Лариса ОбаничеваЛУИ
Крошечная гримёрная благоухала. Аннушка не могла оторвать глаз от белоснежных лилий и, пока переодевалась и снимала краску с лица, всё смотрела на них и улыбалась. Как давно ей не дарили цветы! Дежурный букет в день премьеры не в счёт, он шёл по статье расходов на новую постановку, среди костюмов, декораций и прочих аксессуаров, и сердце не трогал. А лилии — другое дело. Они были от души! От человека, который знал её, помнил и радовался её возвращению на сцену. Застенчивый, должно быть: не решился преподнести у всех на виду, прислал с курьером, и билетёрша вынесла их, под аплодисменты, в хрустящем целлофане… Аннушку эта деликатность особенно тронула. Ох и настрадалась же она в своё время от назойливых поклонников! Трудно сказать почему, но она чувствовала: он не из тех, кто станет донимать её звонками и приглашениями на ужин. Скорее всего, серьёзный, степенный, лет шестидесяти пяти — на дневной спектакль приходили те, кого именовали стыдливым эвфемизмом «третий возраст», их нередко целыми группами привозили на автобусе из провинции. Милая, неизбалованная публика, которая всякое лицедейство принимала с наивной восторженностью и долго аплодировала. Многие актёры относились к утренникам пренебрежительно, играя вполсилы, а вот она не могла… «У тебя старомодное представление об актёрском призвании, моя дорогая… — говорила она себе. — Так нельзя!» Или просто ей не хватало цинизма?.. Пришпиленный к целлофану бристоль оказался немногословным: «Очаровательной!!» С двумя восклицательными знаками. И вместо подписи — буква «Л». Что это — имя, фамилия? Скорее, имя. Люсьен? Лоран? Или, может быть, Луи? Пусть будет Луи. Королевские цветы, королевское имя. «Вы не представляете себе, Луи, сколько радости мне доставили эти лилии… Спасибо вам!» Высокие стебли стремились перевесить лёгкую вазочку — другой не нашлось, — и Аннушка заботливо прислонила их к стене. А её длинноногой партнёрше даже одной ромашки не подарили! Та поджала свои и без того тонкие губы и сразу превратилась в обыкновенную дурнушку. Да ещё завистливую. Только что красовалась на сцене, принимая выгодные позы и оголяя всё, что можно было оголить по ходу пьесы, и вдруг чуть ли не расплакалась, когда её обошли вниманием.
— Пусть это послужит тебе уроком! Смазливой мордашки и мимолётной телеславы ещё недостаточно, чтобы получить признание театральной публики, — бросила Аннушка вслух и закашлялась.
И на сцене тоже кашляла. Решила, что её героиня должна курить, а сама уже давно бросила. Вот с непривычки и стала кашлять. Она не играла в театре шесть лет, и почти столько же не снималась в кино. За этот, казалось бы, небольшой срок многое изменилось. Пришло новое поколение, и о ней забыли. Разве иначе, при других обстоятельствах, она бы согласилась играть с этой бесталанной дурочкой, возомнившей о себе неизвестно что? Таланта нет, зато есть всемогущий покровитель: взял да организовал, по её прихоти, театральную постановку и подарил ей главную роль. Но у Аннушки не было выбора. Ей так хотелось на сцену! Театр — её жизнь. Она пожертвовала для него всем. Возможно, в этом и заключалась её ошибка: не рассчитала силы и шесть лет назад не выдержала, сломалась. Но теперь ей было гораздо лучше, она поправилась, перестала принимать таблетки — снотворное не в счёт, иначе вечером, после спектакля, долго не уснуть… И врач говорил, что лучшее лекарство для неё — работа. Он прав. Снова играть в Париже, пусть в маленьком театре — но играть!.. Судьба послала ей такую возможность, и она не стала отказываться. Других предложений не было и могло ещё долго не быть… Она приблизила лицо к фарфоровым лепесткам и, закрыв глаза, с блаженством вдохнула их аромат. «Ну вот, я так и знала!» Лоб и щёки припорошила оранжевая пыльца, Аннушка смахнула её пуховкой и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Ещё ничего, ещё остался блеск молодости… Но теперь, чтобы хорошо выглядеть, ей требовалось гораздо больших усилий, чем раньше… Точнее, раньше она хорошо выглядела, не делая для этого особых усилий. И уже заметны первые признаки увядания… Хотелось надеяться, что заметны пока только ей. Никуда не денешься — в конце года ей исполнится сорок! «Так что роль надоевшей супруги как раз для тебя», — заключила она с грустной усмешкой.
Публика уже разошлась, когда она покинула гримёрную. Холл опустел, и один только Стефан за стойкой на контроле что-то писал, склонив голову. Услышав её шаги, он оторвался от бумаг, и лицо его просветлело.
— До завтра, Аннушка!
— До свидания, Стефан!
Славный молодой человек! С тех пор, как она вернулась в театр, все вокруг ей казались милыми и доброжелательными. Стефан пророчил пьесе большой успех; скорее всего, он прав: современный текст, отточенные диалоги, классический любовный треугольник, и главное — много юмора. Посмеялся и забыл. Такая лёгкая, приятная пьеска обречена на успех. Тем лучше…
Кондитерская напротив была открыта, и Аннушку потянуло в распахнутые двери — страстно захотелось шоколадного пирожного; но она пересилила себя и отвернулась от соблазнительной витрины. Никаких лишних граммов! Она актриса и обязана держать себя в форме. Удивительно тёплый для середины октября, ласковый вечер располагал к неторопливой прогулке. Аннушка сняла плащ, перекинула его на руку и направилась к метро, разглядывая по сторонам всё, что попадалось на глаза. Чёрные глянцевые красотки за стеклом парикмахерской, овощные и фруктовые ряды у арабской лавки, жирные граффити на стенах — привычная изнанка блестящего Парижа, на которую она при других обстоятельствах не обратила бы внимания, но эта непритязательная улочка, по которой она почти ежедневно проходила в театр и обратно, вошла в её жизнь, чтобы остаться в ней навсегда дорогим воспоминанием, и Аннушка смотрела на всё вокруг с нежной снисходительностью. У метро она заколебалась: спускаться в подземелье не хотелось, и она свернула на бульвар — просто так, без определённой цели. Навстречу закатному солнцу! Отыскать его за домами было непросто, и она всё шла, пока не очутилась на пятачке под названием «площадь Бланш», с круглой вентиляционной тумбой посередине, которую щедро, как прожектор, освещал солнечный луч, чудом пробившийся в узкий проём между крыш. Всё остальное было уже в тени. Люди тянулись к теплу и яркому свету — на пятачок, где ещё не угасла дневная беззаботная жизнь, — толпились здесь, сидели на краю тумбы, заняв всю её по окружности; присела и Аннушка, под боком у пожилой пары, которая переговаривалась по-итальянски. Туристов и просто гуляющих в этот субботний, почти летний день было множество. Дети, а вслед за ними и взрослые вскакивали на вентиляционную решётку, из которой сильно и шумно выходил воздух, надувая одежду, поднимая дыбом волосы, искажая черты лица, — все смеялись и фотографировались. «А жаль, — подумала Аннушка, — что девушки в брюках и ни одна не может изобразить знаменитую сцену с Мэрилин Монро…» На ней самой было платье, но не могла же она в её возрасте прыгать с задранной юбкой!.. К счастью, её никто не узнавал. Ей было просто и весело среди людей. Она вслушивалась в их разговоры, рассматривала их порой невероятные одежды, — впрочем, никто ни на кого не обращал внимания, — всё доставляло ей удовольствие, как человеку, который вернулся к жизни и радуется её малейшему проявлению… Она чувствовала себя немного усталой, опустошённой и ни о чём особенно не думала, но иногда мысленно возвращалась к театру и вспоминала, что в гримёрной её ждёт чудесный букет лилий и что она снова увидит его завтра, на воскресном утреннике. Казалось, что вместе с букетом ей подарили весь мир! Стефан прав: у пьесы будет успех. И у неё будет успех. А за ним последуют другие. Иначе не может быть! Она совершенно здорова и ощущала себя как никогда молодой, полной сил и, как ни странно, лучше и уверенней, чем в двадцать лет… Она актриса. Ничего другого она делать не умела. Только играть. И она будет продолжать играть!..
Подошли двое, отец и сын, — оба плотные, коренастые, одного роста, — сфотографировали «Мулен Руж» и вместе с ним Аннушку на переднем плане. Отец поднял большой палец: мол, отлично получилась. «Никак меня узнали?» — удивилась она, но потом поняла, что нет. Случайно попала в объектив — одинокая миловидная женщина в тёмных очках, чуть загадочная… Сына звали Кристоф.
— А я толстый, — заявил папаша с круглым, обтянутым майкой животиком, справедливо полагая, что лучше сразу признать свой недостаток и вызвать тем самым снисходительную симпатию окружающих.
Аннушке захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее, и, не найдя подходящих слов, она ласково улыбнулась.
— У вас славянские корни? — поинтересовался Кристоф, когда она назвала себя.
— И славянские тоже.
— А что вы здесь делаете?
— Отдыхаю после театра.
Им и в голову не пришло, что перед ними актриса, а не зрительница.
— А что за пьеса?
— «Супружеские игры». Премьера. Вы не видели?
— Нет, — замотал головой Кристоф. — Я в театре редко бываю.
Афиша спектакля с её полупрофилем — а длинноногая, во весь рост! — была расклеена по городу, а они и не заметили…
— Я недавно перебрался из Лилля, поселился во-о-он там! — Кристоф вытянул руку в сторону Монмартра.
— Чтобы завоевать Париж? — пропела она строчку из популярной песни Азнавура.
Он рассмеялся:
— Будем надеяться.
— Я вам от души этого желаю!
Они простились, и она долго смотрела им вслед, но они так и не обернулись. Между тем солнце полностью скрылось за домами, унеся с собой розовый свет, — площадь поблёкла и утратила привлекательность. Становилось прохладно, и с бульвара потянуло сыростью. Люди расходились. Аннушка накинула плащ, посидела ещё немного и тихо пошла к метро. «Мне хорошо, спокойно, на этот раз я постараюсь уснуть без снотворного», — решила она.
Луиза Вальро считала себя вполне счастливой. Она расположилась в мягком просторном кресле из жёлтой кожи, местами поистёртом и утратившем былую яркость (годков-то ему сколько!), но ещё очень приличном, — любимом кресле покойного мужа, где он обычно читал, а, читая, мог и вздремнуть, и теперь вот и к ней, вместе с креслом, перешли его привычки. В правой руке, поставленной на подлокотник, она держала ликёрную рюмочку с золотистой жидкостью и любовалась её переливами. Янтарная глубина — от коньяка, а лёгкость, прозрачность даёт виноградный сок, нет, сусло, кажется, так правильно — виноградное сусло. Весь секрет — в их гармоничном сочетании.