Страна наша ухитрилась устроить себя за последние десятилетия так, что ни от чего на Западе нет беспримесной, чистой радости: увидишь чистые улицы – вспомнишь нашу грязь везде, узришь ухоженные замки – представишь наши разрушенные, заброшенные дворцы с облупившейся штукатуркою, услышишь их церковный хор… И мы б могли! И мы…
5 декабря. Начал главу «Сапожник дядя Дёма Каблучков». Полностью перекроил первоначальный намеченный – скучный – плант: вдохновенье, вдохновенье… Для него надо уехать на Филиппины, в Таиланд, в Кёльн…
6 декабря. Самое тяжкое – не твоя собственная смерть, а гибель культуры всей Земли. Неужели может исчезнуть всё, всё – и египетские пирамиды, и Кёльнский собор, и Гегель, и Пушкин, и Моцарт, и Толстой?.. <…>
7 декабря. Вчера читал вторую лекцию «Чехов и массовая литература 80-х годов. Возникновение нового литературного качества». Задавали вопросы, много было русских студентов, обучающихся в Slav. Inst. Присутствовали Володя Порудоминский и Олег Клинг.
Олег за сутки прочёл мой роман. <…> Говорил, что это особый жанр – «идиллия», что сюжет движется чередованием «от я» и «от Антона» (то, что не понравилось Роднянской), а то, что нет острого сюжета – в конце XX века его никто и не ждёт. Композиция глав заменяет сюжет.
По поводу вчерашней записи про смерть. Вдумался: если быть честным до конца, то в гибели всей культуры я всё равно сожалею о своей крохотной песчинке в её здании, которая тоже погибнет.
<…> В библиотеку мне занёс «Известия» с обсуждением гимна Володя Порудоминский <…>. В связи с гимном вспомнили Михалковых – и С. В. и Н. С., который забыл весь свой монархизм и хочет, чтобы был старый гимн: видимо, справедливо надеется, что слова в третий раз поручат писать папе!
9 декабря. С Володей Порудоминским по телефону:
– Как хорошо, что вы позвонили! Я прочёл ваш роман[55] и ни о чём больше говорить не могу. Это – настоящее!
И совсем меня смутил: Я не знаю, кто ещё бы сейчас мог написать такое. Конечно, этот материал, но его преображение! Я не знаю, как это делается <…>. То, что нет острого сюжета, – мне не мешает. А какой сюжет в «Детстве» Толстого? Несбывшийся сон? Сюжет – дед и внук, их отношения снаружи и изнутри. А над последними страницами о деде я даже заплакал. Дед – человек без недостатков. Но это и пленяет. Это законченный, цельный образ.
Я: – Мариэтта говорит, что это ещё не изображённый раньше тип русского человека.
– Именно. Но теперь он изображён. Очень хорошо про отца. Я знал одного очень талантливого журналиста, работавшего в «Пионерской правде». Однажды были какие-то цензурные сложности с номером – так он заново один сочинил весь номер.
– Включая письма пионеров?
– Включая письма. Ему было всё равно, что писать – передовицу, письма, отклики. А есть журналисты, которых когда заставляли писать о сахарной свёкле, они должны были полюбить эту сахарную свёклу – иначе не могли.
10 декабря. <…> Насколько хорошо настроение физическое и творческое, настолько отвратительно политическое: приняли старый гимн. Перезваниваемся с Л. по этому поводу – она пишет статью, хотят они там издать брошюру со статьями на эту тему и распространять её.
24 декабря, утро. Разбудил звонок из Москвы. «Знамя» присудило мне премию «За произведение, утверждающее либеральные ценности». Л. сказала, что это – самая престижная премия журнала. Но – к понедельнику, т. е. к завтрему (как всегда у нас!), надо написать «нобелевскую речь» 2–3 стр., которая пойдёт в № 3.
Только сел, а по TV документальный фильм о теноре Tauber’e, о котором я только читал, а тут – множество фрагментов 1927–1930 гг. в его исполнении – из Легара, Оффенбаха, Штрауса, Леонкавалло, Шуберта («Серенада» – очень хорошо).
31 декабря. 28-го прилетел в Москву из Дюссельдорфа. С чемоданами поехал в издательство к Кошелеву[56], где на ступеньках встретил убегавшего В. Н. Топорова, а в помещении уже давно выпивали: В. М. Живов, Вера Мильчина, Боря Успенский, Кошелев и Козлов[57], Саша Осповат, С. Бочаров.
Расспрашивали у меня про Кёльн, потом разговор свернулся на 91 и 93 год, все вспоминали, кто где был и т. п., кто как думал: советская власть навсегда или нет. Большинство думало: навсегда. Серёжа Бочаров сказал, что помнит, как я говорил, что кончится, и всегда в это верил. Я внёс уточнение: верил, но прикидывал: буду ли ещё в силах в это время работать и вообще пользоваться дарами свободы.
<…> Это уже было при Л., которая опоздала часа на два, т. к. ездила в типографию брать книгу «За Глинку!»[58], составленную ею, Курилкиным и Тоддесом.
Книга – убойной силы, и то, что она ни на что не повлияла, что старый гимн всё равно приняли, – не страшно, м. б., в перспективе времени даже важнее, как идеологический поступок, из тех, что влияют на историю.
2001 год
1 января. Странно было б не начать новое, третье тысячелетие с новой тетради. Старая кончилась тютелька в тютельку.
Хорошо помню, сколь далёким казалась эта дата в ночь встречи 1951 года. Но наступление второй половины XX века ощущалось острее – видимо, по детской впечатлительности. И с волнением позднее воспринималось письмо акад. Обручева «Привет вам, путешественники в третье тысячелетие» – ощущал себя таким путешественником. Мечтал поднять бокал и сказать: «С Новым годом! С новым веком! С новым тысячелетием!» И поднял.
Встречали с Л. дома – был ещё только Женя Тоддес.
Впервые слушал новый-старый гимн. Женя заткнул уши. Первый текст по сравнению с этим – просто классика. Как острил Шендерович, Михалков сочинил новый, третий вариант гимна – «надеюсь, последний». Сильно подпортили настроение перед вступлением в следующее тысячелетие. Последние десять лет не думалось, что такое может произойти.
2 января.
…Кто знает, что такое слава…
С утра – звонок от Иры Роднянской, поздравляла, поговорили о 3-м тысячелетии. <…>
– <…> В последнем номере нашего журнала Василевский в своём обзоре сожалеет, что не напечатал твой роман у нас[59]. Я не могла подействовать, я не имею влияния. Откровенно скажу, я не думала, что надо печатать весь роман, но считала, что главы. Все кругом роман хвалят.
Я сказал, какая разница, где напечатано, но потом спохватился и сказал: «Мне, конечно, было бы приятнее в „Новом мире“».
Л. сказала, что тут надо было бы им вмазать (она хорошо помнит, что Ире не понравилось), но мне как-то не пришло в голову.
Почти сразу же – звонок от Тамары Ганиевой – она больше не завотделом литературы и языка в Российской энциклопедии, «поэтому много времени. Но твой роман не могла отложить, начав. Читала всю ночь. Волна чувств. Я совершенно потрясена. Неожиданный подарок. Я как лингвист восхищена твоим языком. Только у Даля найдёшь такие выражения. Ты спокойно пишешь: „пропускная бумага“, а не „промокашка“, „глубенеть“ (даже у Даля нет, но слово образовано по правильной модели!). А худая – „пройди свет“? Какое народное выражение. И всё это не выглядит какими-то архаизмами, а просто старым, классическим русским литературным языком. И для меня ещё в том было потрясение, что он в тебе сохранился с детства, был где-то в тебе, хотя разговариваешь ты на современном литературном языке.
Замечательно про чеченцев. Объективно, многое в них объясняет (как в драке до конца стояли их дети, мальчишки, как я понимаю, лет 10–12, не больше).
Но конечно, потрясающий дед. Да и бабка великолепна – со всеми своими ножичками и вилочками.
Всё время проступает фон XIX века, а это очень важно – он почти исчез в современной литературе.
<…> Ты поздно начал, но теперь тебе надо писать и писать, не останавливаясь! О твоём романе везде только и говорят».
Я-то думаю, что говорят главным образом от неожиданности – так хорошо всем известный человек вдруг оказался не тем, за кого его держали.
22 января. Огромное несчастье: возле Галапагосских островов потерпел аварию нефтеналивной танкер, и уже 575 тонн нефти вылилось в море, нефтяное пятно движется к островам, как раз к пастбищам морских львов. А там рядом – и знаменитые черепахи, которые спокойно жили 200 лет, не подозревая, что кончат свои дни так бездарно. И никому не приходит в голову отнести трассы этих вредоносных судов хотя бы на 500 миль в сторону! Если души видят, что делается у нас, что испытывает душа Дарвина!..
27 января. 24-го был с Л. в швейцарском посольстве на презентации книг Хайди Тальявини о Чечне; книгу подарила с надписью «моим первым учителям»! Долго беседовал с С. К. Аптом – рассказывал мне про мой роман, говорил, что хозяйственные детали – самое интересное в романе. Считает, что это – несомненный новый материал, а современность надо убрать. <…>
25 января в Овальном зале библиотеки иностранной литературы было объявление номинантов премии Аполлона Григорьева: главная $ 25 тыс., две других – по $ 2,5 тыс. Я попал в шорт-лист из 7 фамилий, но в тройку не попал. Жюри – А. Василевский, Латынина и ещё два критика из провинции. Латынина потом подходила и говорила, что в её тройке я был. Все почему-то думают, что я очень расстроен, не скажешь же всем, что я рот и не раззявливал.
Потом подошла дама и сказала, что я номинирован на премию «Нацбестселлер». <…>
28 января. <…> Камень с души: нефтяное пятно от потерпевшего аварию танкера переменившийся ветер относит в сторону от Галапагосских островов.
29 января. Какая-то китаянка установила мировой рекорд в плавании на 200 м брассом – 2 мин. 19,5 сёк. Приятно сознавать, что для тебя это был когда-то совсем не заоблачный результат (хотя бы и в женском плавании).
10 февраля. 2-го на даче отмечали мой день рожденья: Женя Попов, Андрей Немзер, Г. Н. Владимов с новой молодой женой Жен