Лера нажала «Reset» и все повторилось. Потом еще раз.
Еще.
И еще.
— Прекрати! — голос Макса сорвался на визг.
От бессонницы его мутило.
…Бормочет:
— Олеандр. Принято считать, что один лист должен убивать взрослого человека. Это неправда.
Парацетамол. Тайленол. Ацетаминофен. Фатальны в конечном счете, но агония мучительной смерти от разрушения печени может продолжаться несколько дней или недель…
Антидепрессанты. Хм. Стали бы прописывать депрессующим личностям медикаменты, которые могли бы быть использованы для суицида?
Снотворное… Практически невозможно убить себя передозировкой таблеток, которые продаются свободно.
Резать вены… Очень неэффективно.
…Бормочет:
— Тошнота, рвота, бледность кожных покровов, цианоз, озноб, расширение зрачков, нечеткость зрения, тремор, судороги, затруднение дыхания, кома.
Тошнота, рвота, тенезмы, боль в животе, понос. В тяжелых случаях кровавый стул, гематурия, острая сердечно-сосудистая недостаточность.
Саливация, тошнота, рвота, боль в животе, озноб, сонливость, тремор, тонические судороги, кома, угнетение дыхания.
Шум в ушах, тошнота, рвота, общая слабость, снижение температуры, одышка, сердцебиение.
Резкая слабость, головокружение, сухость во рту, тошнота. Возможно появление судорог, потеря сознания. Коматозное состояние.
Цианоз губ, ушей, лица, конечностей вследствие острой метгемоглобинемии.
Сонливость, мышечная слабость, снижение температуры тела. Кома.
Сухость во рту и глотке, расстройство речи и глотания, нарушение ближнего видения, диплопия, светобоязнь, сердцебиение, одышка, головная боль…
Она не заметила, как он бледной тенью встал рядом.
Подняла глаза, гортанно крикнула:
— Изыди!
И захлебнулась истерикой.
…
— Лера, ты не видела мой трубочный табак?
… — Никотин. Психотропное (возбуждающее), нейротоксическое (холинолитическое, судорожное) действие. Токсическая концентрация в крови — 5 мл/л, смертельная доза — 10–22 мг/л. Быстро всасывается слизистыми оболочками, в организме быстро метаболизируется…
… — Дави… свою… машинку.
Холодный пот побежал со лба вниз. Потом потекла ниточка слюны. Ее вырвало. Тело начало биться в судорогах.
Макс рванул к ней, положил на колени ее голову. Заглянул в глаза. Увидел суженные в острые иголочки зрачки.
— Нет. Не-е-е-т!!! Постой, маленький! Что ты делаешь?
…Опомнился. Рванул за машинкой, давя дрожащими пальцами на кнопку. Она оставалась мертва.
Впрочем, как и Лера.
— УУУУУУУУУУУУУУУУ!!!!!!!!
Продолжая выть, он с хрустом сжал мерзкую машинку в руке, и со всей мочи швырнул об шкаф.
Вдребезги.
…И не заметил, как бледно-голубая жидкость начала ме-е-е-дленно вытекать из пластикового корпуса адской машинки.
Как раз в эту минуту откуда-то снизу начали отчаянно колотить по батарее рассерженные соседи.
…В гробу я её поцеловал. В лоб. И испытал шок. И это всё решило, внутренне, до содрогания. Здесь, в гробу, её не было — то, что я поцеловал, к человеческому телу не имело ни малейшего отношения: словно я поцеловал камень. Или холодную землю. Нет, наверное, в них жизни больше.
И я испытал то же самое чувство конечности (или кончености?), о котором столько раз читал и слушал, как о пережитках прошлого тысячелетия.
Слёзы. Наш век превратил в гнуснейший фарс даже самое святое — её величество смерть.
Смерть. Мы с Лерой о ней частенько говорили часами. Наряду с Шопенгауэром, по которому нужно сдавать доклад. Наряду с новой войной на Балканах. Наряду с пришельцами и вчерашними снами.
Ещё бы — возможность реинкарнации, подаренная людям французскими биологами, на деле вызвала больше бед и волнений, чем это можно было себе представить. Деньги, и до этого значившие слишком много, стали мерилом всего, даже жизни. Прослойке богатых они теперь дарили вечную молодость и здоровье, а вместе с ними — вседозволенность и скуку. От безделья богачи порождали бесстрашных солдат и террористов-камикадзе, поклонников де Сада, убийц и самоубийц.
У бедных такое положение вещей порождало злобу и ненависть, у иных — стимул к необычному воплощению своих фантазий. И у всех нас — мерзкое чувство фальши на похоронах любимых.
И закрадывается в душу пакостное: лучше бы уж навсегда! Лучше бы конечно!
Как бы не так! Кому, как не мне, знать, что где-то сейчас в этом долбаном Париже, как водится — в офисе, что возле Эйфелевой башни (столько раз мы его видели в новостях!) тому, что ещё вчера на самом деле было моей девушкой, добросовестные служащие придают персональный код. И шлется запрос на реинкарнацию, и проверяются банковские счета. Да откуда им взяться у русской студентки? Или у её родственников? Впрочем, если бы у них и были — волчье правило: каждый за себя. Вот пролить слезы над гробом — другое дело!
Дальше процедура проста. То, что древние называли «душой», будет законсервировано. Ровно на три года. Потом — или отпускают «на небеса» или продают частным лицам.
Лера, господи! Можно ли законсервировать разлёт твоих чёрных волос? А твои губы? Твои сны? Твой доклад по Шопенгауэру? Старик Мэйсон бы в гробу перевернулся, если бы знал, что его могут подвергнуть такой консервации.
Что у тебя сейчас есть, Лера? И можно ли это «что-то» назвать жизнью?
Впрочем, у тебя есть я, в прошлом — вечный студент, а ныне неудачник.
Впрочем, об этом говорить не принято. Как закон: накопил нужную сумму — получи новую жизнь. Не накопил — значит, не повезло. О трёхгодовой консервации все молчат.
Говорят даже, что это лишь рекламный трюк. Ещё говорят — это для науки. На самом деле — деньги и тут всё решают. Мало ли какие случаи бывают: есть люди, вся ценность которых познаётся лишь после ухода из жизни. Мало ли благотворительных фондов?
А объявления типа «верните мне сына (брата, мужа)»? Может, кто и насобирал по нитке…
А нашумевший скандал о воскрешённых и проданных в рабство, о котором до сих пор спорят в судах? А преднамеренные убийства? А скидка на ошибку в реинкарнации, в конце-то концов!
Для нас всё это — где-то там. Кому мы нужны — и при жизни и после неё?
Кому ты нужна, Лерочка?
Кому?
Как кому? А МНЕ?
Чувствовать себя бедным — плохо. А подлецом — совсем никуда. Как жить?
— Ты идиот!
Мой друг Юрка всегда прагматичен и прямолинеен. Думаю, эти качества сделают его со временем большим учёным, как он и мечтает. Наверное, и реинкарнацию заслужит. Лет через пятьдесят. К его словесной порке я готов, даже получаю удовольствие — и он и я знаем, что поступлю я всё равно по-своему.
— Это фикция, понимаешь? Ты в свои двадцать с хвостиком не то что на квартиру, на приличные ботинки не смог заработать. Забудь и живи дальше. Много ты знаешь реинкарнированных?
Он прав. Прав настолько, что даже спорить не о чём. В среде наших знакомых реинкарнированных не больше, чем высаживавшихся на Марсе.
— Принимаю. Но должен же я попробовать хоть что-то сделать?
— Забудь. Нереально. Ты хоть знаешь, сколько это стоит?
— Знаю, конечно. Миллион евро. Это все знают.
— Вот именно. Один! Миллион! Евро!!!
— Юр, это всего лишь деньги.
— Ну да, а у тебя есть всего лишь жизнь. Ты что решил — банк ограбить?
— Да нет. Но ты не одобришь.
Про меня говорят, что в критические минуты я умею собраться. Сам я, правда, в этом не уверен, но всё же пустым слезам предпочитаю действия. Хоть какие-нибудь.
Умение подчинить все свои действия единой цели часто позволяло мне выкручиваться из самых плохих ситуаций. Даже тогда, когда у всех прочих опускались руки.
— Ты лентяй! — обычно говорила Лера, прекрасно зная об этом моём качестве. — Ты начинаешь что-то делать только тогда, когда тебя припёрли к стенке! И думать ты тоже начинаешь только…
— Неправда, думаю я всегда! — отвечал я.
— Ну да! О том, в каком бы ещё месте заняться со мной сексом! Или о том, у какой из твоих однокурсниц красивее задница!
— Не только об этом!
В такие моменты я обычно сгребал её в охапку и пытался поцеловать, а она очень активно уворачивалась.
И нам было хорошо вместе: моего упорства, несмотря на склонность к лени, вполне хватало на то, чтобы оплачивать сначала отдельную комнату студенческого общежития, а потом и квартиру. А заработка — на еду, сигареты и нехитрые развлечения типа кинотеатров.
Конечно же — залез в Интернет. Первым делом меня заинтересовала формальная процедура. Она оказалась предельно проста: для реинкарнации нужно перечислить на счёт сумму-стандарт в любой свободно конвертируемой валюте плюс стандарт-анкета личности, которую требуется «оживить». Идентификация — за счёт фирмы. Как они её проводят — их личный секрет.
На всякий случай просмотрел бланк стандарт-анкеты. Ничего особенного — даже время смерти можно указывать приблизительно. Как они со всем этим разбираются? Будь у меня личный счёт с нужной суммой, я мог бы отправить такую анкету прямо сейчас.
Так что вопрос действительно упирался в деньги.
Потратив ещё несколько часов, я убедился, что возможностей не так уж и много.
Можно подать международную заявку о том, что данная личность является «значимой для человечества». Можно просить денег у всех и вся, по типу «люди добрые…». Можно… ну действительно попытаться банк ограбить — чистой воды самоубийство, если делать это без должной проработки.
Что ещё?
В поисках лазейки я бродил по «поисковикам» бесконечными лабиринтами час за часом. Когда из банки кофе были вытрясены последние граммы, а пепельница укоризненно ощерилась на меня окурками, мелькнул слабый отблеск надежды.
Франция — держава, у которой эксклюзивные права на реинкарнацию — предоставляла всем своим солдатам право на вторую жизнь, если было признано, что смерть наступала при несении военной службы. И тут же рядом — душещипательная история рядового Джонни Уэйна (солдата иностранного легиона, англичанина по рождению),