого не должно было существовать — нефилима. Ты орудие света, ты наш последний шанс. Ты была создана для этой битвы.
Из памяти всплыли библейские образы исполинов.
— Дитя падшего ангела?
— И женщины, что он пожрал.
— Значит, мы с ним похожи… — на выдохе прорвалась закостенелая боль.
Свет поежился и отполз, освободив для Ани немного личного пространства, что дало возможность перевести дух.
— Нет, Аня! — горячо возразила мама. — Нет, вы не похожи с этим мальчишкой! Ты несешь свет. Ты должна была жить, а я должна была умереть, чтобы твой свет пробудился. Илья же несет в себе хаос и пустоту этому миру.
— Илья? — имя отозвалось нежностью. — Нет, мама. Илья не может быть здесь. Я спасла его.
От осознания, что она спасла Илью, свет вернулся. Но уже не жалил с такой яростью, а наоборот — согревал.
И сердце пропустило удар от воспоминаний о нём.
— Он здесь и твой долг… — мама оборвала себя, в голосе нарастала тревога. — Момент истекает. Я ухожу. Открой глаза, Аня!
Как же Илья может быть здесь, если он жив и быть здесь не может? Нет, так она ничего не поймет.
Аня, превозмогая себя, расслабилась и на выдохе подняла веки.
Свет полыхнул болью. Она ослепла! И ослепнув, прозрела. В ней развернулся рай. От чего все внутри замерло, а затем ухнуло, как при спуске с американских горок.
Вокруг и в ней горело солнце. Рай ощущался в каждом дереве, в каждой травинке, что мрели вокруг искрящейся золотой пылью, переливаясь алмазной крошкой.