– Планирование?
– Да.
Сент-Джон ничего не сказал, но Джесса увидела, как что-то блеснуло в его глазах. Что-то, заставившее ее испытать странное ощущение, вроде того, которое она испытывала утром, спрашивая себя: «Что беспокоило меня вчера?»
Толпа в сквере вновь разразилась радостными криками. Джесса не думала, что выражение ее лица изменилось, но Сент-Джон тихо произнес:
– Вы сможете.
Удивленная его проницательностью, она повернулась и подошла к отцовскому столу.
– Но хочу ли я?
Джесса сказала это почти шепотом, но он услышал ее.
– Только вы.
Она повернулась к нему:
– Если только я могу победить его, значит, причина всего лишь в моем имени.
– В чем бы ни было.
– Никто не должен быть избран только из-за этого, – настаивала Джесса, прислонившись к столу. – Так же как Олден не должен быть избран только потому, что он достаточно богат и может позволить себе широкомасштабную кампанию. Он не сам заработал эти деньги.
Сент-Джон молча посмотрел на нее, приподняв одну бровь. И снова она почувствовала необходимость пуститься в объяснения, хотя ее не спрашивали:
– Деньги заработал его дед. Лесозаготовки, бумага, перевозки. Мой папа говорил, что он был отличный предприниматель. Его сын, очевидно, унаследовал способность к бизнесу, но он и его жена погибли в автокатастрофе. По словам папы, это разбило сердце старику.
Сент-Джон, казалось, внимательно слушал, поэтому Джесса продолжала говорить, хотя не вполне понимала его интерес. Возможно, это было просто стремление знать все о противнике.
– Моя мать думает, что дед испортил Олдена – давал ему все, что тот хотел, никогда не заставляя работать, из-за того, что он потерял родителей. Думаю, это объясняет многое.
– Не все.
Сент-Джон произнес это так же тихо, как Джесса, спрашивая, хочет ли она участвовать в этом донкихотском предприятии. Но она услышала это, хотя не знала, что он имеет в виду. Он знал что-то о наклонностях Олдена?
– Я знала его сына, – внезапно сказала Джесса.
Прошло несколько секунд, прежде чем он промолвил без всякого выражения:
– Того, который умер.
«Господи, законченная фраза! Неужели потрясение было настолько сильным?»
– Да, – ответила она, опомнившись. – Того, который – официально – погиб во время страшной бури и наводнения здесь двадцать лет назад.
– Официально?
Джесса почти жалела, что начала этот разговор. Незачем было затевать его с посторонним. И все же она продолжала вести себя с ним нетипично для нее с того дня, как он появился здесь… Неужели это было всего три дня назад?
– Я этому не верю.
Ей показалось, что он внезапно напрягся.
– Почему?
– Как я сказала, я знала Эдама. Знала о его отношениях с отцом. Какими… плохими они были.
Она услышала слабое эхо этого напряжения в его голосе, когда после паузы, во время которой Сент-Джон, казалось, мучительно подбирал слова, он захотел уточнить:
– В смысле?
– Не думаю, что Эдама случайно унесло потоком воды. Мне кажется, он позволил этому случиться. Или даже способствовал этому.
– Как его мать?
– Да. Она сама покончила со своими горестями – может, он тоже сделал это.
– Удивительно, что Олден это признает.
Сент-Джон произнес это задумчиво, и законченная фраза заставила Джессу задуматься, были ли его мысли такими же краткими и отрывистыми, как его речь. Или же он думал полными фразами и просто сводил их к минимуму, когда говорил? А самое любопытное: почему? Что побудило его развить этот лаконичный стиль?
– Вы хотите сказать, что это могло заставить людей думать, будто он довел ее до этого?
– Должно было заставить.
– Да. Но Олден убедил город, что она давно страдала душевной болезнью и он делал все, чтобы помочь ей, но тщетно.
У Сент-Джона вырвался странный звук, похожий на брезгливое фырканье. В наши дни благородство в политике было анахронизмом, подумала Джесса. Ее отец и дед были исключениями. Но их честолюбие не простиралось дальше Сидара.
Она посмотрела на награду, которую город преподнес ее деду по случаю ухода с поста мэра, – бронзовую скульптуру человека за кафедрой, с молоточком в руке. Отец хранил ее здесь, где мог видеть каждый день, как напоминание о необходимости следовать по стопам своего предшественника.
Джесса перенесла внимание на Сент-Джона. Он смотрел не на нее, а на фотографию на стене. Не на ту, которую хотел использовать как флаерс, а на снимок Джессы в шестнадцатилетнем возрасте с ее любимым Максом, который помог ей выиграть чемпионат штата. Кьюла в редкие моменты спокойствия позировал у передних ног Макса.
– Симпатичная лошадь.
Это удивило Джессу – Сент-Джон казался ей абсолютно городским человеком, который ничего не должен знать о лошадях.
– Он самый лучший, – отозвалась она.
– И сейчас? – Голос звучал удивленно.
– Сейчас ему двадцать. Макс на заслуженном отдыхе. Док Гальперин говорит, что его не удивит, если он доживет до двадцати пяти.
Джесса посмотрела на фотографию, борясь с желанием коснуться изображения усмехающегося пса.
– Если бы собаки могли жить так долго, – тихо сказала она.
– Все еще горюете?
– Конечно. Мне всегда будет не хватать Кьюлы. Он был чудесным псом. Но сейчас у нас есть его внук, Мауи.
Сент-Джон огляделся вокруг, словно ища собаку.
– Он всю неделю с мамой, – объяснила Джесса. – Мауи всегда знает, кому из нас тяжелее.
Она почти ожидала, что Сент-Джон фыркнет. Иногда он казался таким суровым, презирающим все сентиментальные эмоции.
Но вместо этого он сказал:
– Наследственное.
Джесса недоуменно моргнула. Это было одно из величайших дарований Кьюлы – внутреннее ощущение того, кто больше нуждается в его теплом, любящем присутствии. Он пытался завлечь страдающего члена семьи в игру с чисто собачьей мудростью, но, потерпев неудачу, старался его утешить. И это ему удавалось почти всегда.
Она открыла рот, чтобы спросить, откуда он это знает, но Сент-Джон прервал ее, заговорив о новой идее. Джесса должна была признать ее достоинства: подарить обширную отцовскую коллекцию книг городской библиотеке от его имени казалось хорошим вкладом, который он бы оценил. И этикетки, которые Сент-Джон предлагал вложить в каждую книгу, служили бы напоминанием для читающих.
– Нет возражений? – спросил он, когда Джесса медленно кивнула.
– Это совсем другое дело – это не спекуляция именем, как в случае с фотографией. Я бы сама хотела передать библиотеку городу – думаю, что и отец тоже. И это не будет выглядеть элементом кампании, играющим на его смерти.
– Сохраните некоторые, – предложил Сент-Джон.
– Да, некоторые я хочу сохранить. Особенно личные. Книги о гражданской войне, в которых упомянут его прапрапра-не-знаю-какой-дедуш-ка. И экземпляр «Тома Сойера и Гекльберри Финна», который отец читал мне, когда я была маленькой. А я читала «Гека» ему в тот день, когда он умер. – Она вздохнула. – В книге все еще осталась закладка, которой он всегда пользовался, к ней прикреплена глиняная собачка, которую я сделала для него в третьем классе.
Сент-Джон бросил на нее странный взгляд, который Джесса не могла расшифровать, и внезапно быстро вышел.
Джесса осталась одна, глядя на изображение давно умершего преданного друга и удивляясь, как человек мог знать так много о собаке, которую никогда не видел.
Глава 7
Сент-Джон шел по дорожке вдоль реки, стараясь убедить себя в том, что он не так потрясен, как ему кажется. Он смотрел на воду, используя всю силу самодисциплины, чтобы взять под контроль нежелательные, нехарактерные и непродуктивные эмоции.
Сойдя с дорожки, Сент-Джон спустился к краю воды. Река здесь была шире возле большой излучины вокруг возвышенности, на которой стоял Сидар, и зеленовато-коричневого цвета из-за нависающих над водой и отражающихся в ней деревьев. Кто-то разумно выбрал это место для постройки города, над полноводным участком реки, где вред могли причинить лишь бури, случающиеся раз в сто лет.
Вроде той, которая разразилась двадцать лет назад.
Дойдя до нужного места, Сент-Джон остановился и сел на выступ, где сидел той ночью, дрожа под проливным дождем и наблюдая, как река бурлит вокруг основания скалы, обычно возвышающейся над водой на добрые десять футов.
Сент-Джон глубоко вздохнул, заставляя себя привести в порядок эмоции. Он едва не заставил Джессу заподозрить то, что в действительности произошло той ночью, хотя это не входило в его намерения. Оставив несколько улик, Сент-Джон считал, что все подумают, будто он утонул, унесенный разлившейся от дождя водой.
Как только дождь прекратился, Сент-Джон начал действовать. Он спрятал деньги, накопленные за последнюю пару лет и дополненные пачкой купюр, украденных из отцовского ящика стола, вместе с замысловатым зажимом в передний карман джинсов. Старик обнаружит пропажу, как только откроет ящик, но к тому времени он уже будет далеко.
Потом Сент-Джон взял несколько нужных ему вещей из школьного ранца и бросил его на землю, чтобы остальные вещи высыпались – тогда все подумают, что недостающие предметы унесло водой. Впрочем, едва ли кто-нибудь заметил бы исчезновение столь незначительных вещей, но ему они были дороги. Единственная фотография дедушки и бабушки, сохраненная отчасти потому, что все говорили, будто он очень похож на деда, которого он никогда не знал, лежала в заднем кармане, завернутая в пластик, оставшийся от сэндвича из школьного ланча.
Далее последовал камень, найденный им в двенадцатый день рождения и удивительно напоминавший по форме лошадиную голову. Но Сент-Джон надолго забыл о нем, потому что в тот день отец долго объяснял ему его семейные обязанности, которые по достижении столь «зрелого» возраста уже должны его интересовать. Он хранил камень, как напоминание не доверять ничему хорошему, поскольку оно может обернуться плохим.
Последними были две самые важные вещи: фуражка его деда, словно воскрешавшая яркий образ человека, который носил ее так часто, и брелок для цепочки с ключами, изготовленный из жженой глины в форме собаки Кьюлы. Брелок был важен, потому что его сделала для него Джесса вместе с закладкой для своего отца. Д