3
Шли дни, ветер с Форта не утихал.
Не нужно думать, что мисс Броди была уникальна в своей поглощенности идеей относительно поры расцвета или что (поскольку такие вещи связаны между собой) у нее что-то сдвинулось в голове. Исключительным можно считать лишь то, что она преподавала в такой школе, как школа Марсии Блейн. В тридцатые годы женщин, подобных ей, был легион: обездоленных войной, перешагнувших порог тридцатилетия и компенсировавших свое «стародевство» вылазками в пространство новых идей и активной деятельностью в области искусства, благотворительности, образования или религии. Прогрессивные эдинбургские старые девы не работали в школах, особенно в школах традиционного образца, какой являлась женская школа Марсии Блейн. Именно поэтому мисс Броди была, как выражались тамошние школьные старые девы, несколько чужеродна среди них. Зато она вовсе не была чужеродна среди себе подобных — энергичных дочерей покойных или одряхлевших коммерсантов, священников, университетских профессоров, врачей, бывших владельцев крупных торговых домов или рыбных промыслов, которые наделили дочерей острым умом, румяными щеками, лошадиной статью, логическим мышлением, бодростью духа и собственными средствами. Не было редкостью увидеть их часа в три дня нависающими над демократическими прилавками эдинбургских бакалеей и дискутирующими с хозяином по поводу самых разных предметов: от подлинности Писания до значения слова «гарантированный» на банках с джемом. Они посещали всевозможные лекции, испытывали на себе медово-ореховую диету, брали уроки немецкого, а потом совершали пешие путешествия по Германии; они покупали кемперы и отправлялись в них к горным озерам; они играли на гитаре и оказывали поддержку возникавшим повсюду маленьким театральным труппам; они селились на время в трущобах и, раздавая соседям банки с красками, учили их искусству элементарного декорирования интерьера; они пропагандировали идеи Мэри Стоупс[21]; ходили на собрания Оксфордской группы[22] и, ничего не принимая на веру, бдительно присматривались к спиритизму. Некоторые оказывали содействие движению шотландских националистов; другие, как мисс Броди, называли себя европейками, а Эдинбург — европейской столицей, городом Юма[23] и Босуэлла[24].
Эти женщины не участвовали в каких бы то ни было комитетах и не преподавали в школах. Старые девы, которые участвовали в комитетах, были менее предприимчивы и отнюдь не склонны к бунтарству, они исправно посещали церковь и усердно трудились. Школьные же учительницы вели еще более традиционный образ жизни: сами зарабатывали на хлеб, жили с престарелыми родителями, совершали прогулки в горах и проводили отпуска в Северном Бервике.
Женщины типа мисс Броди очень любили поговорить, они были феминистками и, как большинство феминисток, с противоположным полом разговаривали, как мужчина с мужчиной.
«Вот что я вам скажу, мистер Геддес, контроль за рождаемостью — единственное решение проблемы рабочего класса. Свободный доступ контрацептивов в каждый дом…»
Или в те же три часа пополудни перед прилавком преуспевающего бакалейщика: «Мистер Логан, хоть вы и старше меня, я — женщина в расцвете своей жизни, так что поверьте мне: воскресные концерты профессора Тоуви куда больше приобщают к религии, чем службы в вашей кирке».
В свете сказанного внешне ничего странного в мисс Броди не было. Внутренне — дело иное, и оставалось только гадать, до каких крайностей может довести ее собственное естество. Внешне она отличалась от учительского коллектива тем, что пребывала еще в неустойчивой позиции продолжающегося развития, между тем как они, что неудивительно, достигнув двадцатилетнего возраста, уже опасались менять убеждения, особенно в вопросах этики. Мисс Броди хвастливо заявляла, что нет на свете ничего такого, чего она не могла бы выучить и теперь. И мисс Броди, говорившая девочкам: «Я переживаю период расцвета, и вы пожинаете его плоды», действительно не была фигурой застывшей, ее внутренний мир развивался у них на глазах одновременно с формированием самих девочек. Он длился, этот расцвет мисс Броди, и продолжал становление еще и тогда, когда девочки приближались к двадцатилетию. А принципы, сделавшиеся для него определяющими в конце, изумили бы ее самое, узнай она о них вначале.
Летние каникулы тридцать первого года знаменовали собой первую годовщину начала расцвета мисс Броди.
Предстоявший год должен был стать во многих отношениях годом сексуальных открытий для ее избранниц, которым исполнялось кому одиннадцать, кому двенадцать лет, то был год, насыщенный волнующими откровениями. Позднее интимные отношения стали для них лишь одной из составляющих жизни. Но в тот год они были для них всем.
Новый семестр начался по обыкновению бодро. Мисс Броди, бронзовая от загара, стоя перед классом, говорила:
— Я снова провела большую часть летних каникул в Италии и еще неделю в Лондоне и привезла массу картинок и фотографий, которые мы можем развесить на стенах. Вот, например, Чимабуэ[25]. А вот крупное формирование фашистов Муссолини, здесь их видно лучше, чем на прошлогоднем снимке. Они делают поразительные вещи, о них я расскажу вам позднее. Мы с моими друзьями присутствовали на аудиенции у папы. Мои друзья целовали перстень на его пальце, я же сочла, что правильнее будет просто склониться к его руке. На мне было длинное черное платье с кружевной мантильей, я выглядела потрясающе. В Лондоне мои состоятельные друзья — у их маленькой дочери две воспитательницы, или няни, как говорят англичане, — водили меня к А. А. Милну. У него в холле висит репродукция «Примаверы», то есть «Весны», Ботичелли. На мне было шелковое платье с огромными красными маками, которое мне очень к лицу. Муссолини — один из величайших людей в мире, гораздо более великий, чем Рамсей Макдональд[26], а его фашисты…
— Доброе утро, мисс Броди. Доброе утро, садитесь, девочки, — проговорила директриса, поспешно входя в класс и оставив дверь настежь открытой.
Мисс Броди, гордо подняв голову, прошла у нее за спиной и многозначительно закрыла дверь.
— Я заглянула к вам всего на минутку, мне нужно бежать, — продолжила мисс Макей. — Итак, девочки, сегодня первый день нового учебного семестра. Мы ведь не падаем духом, правда? Нет. Вы, девочки, должны усердно трудиться в этом году над всеми предметами и блестяще сдать переходные экзамены. На будущий год вы переходите в старшую школу, помните это. Надеюсь, все вы прекрасно провели летние каникулы — выглядите прелестно, загорели. В положенное время с нетерпением жду ваших сочинений о том, как вы их провели.
После ее ухода мисс Броди долго суровым взглядом смотрела на дверь. Девочка — не из ее клана — по имени Джудит хихикнула. Мисс Броди оборвала ее: «Прекрати», потом повернулась к доске и стерла тряпкой длинный пример на деление, который всегда писала на случай вторжения посторонних во время урока арифметики, на котором она, случалось, учила девочек вовсе не арифметике. Очистив доску, она повернулась лицом к классу:
— Мы не падаем духом, нет, мы не падаем духом, нет. Как я уже говорила, Муссолини демонстрирует блестящие достижения, безработица при нем уменьшилась, даже по сравнению с прошлым годом. В этом семестре я смогу рассказать вам очень много всего. Как вы знаете, я не считаю, что, разговаривая с детьми, нужно снисходить до них, я уверена: вы способны понять гораздо больше, чем обычно думают взрослые. Воспитание, educatio, означает выведение наружу: от «е», то есть «из», и «duco», «я веду». Переходные экзамены — не переходные экзамены, но рассказ об опыте, полученном мной в Италии, будет вам полезен. В Риме я видела Форум и Колизей, где умирали гладиаторы и где рабов бросали на съедение львам. Один пошляк-американец сказал мне: «Это похоже на превосходную гигантскую каменоломню». Они произносят гласные назально. Мэри, что значит произносить назально?
Мэри не знала.
— Тупа, как всегда, — констатировала мисс Броди. — Юнис?
— Произносить в нос, — ответила Юнис.
— Отвечай полным предложением, пожалуйста, — попросила мисс Броди. — В этом году вы должны научиться отвечать полными предложениями, постараюсь, чтобы вы усвоили это правило. Ответить надо было так: «Говорить назально означает говорить в нос». Так вот, этот американец сказал: «Это похоже на превосходную гигантскую каменоломню». И это о том самом месте, где сражались гладиаторы! Они восклицали: «Хайль, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!»
Мисс Броди в коричневом платье вскинула руку в приветствии, как гладиатор, ее глаза сверкали, словно лезвие клинка.
— Хайль, Цезарь! — еще раз воскликнула она и, лучезарно сияя, повернулась к окну, будто Цезарь сидел именно там. — Кто открыл окно? — строго спросила она, резко опустив руку.
Никто не ответил.
— Кто бы его ни открыл, он открыл его слишком широко, — попеняла мисс Броди. — Шести дюймов вполне достаточно. Больше — уже пошлость. Такие вещи нужно чувствовать нутром. Согласно расписанию сейчас у нас должен быть урок истории. Достаньте учебники истории и держите их перед глазами. А я тем временем расскажу вам еще кое-что об Италии. Как-то раз у фонтана я познакомилась с молодым поэтом. Вот картина, на которой изображена встреча Данте с Беатрис — по-итальянски произносится Беатриче, звучит очень красиво, — на Понте Веккьо. Он влюбился в нее с первого взгляда. Мэри, сядь прямо, не сутулься. То был возвышенный момент возвышенной любви. Кто написал эту картину?
Никто не знал.
— Ее написал Россетти. Дженни, кто такой Россетти?
— Художник, — ответила Дженни.
Мисс Броди посмотрела на нее выжидательно.
— И гений, — поспешила на помощь подруге Сэнди.