— Не знаю, что это со мной. — Сун Лянь вытерла платком уголки глаз. — Из какой это пьесы?
— «Скорбь женщины». Понравилось?
— Я в пекинской опере ничего не смыслю, но ты пела так трогательно, что всю душу разбередила.
Говоря это, Сун Лянь впервые заметила на лице Мэй Шань добродушное выражение. Та опустила глаза на свой театральный наряд:
— Но ведь это же театр, стоит ли из-за этого расстраиваться. Если играешь как следует, можно обмануть других, а если плохо — только себя.
Из комнаты Сун Лянь донёсся кашель Чэня, и Сун Лянь смущённо глянула на Мэй Шань.
— Ты разве не будешь прислуживать ему при одевании? — спросила та.
— Пусть сам одевается, — покачала головой Сун Лянь. — Не маленький.
Мэй Шань тут же слегка надулась и проговорила с улыбкой:
— Что же тогда он заставляет меня одевать и обувать его; похоже, это зависит от того, как он кого ценит?
А тут ещё послышался голос Чэнь Цзоцяня:
— Мэй Шань, зайди-ка сюда, спой мне!
Тонко очерченные брови Мэй Шань мгновенно взлетели вверх, она холодно усмехнулась и, подбежав к окну, крикнула:
— Старушка не желает!
Так Сун Лянь воочию убедилась, каков нрав у Мэй Шань. Когда она исподволь попыталась заговорить об этом с Чэнем, тот сказал, мол, всё из-за того, что несколько лет он предпочитал её всем и избаловал.
— Как что не по ней, без всякого стеснения кроет моих предков аж до восьмого колена, — ругался он. — Сучьё отродье, шалава худая, давно надо было наподдать ей, чтоб знала своё место.
— Ну, не надо быть таким жестоким, — увещевала Сун Лянь. — Ведь на самом деле она такая несчастная: ни родных, ни знакомых, да ещё боится, что ты её разлюбишь — вот характер и портится.
После этого между Сун Лянь и Мэй Шань установились отношения, которые нельзя было назвать ни прохладными, ни тёплыми. Мэй Шань любила играть в мацзян и часто зазывала кого-нибудь к себе. Игра начиналась после ужина и заканчивалась заполночь. Сун Лянь за стенкой было хорошо слышно: костяшками стучали так, что не заснуть. Она даже пожаловалась Чэню, но тот посоветовал потерпеть:
— Играет в мацзян — и ладно. Всё равно не дождётся, чтобы я возмещал её проигрыши, так пусть играет на свою голову.
Но однажды Мэй Шань позвала играть и её, прислав за ней служанку. Сун Лянь сразу её отшила:
— Я — и играть в мацзян?! Как только в голову такое могло прийти!
Служанка ушла, но потом заявилась сама Мэй Шань:
— Нас трое, одного не хватает, окажи уж честь.
— Но ведь я не умею. Хочешь, чтобы я проигрывала?
— Пойдём, — тянула её за рукав Мэй Шань. — Проиграешь — денег с тебя не возьму, не выиграешь — останешься при своих, проиграешь — плачу за тебя.
— Ну, зачем так-то уж, — смутилась Сун Лянь. — Главное — не люблю я этого.
Мэй Шань мгновенно переменилась в лице:
— Да ты что вообще здесь — сокровищницу с драгоценностями сторожишь и не смеешь отойти ни на шаг? — хмыкнула она. — Всего-то — высохший старикашка!
Сун Лянь задохнулась от охватившей её злости и хотела было взорваться, но проглотила готовые сорваться с языка ругательства, закусила губу и, подумав несколько секунд, заявила:
— Ладно, иду.
Двое других игроков ждали за столом. Один был родственник Чэня, и звали его Чэнь Цзовэнь. Другой был незнакомый, и Мэй Шань представила его как врача. Очень смуглый, он носил очки в золотой оправе, а губы у него были алые и нежные, как у женщины. Сун Лянь и раньше видела, как он заходил к Мэй Шань, а сейчас не известно почему вдруг решила, что никакой он не врач.
Сидя за столом, Сун Лянь думала вовсе не об игре. Игрок из неё действительно был неважный, и она тупо внимала, как они в один голос кричат: «Сама себя наказала!» И знай выкладывала деньги. Постепенно ей это наскучило, она сказала, что разболелась голова и хочет отдохнуть.
— Села за стол — надо сыграть восемь партий: так уж заведено. Ты, наверное, переживаешь, что в проигрыше.
— Ничего, — подал голос сидевший рядом Чэнь Цзовэнь. — Спустишь небольшое состояние, отведёшь большую беду.
— Ты сегодня, почитай, оказала услугу Чжо Юнь. Она со скуки помирала, а ты ей старика на ночь уступила, поэтому всё, что ты проиграла, пусть она и возвращает.
Мужчины расхохотались.
— Ну, Мэй Шань, с тобой не соскучишься, — тоже засмеялась Сун Лянь, хотя на душе было муторно, словно какую-то гадость проглотила.
Она хладнокровно наблюдала, как Мэй Шань с «врачом» строят друг другу глазки, и отмечала про себя, что чутьё ни в чём её не подводит. Когда перемешивали костяшки, одна упала, и Сун Лянь, нагнувшись за ней, обнаружила, где у них, оказывается, были ноги: сверху не видно, как они тесно переплелись под столом. Разъединились они быстро и естественно, но Сун Лянь всё прекрасно разглядела.
Она ничем себя не выдала, но смотреть на Мэй Шань с «врачом» больше не стала. В душе боролись самые различные чувства: отчасти она была растеряна, отчасти напряжена, к этому примешивалось и некоторое чувство злорадства. А про себя она говорила: «Ой, Мэй Шань, слишком беззаботно ты живёшь, слишком безалаберно!»
3
Осенью часто бывают пасмурные дни, когда без конца моросит дождь, и капли звонко, как нефрит, разбиваются о листья багряника и гранатового дерева. В такое время Сун Лянь чахла у окна, косясь на бельевую верёвку с мокнущим под дождём шёлковым платочком, и её охватывало такое беспокойство и смятение, что мелькавшие в голове мысли иногда было просто не объяснить.
Она не могла взять в толк, как в такую погоду может тянуть на постельные мысли. Чэнь же не замечал, как погода влияет на её физиологию. Он был лишь слегка смущён, и не скрывал этого. «Возраст никого не щадит, — говорил он, — а я терпеть не могу все эти возбуждающие средства». Он гладил Сун Лянь по чуть разгорячённой розовой коже, пока под ней не запрыгали бесчисленные зайчики желания. Постепенно ласки Чэня становились всё более неистовыми, его рот тоже приник к её телу. Щёки Сун Лянь пылали; лёжа на боку на длинном диване и слушая, как за окном разбиваются капли дождя, она зажмурилась и простонала:
— Главное, идёт дождь…
— Что-что? — переспросил Чэнь. — Ожерелье ждёшь?
— Да, ожерелье хочу… Самое лучшее…
— Разве я в чём-нибудь тебе отказывал? Только им не говори.
Сун Лянь одним махом повернулась и села:
— Им? Да кто они такие! Наплевать мне на них!
— Ну, конечно, конечно, — успокаивал её Чэнь. — Куда им всем до тебя.
Лицо Сун Лянь на глазах стало другим. Оттолкнув Чэня, она проворно натянула рубашку и подошла к окну.
— Что с тобой? — окликнул Чэнь.
Сун Лянь обернулась:
— Всё настроение пропало. — В её голосе слышалось страдание. — Ну, зачем надо было поминать их?
Чэнь торопливо отвернулся и тоже стал смотреть на дождь за окном. В такую погоду всё вокруг промокает до невозможности. В садике ни души, даже от зелени листвы веет холодом. Вдалеке ветер качнул куст глицинии, и за ним вроде бы шевельнулась человеческая тень. Сун Лянь вспомнила про колодец и то, что про него рассказывали.
— Чертовщина какая-то творится в этом садике, — проговорила она.
— Что за чертовщина? — удивился Чэнь.
— Да вон с тем колодцем, — кивнула она в сторону куста глицинии.
— Подумаешь, двое в колодец бросились, руки на себя наложили.
— А кто они были, эти мёртвые?
— Всё равно не знаешь, — пробормотал Чэнь. — Женщины, которые жили здесь раньше.
— Наложницы, наверное, — обронила Сун Лянь.
Лицо Чэня мгновенно исказилось гримасой:
— Кто тебе сказал?
— Никто, — усмехнулась Сун Лянь. — Своими глазами видела. Подошла к колодцу, заглянула, а там, на дне — две женщины: одна на меня похожа, другая тоже на меня смахивает.
— Брось ерунду болтать и впредь не смей ходить туда!
— Ну, уж нет, — замахала руками Сун Лянь. — Мне ведь ещё нужно спросить этих духов, почему они бросились в колодец.
— И спрашивать нечего, — буркнул Чэнь. — Наверняка без каких-нибудь грязных делишек не обошлось.
Сун Лянь надолго замолчала, но потом вдруг заговорила снова:
— Теперь понятно, зачем в этом дворике столько колодцев понакопано. Получается, они для тех, кто смерти ищет.
Тут Чэнь с силой притянул её к себе:
— Что-то много ты себе позволяешь, перестань чепуху молоть!
Потом взял её руку и стал ею гладить у себя:
— А теперь давай ложись, и всё будет хорошо. Случись даже помереть у тебя в постели — умру с наслаждением.
В саду шелестел осенний дождь, и поэтому соитие по другую сторону окна несло в себе какой-то предсмертный привкус недолговечности. Перед глазами Сун Лянь сплошной стеной стоял непроглядный мрак, и лишь на туалетном столике еле заметными алыми бликами мерцали несколько багрово-красных маргариток. Уловив за дверью какое-то движение, она запустила туда флакончиком духов.
— Ну что опять стряслось?
— Подглядывает.
— Кто подглядывает?
— Янь Эр.
— Было бы за чем подглядывать! — засмеялся Чэнь. — К тому же она ничего и не увидит.
— Не выгораживай, — строго сказала Сун Лянь. — Я эту проныру за версту чую.
В сумерках, в кругу рассевшихся в садике слушателей Фэй Пу играл на флейте сяо. Он уже переоделся в шёлковый халат и шаровары, и это ещё больше подчёркивало его непринуждённую и изящную манеру держаться. Слушателями, которые окружали его со всех сторон, были в основном его друзья-коммерсанты. На них и было обращено основное внимание обитателей дома Чэнь. Слуги толпились поодаль в галерее, разглядывали их и обменивались впечатлениями. До всех остальных в доме тоже доносилось журчание сочившейся ручейком в окна печальной мелодии флейты: было просто невозможно не услышать её.
Иногда Фэй Пу играл так трогательно, что у Сун Лянь слёзы наворачивались. Очень хотелось пойти и сесть там, среди мужчин, поближе к нему. При виде Фэй Пу с флейтой в руках вспомнился университет, одинокий студент, играющий на цине в пустой аудитории. Черты лица этого студента почти стёрлись в памяти, никаких сокровенных чувств к нему она не испытывала, но эта прекрасная и грустная картина мгновенно растрогала: словно лёгкой рябью тронуло осенние воды её сердца. После долгих