В тот день Фэй Пу пришёл неожиданно. Он стоял, потупившись и потирая руки. Видя, что он рта открывать не собирается, Сун Лянь усмехнулась:
— Интересно, что у тебя на уме — всё молчишь и молчишь, ни словечка!
— Уезжаю я, далеко.
— Но ведь ты постоянно куда-то уезжаешь, верно?
— На этот раз еду в Юньнань, табаком буду торговать.
— Ну и что ж такого, лишь бы не опиумом.
— Мне вчера один монах гадал. Сказал, что в этом моем предприятии риску много, а выгоды мало. Я вообще-то никогда в эти штуки не верил, но на этот раз, похоже, немного поверил.
— А раз поверил, не надо и ехать. Слышала я, что там бандитов больше, чем в любой другой провинции: режут всех подряд.
— Не поехать никак не получится. Во-первых, мне хочется уехать, а во-вторых, деньги зарабатывать надо. Ведь если старый Чэнь будет продолжать в том же духе, то всё растратит и проест. Он уже поглупел немного, и если я не буду этим заниматься, то кто же?
— Это верно. Тогда езжай, взрослому мужчине не годится целыми днями дома сидеть.
Фэй Пу помолчал, почесал в затылке, а потом выпалил:
— А если уеду и не вернусь, горевать будешь?
Сун Лянь поспешно зажала ему рот рукой:
— Ты что, на себя наговаривать!
Он взял её руку и стал рассматривать, поворачивая ладонь то вверх, то вниз:
— Ну почему я не умею читать по руке! Ничего не разглядеть. А может, твоя судьба так жёстко предопределена, что все линии скрыты?
— Тише, — убрала руку Сун Лянь. — Ещё Янь Эр услышит, будет потом языком чесать.
— Пусть только попробует. Я ей этот язык отрежу и суп из него сварю.
Прощаясь у входа в галерею, Сун Лянь заметила бродившего по садику Гу.
— А он что не зашёл?
— Тоже женщин боится, — улыбнулся Фэй Пу. — Такой же, как я. — И добавил: — Мы вместе в Юньнань едем.
— Ну, вы просто как муж и жена, — поморщилась Сун Лянь. — Словно тень, друг за другом ходите.
— А ты, похоже, приревновала уже. Сама-то не хочешь в Юньнань? А то давай, возьму с собой — поехали?
— Хочу не хочу, всё равно ничего не получится.
— Почему это не получится?
Она с силой оттолкнула его:
— Не дури, сам прекрасно знаешь почему. Уходите быстрей, уходите.
Фэй Пу и Гу вышли через Ворота Лунного Серпа. Сун Лянь провожала их взглядом. Трудно сказать, какие чувства она испытала при этом расставании: то ли осталась равнодушной, то ли расстроилась. Одно подсказало сердце: без Фэй Пу ей будет ещё более одиноко в семье Чэнь.
6
Когда явился Чэнь Цзоцянь, она сидела и курила. Первое, что она сделала, когда обернулась и увидела его, это потушила сигарету. Она помнила, как он говорил, что терпеть не может курящих женщин. Чэнь снял шляпу и куртку и подождал, пока она подойдёт, чтобы повесить их на вешалку.
— Давненько же вас не было, барин, — осторожно приблизилась к нему Сун Лянь.
— Что это ты курить начала? Курящие женщины и на женщин-то не похожи.
Куртку Сун Лянь повесила, а шляпу нахлобучила себе на голову и расхохоталась:
— А так я что, ещё меньше на женщину похожа?
Чэнь сорвал с её головы шляпу и сам повесил на вешалку:
— Ты, Сун Лянь, что-то слишком много себе позволяешь. Неудивительно, что о тебе все болтают.
— И что именно болтают? — тут же отозвалась Сун Лянь. — И кто именно? Наконец, самое главное: люди это говорят или ты сам? Если это кто-то чешет языком, мне наплевать. А вот если ты, мой господин, не можешь меня простить, остаётся только умереть.
— Ладно, будет тебе, — нахмурился Чэнь. — Все вы на один лад, честное слово: сначала говорят, говорят, а потом раз — и помирать собрались. Можно подумать, живёте здесь — только горе мыкаете. Вот уж чего не люблю, так это такие вот штучки.
Сун Лянь тут же положила руки ему на плечи и стала покачивать из стороны в сторону:
— Раз не нравится — всё, о смерти больше заговаривать не буду. А вообще-то, если серьёзно, у того, кто начинает говорить об этом, уже вся душа изболелась.
Чэнь привлёк её к себе, посадил на колени:
— Из-за того дня переживала? А всё потому, что не в духе я был: с утра до вечера мучился в душе и даже не знал почему. Должно быть, все мужчины встречают полувековой юбилей без особой радости.
— Ах, ты про тот день? Да я уже всё забыла.
Чэнь улыбнулся и ущипнул её за талию:
— Про случившееся в тот день? Я уже всё забыл.
Они уже столько времени не были вместе, что Сун Лянь тут же ощутила, каким чужим стало тело Чэня. К тому же от него пахло дешёвым лотосовым эликсиром, и сразу стало ясно, что эти дни он провёл у Юй Жу. Только та любила натираться этим эликсиром. Достав флакончик духов, Сун Лянь попрыскала ими сначала тело Чэня, а потом себя.
— Где это ты такому научилась? — удивился Чэнь.
— Не хочу, чтобы твоё тело хранило их запахи.
— Какая ты всё же самовластная, — признался он, откидывая ногой одеяло.
— Хотела бы побыть деспотом, да видно не по плечу, — вздохнула Су Лянь. И тут же спросила: — Что это Фэй Пу в Юньнань собрался?
— Говорит, хочет выгодно продать партию табака. Мне-то что, пускай едет.
— А что у него за такие прекрасные отношения с господином Гу? — не унималась она.
— Что тут удивительного, — усмехнулся Чэнь. — Бывает и между мужчинами такое, тебе не понять.
Сун Лянь беззвучно вздохнула. Она гладила иссохшее тело Чэня, а в сознании промелькнула одна тайная, заветная мысль. Как всё было бы, если бы под одеялом лежал Фэй Пу?
Сун Лянь была опытной в любовных делах женщиной, но этот раз стал для неё особенным, и ей не суждено было его забыть. Пот уже градом катился с Чэня, но всё впустую. Она прозорливо разглядела в его глазах глубоко спрятанный страх и смятение. Что это? Даже голос изменился, в нём появились нотки слабости и малодушия. Пальцы Сун Лянь струились по его телу, и она чувствовала, как оно становится всё более дряблым, словно в нём что-то треснуло, и всё менее близким. Стало ясно, что в организме Чэня произошла некая печальная перемена. На душе было как-то странно: то ли радостно, то ли грустно, и она очень растерялась. Провела рукой по его лицу:
— Ты очень устал. Может, поспишь?
— Нет-нет, — замотал головой Чэнь. — Не верю.
— Как же быть?
Чэнь чуть замялся:
— Есть один способ, может быть, поможет, да вот не знаю — согласишься ли?
— Лишь бы тебе было хорошо, а мне какой резон не соглашаться?
Чэнь приник к её лицу и, покусывая ухо, что-то сказал, но она не расслышала; потом сказал ещё раз, и, наконец, до неё дошло. Ничего не ответив, она залилась густой краской стыда. Отвернулась на другой бок и, пристально глядя куда-то в темноту, неожиданно проговорила:
— Но я же не сучка какая-нибудь…
— Да я тебя не неволю, — пробормотал Чэнь. — Не хочешь, и ладно.
Свернувшись, как кошка, калачиком, Сун Лянь молчала. Потом до Чэня донеслись приглушённые рыдания.
— Ну, не хочешь, так не хочешь, — снова заговорил он. — Плакать-то зачем?
Этого он никак не ожидал: рыдания становились всё громче. Закрыв лицо руками, она, наконец, зарыдала в голос.
Чэнь послушал-послушал, а потом заявил:
— Если будешь и дальше плакать, уйду.
Сун Лянь по-прежнему сотрясалась в рыданиях. Откинув одеяло, Чэнь спрыгнул с кровати и стал одеваться:
— Вот уж в жизни не встречал такой бабы, как ты: если уж пошла в проститутки, что ещё за памятники целомудрию?
И в раздражении удалился.
Сев на кровати, Сун Лянь ещё долго плакала в темноте. Через разошедшиеся занавески пробивался лунный свет. Он оставлял на полу тоненькую полоску — слабый, серебристый, холодный. В ушах ещё стояли собственные рыдания, а за окном, в садике, повисла мёртвая тишина. И тут вспомнились слова, брошенные Чэнем перед уходом. Содрогнувшись всем телом, она вдруг хлопнула рукой по одеялу и крикнула в темноту:
— Кто проститутка?! Это вы проститутки, вы!..
Жизнь в доме Чэнь протекала этой зимой необычно, и об этом говорило многое. Стоило всем четверым жёнам Чэнь Цзоцяня собраться вместе, при упоминании его имени на лицах появлялось слащавое выражение. Они понимали друг друга без слов: каждая вынашивала что-нибудь против другой. Чэнь проводил ночи в основном у Чжо Юнь, и та обычно пребывала в хорошем настроении. А в глазах трёх остальных жён, обращённых на неё, читалось ничем не прикрытое сомнение: «Ну, Чжо Юнь, хорошо ли ты ночью прислуживала барину?»
Иногда по утрам Мэй Шань, решив тряхнуть стариной, надевала театральный костюм и выходила в садик к кусту глицинии. Она исполняла арии и декламировала очень старательно, и у всех, кто видел развевающиеся на ветру широкие рукава её платья, передвигающуюся в танце фигуру, напрашивалось сравнение с некой миловидной нечистью.
Четыре стражи бьёт[4]. И в тишине
Речной поток печалит душу мне.
Грустит по телу тень, ей плачет тело,[5]
И одиноким думам нет предела.
О, как горька наложницы судьба!
За годом год — стыда и слёз раба.
Судьбы жестокой не переменить,
Но ведь и горечь невозможно длить.
О Ду Шинян[6], так сгинь же в чреве рыб,
С речной струёй смешай последний всхлип!
Пусть блекнет яшма, тает аромат.[7]
Чист и достоен твой последний взгляд.
Сун Лянь слушала, как зачарованная. Она подошла к Мэй Шань и потянула за подол:
— Не надо больше, а то сердце из груди вырвется. Что это ты пела?
Мэй Шань провела рукавом по лицу, стирая красную пудру, и присела на каменный столик, чтобы отдышаться.
Сун Лянь протянула шёлковый платочек: