Он схватил мешок за углы и вытряс из него на пол грязную черноглазую девчурку.
Крики удивления сменились глубокой тишиной. И в этой тишине ясно было слышно, как всхлипывает ребенок. У девочки уже не было сил плакать. Она уперлась ручонками в пол и поднялась на ноги. Она вся дрожала. Белые зубы, похожие на зубки маленького мышонка, мелко стучали. Длинная, до пят, ситцевая юбочка была мокрая и грязная, а растрепанные черные волосы в беспорядке спадали на худые детские плечи.
Девчурка поднялась с пола и заслонила ладонями глаза. Она была ослеплена огнями бесчисленного множества свечей огромной люстры.
Девочка стояла на сверкающем паркете в центре зала среди роскошно одетых графских гостей. Шумные возгласы ошеломили ребенка, и она испуганно оглядывалась вокруг блестящими черными глазами. Вместо темного и мокрого мешка она вдруг увидела себя в озаренной золотыми огнями сказочной стране. Над нею был необозримый купол расписанного фресками потолка, откуда на толстой цепи свисала огромная люстра с неисчислимым количеством мерцающих свечей. Глубокий бирюзовый купол потолка уходил куда-то в полутемную высь, куда едва достигали даже огни танцевального зала. Вместо бородатых, заросших крестьян девочка увидела толпу господ в роскошных костюмах.
Может, это сон? Один из тех прекрасных колыбельных снов, какие девочка не раз видела на теплой печи под родной крышей? Может, вот сейчас у черноглазой растрепанной девчушки вырастут крылья за плечами, такие, как у белых гусей на лугу, и она медленно поднимется над головами этих сказочных людей, полетит все выше и выше, в глубину загадочного бирюзового купола.
Но крылья не вырастали. Ноги словно приросли к желтому блестящему паркету. Вот девочка видит старую барыню, всю в черном. Барыня ковыляет, опираясь на палку, все расступаются, давая ей дорогу. У нее крючковатый нос. Она наклоняется к девочке, точно хочет ее клюнуть ь лоб.
Ребенок, защищаясь, поднимает над собою ручонки, старая барыня приставляет к глазам какие-то прозрачные стеклышки, что-то бормочет. Люди в блестящей одежде показывают белые зубы, громко ржут, мотая головами, как слепая кобыла Белолобая.
Старая барыня склоняется к ребенку все ниже и ниже. И в ту минуту, когда она вот-вот уже должна была клюнуть ее в лоб, девочка изо всех сил хрипло закричала на весь зал:
— Мама!
Этот крик (словно в зале крикнул взятый из гнезда голодный грачонок) показался гостям графа очень забавным. Они наперебой начали пугать ребенка, делая страшные глаза, гримасничая и скаля зубы. Но девочка молчала. Она лишь озиралась вокруг с искаженным лицом, в то время как детское ее сердечко готово было разорваться от невыразимого ужаса.
Вскоре все это надоело гостям. Музыканты на хорах стали уже настраивать инструменты, чтобы заиграть краковяк. Граф еще рассказывал, как он наскочил на свой «трофей», но его уже слушали без особого внимания. Только старая графиня сказала:
— Девочка необыкновенно потешна. Смотри, Владимир, это просто маленький дикий звереныш.
Графиня протянула руку, чтобы положить девочке на голову ладонь, но раздумала и сказала сыну:
— Я, пожалуй, отдам ее в приют. Не оставлять же у себя такого звереныша.
— Отдай, мама, куда хочешь, хоть черту в зубы. Загремела музыка. Грязная черноокая девочка проплыла на дюжих руках Петровича над головами танцующих пар, и озаренная сказочная страна исчезла из ее глаз.
Глава шестаяНОВОЕ ИМЯ
Воспитательница и хозяйка приюта для православных детей-сирот, бывшая монахиня матушка Раиса, крайне удивилась, увидев черноглазую и грязную девчонку.
— Не цыганка ли она? Этого еще не хватало. — Матушка привычно перебирала длинными пальцами деревянные четки, не зная, что ей делать. Девочка и вправду поразительно похожа на цыганочку, а цыганочка — это же, наверное, не христианский ребенок. Еще турок, прости господи, не хватало. Как же с ней быть?
Девочка была подвергнута суровому допросу. Прежде всего матушке Раисе важно было выяснить, крещена ли она. Но девочка лишь всхлипывала и не давала суровой матушке никаких объяснений.
— И откуда она взялась на мою голову? — сокрушалась воспитательница.
Однако выход из положения быстро нашли: надо снова крестить ребенка. Этот простой план был немедленно осуществлен. От кадильного запаха ладана, от синего тошнотворного дыма у девочки закружилась голова, а потом ее, голую, неожиданно облили холодной водой.
Патластый поп с серебряным крестом басовито ревел над нею. Он пришел натощак и торопился домой, где кухарка Лукия пекла его излюбленные пироги. Думая о пирогах и толстой Лукии, поп наспех и невнятно пробубнил: «Крестится раба божья Лукия». Матушка Раиса руками всплеснула — забыл поп, она же его просила наречь девочку Надией. Но было уже поздно. С этого времени девочку звали по-новому — Лукия.
Воспоминания маленькой Лукии о первых годах в приюте туманны и неясны. Они переплетаются с воспоминаниями о селе, о белых гусях на лугу и слепой кобыле Белолобой.
Наиболее ярким воспоминанием оставалась мать. Ее лицо выплывало неожиданно из мрака, заполняло сердце, заслоняло собою приют, матушку Раису, весь мир.
Чаще всего мать появлялась во сне. Тогда Лукия глубоко и часто дышала, сонная, бормотала какие-то непонятные слова, внезапно просыпалась. Слезы заливали лицо, отовсюду наступала страшная лохматая темнота, клубилась около кровати, наполняла всю комнату. Только в одном углу, перед образом девы Марии, всегда мерцал светлый огонек ночной лампадки.
В такие минуты девочка долго-долго всматривалась в этот трепетный огонек. Свет лампадки выхватывал из темноты то глаза, то подбородок девы Марии. Одинокой девочке начинало казаться, что это лицо матери, которая пришла из черной безвести, из глубин минувшего. Страх проходил, огонек успокаивал, навевал теплую ласку и сон. Этот огонек стал для маленькой Лукии родным и привычным, он один приветливо мигал среди злой и косматой, страшной темноты.
Однажды, проснувшись среди ночного мрака, Лукия, как всегда, остановила свой взор на зеленом свете лампадки. Маленький огонек едва заметно покачивался, трепетал, выхватывая из темноты черты лица богородицы. Внезапно девочка вздрогнула от неожиданности. Она ясно увидела, как дева Мария прищурила глаз, повела бровью и вдруг подмигнула. Сердце Лукии замерло, она с головой укрылась одеялом. Но непреодолимое любопытство побороло страх, и девочка вновь взглянула на образ. Сомнений не было: божья матерь весело подмаргивала Лукии одним глазом, как большой своей приятельнице.
Постепенно начало светать, темнота рассеялась, а веселая богородица все моргала и моргала...
Лукия тихонько поднялась с постели и подошла к образу. Страх и любопытство боролись в груди ребенка. Девочка никогда не видела, чтобы нарисованные глаза могли моргать. Приглядевшись, Лукия увидела под глазом богородицы большого черного таракана. Он шевелил длинными усищами, и от этого казалось, что богородица непрерывно весело подмаргивает левым глазом.
Девочка прогнала таракана, разочарованная, легла обратно в кровать.
Лукия не знала, что воспитанницы нашли за образом весьма удобное и укромное местечко, куда всегда прятали краюшки хлеба, недогрызанные, обсосанные кусочки сахара. По этой причине за образом развелись несметные полчища тараканов, которые расползались отсюда по всему приюту. По ночам тараканы пиршествовали, пили лампадное масло, длиннющими усищами так старательно щекотали под носом богородицы, что не было бы ничего удивительного, если бы вдруг она чихнула на весь приют.
Как-то утром, проснувшись, воспитанницы были крайне удивлены, увидев, что лампадка погасла. Матушка Раиса перекрестилась и изрекла:
— Погаснет чья-то жизнь...
Девочки со страхом подумали: «Дай бог, чтобы не моя. Пускай лучше помрет матушка Раиса».
Воспитательница встала на скамеечку и начала старательно обследовать, отчего погасла лампадка. То ли фитилек плохой, то ли надо масла подлить.
Казалось, все было в порядке. Но опустив в масло два пальца, матушка вытащила оттуда за усы огромного черного таракана. Он был мокрый, и с него каплями стекало масло. Свалившись в лампадку, таракан погасил святой огонь, зажженный от свечки, с которой матушка Раиса ходила к плащанице.
Но это было еще не все. Воспитательница нечаянно задела икону, из-за которой неожиданно повалили несметные полчища потревоженных тараканов. В одно мгновение они налетели черной тучей на богородицу, разбежались во все стороны и быстро поползли по рукам, по подолу матушки Раисы. Она испуганно ахнула, закачалась и, не удержавшись, упала со скамеечки. Лампадка перевернулась, и масло пролилось на голову матушки. С черного платка оно потекло вниз, залило ей лицо...
Воспитанницы задыхались от душившего их смеха, но не смели даже фыркнуть, чтобы не вызвать свирепого гнева матушки.
Надолго запомнили девочки это веселое приключение. А матушка Раиса стала с тех пор злейшим врагом тараканов. Почти ежедневно ее видели с кружкой. Она старательно заливала все щели кипятком, приговаривая:
— Аминь, аминь глаголю вам...
С годами мать перестала сниться Лукии. По ночам девочка лишь видела, как в тумане раскачивается какое-то серое, невыразительное пятно. Изредка открывались на мгновение чьи-то родные глаза и где-то совсем близко как будто звучал родной голос. Но серое пятно расплывалось, застилая образ матери тяжелым пологом.
В приюте жили двадцать девочек разного возраста. Самая маленькая среди них — Лукия. Это было частное благотворительное заведение графини Скаржинской, на ее средства содержались девочки-сиротки, воспитательница матушка Раиса и кухарка.
Не было в приюте ни прачек, ни уборщиц, ни портних. Сами девочки (старшей из них было лишь четырнадцать лет) стирали и мыли полы, обшивали всех воспитанниц и саму матушку Раису.
Работы всегда было более чем достаточно, но тяжелее всякой работы — посты. Собравшись вечером в спальне, девочки с замиранием сердца спрашивали друг друга, нет ли завтра какого-нибудь поста. Когда выявлялось, что день «скоромный», радости не было границ. Значит, завтра на обед будет борщ и каша, а может быть, даже с молоком.