Невдалеке гудел башенный кран. Там строился еще один дом. Шура села на штабель свежих сосновых досок, обняла руками колени, стала смотреть, как ползет вверх серая панель, подвешенная за крюк. Доски нагрелись за день, были теплы, струили сладковатый запах соснового бора. Сидела, вдыхала запах леса, слушала гуденье крана в высоте и негромкие голоса рабочих на этажах. Потом стала наблюдать, как ползали по доскам рыжие лесные муравьи. Тыкались туда-сюда и не знали, куда податься.
— Не меня ждешь? — услышала вдруг.
Шура подняла голову. Перед нею стоял парень с блеклыми глазами, в рабочей замасленной куртке. Он курил тонкую папиросу и смотрел на Шуру заинтересованно.
— Нужен ты мне…
— А чего тогда здесь сидишь?
— Просто. Если нельзя — уйду, пожалуйста! — она поднялась с досок и хотела уйти, но парень загородил ей дорогу. Шура могла бы его обойти, могла бы сказать пару ласковых, но почему-то не обошла и не сказала. Опустив глаза на пыльные кустики полыни, чего-то ждала.
— Как тебя звать?
— Не имеет значения.
— Ух, какая! А может, я интересуюсь.
— Эй, Володька! — кричали рабочие с этажей. — Кончай свататься, раствор подавай! — Они стояли на крыше, выглядывали из оконных проемов, толстенькие в своих брезентовых робах.
— Иду! — отозвался парень, не глядя на них.
Рабочие его больше не торопили, им, видать, хотелось посмотреть, как сватается Володька, и этим разнообразить трудовой день. Они закуривали и отпускали шуточки.
— Ты не уходи, — сказал парень. — Скоро у меня смена кончается. Погуляем. А? — Он смотрел на нее просительно и жалобно.
— Не обязательно! — ответила Шура и пошла. Ей не хотелось, чтобы ее вот так разглядывали со всех сторон.
— Слушай, ты придешь еще? — Володька мучался от того, что всю эту сцену ребята видели и теперь будут потешаться над его неудачливостью.
Шура обернулась и пожала плечами. Парень был невысокий, серый какой-то, потертый. А ей нравились ребята высокие и черные. Она глядела на Володю. Он стоял упрямо нахохлившийся, уже немного злой. А глаза сиротливые, необласканные. И Шуре вдруг его жаль стало. Она слегка улыбнулась, мимолетно, но обнадеживающе, и быстро пошла, почти побежала.
Через неделю она пришла сюда снова. Штабеля досок уже не было. На черной, еще не оправившейся от тяжести земле тянулись запоздалые, бледные стебли трав. Долго они пробивались в темноте между досками и теперь, почувствовав простор, пытались нагнать ростом высокую траву. Зато на разровненной площадке перед новым домом светлели деревянные грибки для завтрашних жильцов-ребятишек.
Шура села на скамеечку под грибком, опустив ладони на шелковистую поверхность древесных волокон, отполированных рубанком. Маляры еще не успели ничего выкрасить, и грибок пах лесом. Закрыв глаза, девушка ощутила лицом слабое уже тепло низкого солнца. Было светло и спокойно.
— Приветик!
Перед ней стоял Володя, часто затягиваясь папироской, и смотрел на нее с откровенной радостью. Шура удивилась, что и сейчас он появился неожиданно — она не слышала шагов.
— А ты молодец! Пришла ведь… — Володя сел рядом с ней. — Я тебя сразу сверху увидел. Даже гудел тебе. Не слышала?
— Нет.
— Как тебя звать?
— Шура.
— А меня Володькой. — Он улыбнулся ей. — Торопишься куда?
— Да нет, — ответила Шура равнодушным голосом, ковыряя носком туфельки землю.
— Знаешь, ты подожди, а я переоденусь. Вон наш вагончик. А? Только не уходи. Ладно?
Шура промолчала. Это Володю обнадежило, и он побежал к зеленевшему неподалеку вагончику, возле которого собирались рабочие — был конец смены. Шура смотрела вслед парню и думала: уйти или остаться?
Прибежал Володя быстро — она так и не успела решить. На нем был поношенный черный костюм с гнутыми локтями. Ворот белой рубахи казался широковатым для его шеи. Видно, у ребят перехватил. Шура поняла это сразу, окинув его быстрым, по-женски внимательным к мелочам взглядом.
— Ну, — сказал он, отдышавшись, — куда двинем?
— Мне все равно.
— Тогда в кино.
Тихий полумрак опускался на город, воздух будто густел. Медные отблески в окнах домов погасли, и окна стали черными. Откуда-то неслась музыка.
— Ты где работаешь? — спросил Володя и взял Шуру под руку.
— На трамвае. Кондуктором.
— Да? — почему-то удивился Володя и даже руку ее выпустил на мгновенье, но сразу поймал локоть и взял увереннее.
— Не похоже разве? — усмехнулась Шура.
— Не знаю, — замялся Володя. — И давно?
— Недавно. Я ведь из деревни приехала. Лебяжиху не слыхал?
— Не-е… Что, плохо там, в Лебяжихе?
— Хорошо.
— А почему приехала?
— Работы нет. Дояркой неохота, а больше некуда. И вообще, там не так, как здесь. Клуб третий год строят и построить не могут. А вы — вон как быстро.
— У нас — темпы, — солидно сказал Володя. — Хорошо платят, мы и вкалываем как надо. Да и кадры у вас там не те. Один к нам устроился из сельских, так поверишь, под краном боялся встать. Ему кричат: «Цепляй панель», — а он как привязанный.
— Да ну тебя! — Шура выдернула руку.
Возле кинотеатра толпился народ. Еще к кассе не успели подойти, как уже спрашивали, нет ли лишнего билета.
— Тут глухо, — сказал Володя, прислонясь спиной к афише. На улице вспыхнули фонари, и вечерний мрак стал отчетливее. Мимо шли люди, задевали Шуру, извинялись, спешили, потому что уже был звонок. Володя морщил лоб.
— Знаешь что? — сказал он вдруг. — Пошли в ресторан.
— Да ну… Неудобно…
— Ты что, ни разу там не была?
— Нет…
— Ну, тогда надо сходить. Привыкай! — покровительственно положил руку ей на плечо. И, не дожидаясь согласия, потащил через дорогу.
Перед стеклянной дверью толпились ребята в вечерних костюмах, поглядывали тоскливо сквозь толстое стекло. Там, будто в аквариуме, плавал раззолоченный швейцар, неприступный и важный. Володя постучал ему. Швейцар нехотя подошел, приоткрыл дверь.
— Мне только телеграмму передать товарищу, — Володя торопливо шарил в кармане пиджака.
— Пройдите, — разрешил тот, впуская. — Ну, где телеграмма?
Володя повернулся спиной к прозрачной двери, протянул швейцару смятую трешку. Тот неуловимо сунул деньги в нагрудный карман ливреи, поплыл в зал, попросив Володю подождать.
Вернулся он быстро, шепнул:
— Второй столик в первом ряду.
— Со мной девушка, — умоляюще улыбнулся Володя.
— Давай побыстрее! — проворчал тот, приоткрывая дверь и сдерживая плечом напиравших ребят.
Володя схватил за руку загрустившую уже Шуру, потащил за собой. Она еле успевала за ним. В ресторане было душно, над столиками плавали слои синего дыма, пахло столовой и потом.
Пока они шли, Шуру разглядывали десятки мужских глаз, и ей было неприятно. Села за столик, положила руки на колени, несмело огляделась. За соседним столиком сидела пара: завитая худенькая девушка и широколицый парень с твердым, спортивным подбородком. Он изучал меню, изредка спрашивая ее: «Будешь?» Она согласно кивала головой, глядя на него несмело. Подбежала официантка, раскрыла блокнотик, замерла выжидающе.
— Два сыра, — подмигнул ей парень. — Два бифштекса…
— Ну, ну! — торопила официантка, нетерпеливо оглядываясь на соседние столики. — Пить что будете?
— Двести столичной… Вишневый ликер ничего?
— Очень хороший, девушкам нравится…
— Я пойду, — вдруг встала Шура.
— Куда? — растерялся Володя.
— Домой. Мне надо…
Он догнал ее на улице. Грубовато взял под руку, пошел молча, ни о чем не спрашивая. Так и довел до самого дома. У калитки они остановились и тоже молчали.
— Знаешь, — сказал он хрипло, — за день накачает тебя на верхотуре, голова как не своя, руки как у алкаша… — Он потряс кистями и вздохнул, явно взывая к ее женской жалости.
— Мне там не понравилось…
— А мне с тобой так посидеть хотелось…
Шура поглядела на холодные, темные окна комнаты. Галка опять, видно, продружит до утра. А она, Шура, гораздо симпатичнее подруги, моложе, будет скучать, чутко ловить за окном звуки чужой жизни да вздыхать. Галка утром придет томно-усталая, загадочная, принесет с собой чужой запах. «Ты не скучала?» — спросит сочувственно и чуть виновато, но столько взрослого женского превосходства будет в ее каждой интонации, в каждом движении.
— Хоть бы погреться пригласила, — сказал Володя, прильнув губами к ее щеке, и Шура не отстранилась…
IV
— Старенький уже трамвай. — Шура сочувственно погладила помятую, обожженную сваркой во многих местах облицовку. — Дребезжит, скрипит, а едет. Думаешь, вот-вот рассыплется на скорости, а он ничего, дюжит. Надо же, крепкий какой!
— Куда крепче, чем вон те. — Галка обернулась к поблескивающим свежим лаком иностранцам, возле которых суетились слесари. — Не успели на линию выйти, и на тебе, поломались. С нашими их не сравнить. У наших только одни двери ломаются.
— Подкрасить бы сварку-то, — озаботилась Шура. — А то неудобно на обшарпанном ездить по городу, — и потерла варежками уши. Она их чуть не обморозила, пока бежала в депо.
— Дуреха, — снисходительно и жалеючи усмехнулась Галка. — Без ушей останешься, кто полюбит?
— A-а, обойдусь! — Шура беззаботно махнула рукой и подошла к водительскому зеркалу. Повернула его на себя, почистила варежкой, заглянула любопытно в светлый подрагивающий квадрат. На нее заинтересованно и оценивающе смотрела миловидная девушка. Резкий контраст света и теней скрывал легкий румянец щек. Неосвещенные глаза были глубоки, темны и таинственны. Рыжая лисья шапочка ореолом светилась вокруг головы. Может, при ярком свете все бы выглядело проще, обыденнее, но сумерки были за Шуру. Они придавали особую прелесть и загадочность ее изображению.
У Шуры было редкое качество: ей шло все, что бы она ни надела. Вчера голову укутывала простая шаль — и ничего, не хуже других. А теперь, когда вместо шали праздничная шапочка, — вообще сплошной блеск! Шура берегла шапочку и надева