да, которое Церен не привлек бы в систему своей аргументации, если в них содержится хоть малейший намек на какую-то связь с культом умирающей и воскресающей луны, с почитанием священных деревьев, камней и т. д. В этом изобилии используемого материала заключаются и сильные, и слабые стороны книги Церена.
Автору удается нарисовать впечатляющую картину глубокой древности и известной общности религиозных представлений, уходящих своими корнями в доисторический, дописьменный период. Он прослеживает неразрывную связь древнейших образов религиозной символики с наблюдением небесных явлений, с лунным циклом, с Млечным Путем. Красной нитью проходит мысль о преемственности религиозных символов, связанных с лунным культом и переходящих из древнейших религий в более усложненном виде в религиозные представления последующих эпох. Стремясь доказать, что культ луны — один из самых древних, Церен без всяких оговорок утверждает, что он зародился в последний ледниковый период, то есть в эпоху палеолита. Между тем самые ранние погребения первобытного человека, дающие повод предполагать начатки религиозных представлений (это признают далеко не все ученые), относятся к эпохе среднего палеолита и принадлежат неандертальцам. Советский археолог А. П. Окладников, открывший погребение неандертальского мальчика в пещере Тешик-Таш (в Узбекистане), высказал предположение, что здесь видны следы зачатков солнечного культа, так как вокруг человеческого скелета в определенном порядке были расположены рога горного козла. Несомненно, что Церен в этом сопровождении увидел бы символ культа луны. Другие же исследователи полагают, что захоронение свидетельствует о зарождении примитивных религиозных представлений, связанных с охотой и начатками погребального культа.
Ни о каких отвлеченных и оформившихся религиозных представлениях, а тем более о развитой религиозной символике у неандертальцев говорить не приходится. В пещерных росписях, сделанных в верхнепалеолитическую эпоху, изображены различные животные (зубры, олени, кабаны), чаще всего — раненные копьем или дротиком. В этих изображениях ученые усматривают следы охотничьей магии, которая способствовала, по убеждению первобытных людей, удачной охоте. Эта точка зрения подтверждается этнографическими данными. У ряда народов был обычай перед охотой рисовать изображение животного, на которого охотник собирался охотиться, и поражать его копьем или палицей. Первобытные люди верили, что после этого охота пройдет успешно. Потребность в применении охотничьей магии служила лишним доказательством тому, что зависимость первобытного человека от окружающей природы была безгранично велика. Человек был еще очень слаб в своей борьбе за существование. Наука установила на основании изучения костных остатков первобытного человека, что около 50 % неандертальцев умирало, не достигнув двадцатилетнего возраста. Высокая смертность была результатом трудных условий жизни, эпидемий и частых голодовок. Очень ярко характеризует состояние доисторического человека, целиком зависевшего от окружающего мира, беседа известного норвежского путешественника Кнуда Расмуссена с эскимосским шаманом, приведенная писателем в книге «Великий санный путь». «Мы боимся, — сказал Расмуссену шаман. — Мы боимся непогоды, с которой должны бороться, вырывая пищу у земли и моря. Мы боимся нужды и голода в холодных снежных хижинах. Мы боимся болезни, которую ежедневно видим около себя… Мы боимся мертвых людей и душ зверей, убитых на лове. Мы боимся духов земли и воздуха… И мы столь несведущи, несмотря на всех наших заклинателей, что боимся всего, чего не знаем. Боимся того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем говорят предания. Поэтому мы держимся своих обычаев и соблюдаем наши запреты». Этот рассказ эскимоса, находящегося примерно в тех же условиях, в каких жили наши первобытные предки, прежде всего раскрывает причины возникновения религиозных верований. Страх и беспомощность перед непонятными силами природы — вот истоки веры в сверхъестественное. От удачи или неудачи на охоте непосредственно зависело дальнейшее существование первобытного человека. Отсюда такая значительная роль охотничьей магии в ранних религиозных представлениях эпохи палеолита. Поэтому толкование Цереном изображений рогатых животных в пещерных росписях как символов лунного культа и воплощения лунного серпа не выглядит научно оправданным для столь раннего времени.
Однако Церену вообще не свойственна манера аргументировать свои теоретические воззрения ссылками на какой-либо авторитет (возможно, потому, что книга его написана в научно-популярном жанре). Например, в данном случае он просто излагает свою точку зрения на зарождение лунного культа и, отправляясь от нее, прослеживает дальнейший путь развития религии луны и звездного неба. Конечно, гипотеза о почитании луны в древнейший период имеет право на существование, как и любая другая, но ее следует подкрепить аргументами. Церен этого, к сожалению, не делает, ограничиваясь чисто декларативными высказываниями.
Подобную же позицию автор занимает в вопросе о человеческом подсознании и связанных с ним явлениях. Этой сфере подсознательного, хранящей опыт тысячелетий человеческого существования, которую Церен именует «душой», он придает преувеличенное значение (стр. 113). Вряд ли советский человек нуждается в популярном разъяснении, что представляет собой «душа» с материалистической точки зрения. Физиология давно установила, что область подсознательного, которой Церен отводит столь значительную роль, является продуктом деятельности определенных областей человеческого мозга. Правда, эти явления еще недостаточно изучены, что дает простор всевозможным идеалистическим измышлениям.
И вообще следует отметить, что в последнее время для целого ряда представителей современной западной науки характерна тенденция пересмотра старых и некогда отвергнутых концепций. Так, астрально-мифологическое истолкование происхождения религии в свое время было вытеснено анимистической, преанимистической и рядом других теорий. Книга же Э. Церена целиком построена на астрально-мифологической концепции, в основе которой лежит лунная символика. Но, выступая со своей теорией лунарного происхождения христианской религии, автор уделяет серьезное внимание всем тем социально-экономическим условиям, в недрах которых складывалось мировоззрение зарождающегося христианства. Однако критическое восприятие Э. Цереном многих данных современной библеистики не мешает ему некритически подходить к астральной символике, видя всюду символы луны. Это злоупотребление методом символов опять же характерно для многих западных ученых. Так, неофрейдисты-психоаналитики отыскивают повсюду сексуальные символы, а известный американский этнограф Лесли Уайт рассматривает всю человеческую культуру как сплошную символику, причем основное отличие человека от животного, по его мнению, и заключается в способности человека к символизации[7]. В то же время книга Э. Церена насыщена большим количеством фактов, часто малоизвестных и интересно сопоставленных.
Автор не всегда смог критически разобраться в том огромном материале, которым он оперирует. Отсюда известные натяжки, искажения, неточности, а иногда и прямые ошибки, которые могут остаться незамеченными читателем, но, несомненно, бросятся в глаза специалистам — востоковедам, античникам, астрономам и этнографам. Так, придавая преувеличенное значение влиянию религиозных представлений на быт людей древнейших эпох, Церен связывает зарождение гончарного производства и изготовление яйцеобразных сосудов с почитанием священного яйца. Здесь же можно поймать Церена на исторической неточности: он заявляет, что в древней Греции запрещалось принимать пищу или пить из сосудов, не освященных жрецами. Этот запрет касался только храмовой утвари. Далее Церен устанавливает связь между глиняными сосудами и человеческим черепом, исходя из того факта, что греческие гончары часто помещали над печью изображение отрубленной головы Медузы-Горгоны, которая, по мысли Церена, была воплощением луны, скрывшейся в камне. На самом деле этот обычай, известный из античных источников, объясняется тем, что голова Медузы считалась апотропеем, то есть магическим изображением, отвращающим злых духов (стр. 231).
В своем увлечении поисками следов лунной символики Церен иногда привлекает в качестве доказательств предметы, не имеющие никакого отношения к данному вопросу. Рассуждая о той же отрубленной голове Медузы и ее связи с лунными рыбами, он ссылается на изображение головы Медузы, окруженной рыбами, на монете греческого города Сиракузы (стр. 209). Однако на монете изображена голова нимфы Аретузы — покровительницы города.
Досадные промахи такого же рода можно найти и в рассуждениях, касающихся религиозных верований древнего Египта и Двуречья. Например, упоминание о человеческих жертвоприношениях у гробницы Осириса (стр. 221) не находит подтверждения в древнеегипетских источниках. Неверно утверждение Церена о том, что у древних египтян Сириус назывался Сотисом (стр. 308). Сотис — древнегреческое наименование Сириуса. Египтяне же называли его Сопдом.
Вызывает недоумение категоричность, с которой Церен утверждает, что в Египте (всю религию которого стало привычным связывать с культом солнца) в древнейшие времена культ луны преобладал над солнечным культом. Никаких доказательств, почерпнутых из письменных источников, автор не приводит. В поисках истины читатель вынужден продираться сквозь толщу сложнейшей религиозной символики вслед за Цереном, утверждения которого основываются лишь на искусном жонглировании символами лунной религии.
Произвольны и цифры, которыми оперирует Церен, описывая человеческие жертвоприношения. Он сообщает, что ацтеки ежегодно приносили в жертву путем отрубания головы от двадцати до пятидесяти тысяч (!) военнопленных (стр.