Около двух лет до того времени, которое я здесь описывал, то есть за полтора года до своей смерти, полковник неожиданно посетил мою госпожу в Лондоне. Это случилось 21-го июля, вечером, в день рождения мисс Рэйчел, когда в доме, по обыкновению, собрались гости. Слуга пришел сказать мне, что меня спрашивает какой-то джентльмен. Войдя в прихожую, я нашел там полковника, худого, изнуренного, старого, оборванного, но по-прежнему, неукротимого и злого.
— Пойдите к сестре моей, — сказал он, — и доложите ей, что я приехал пожелать моей племяннице счастливых и долгих дней.
Уже не раз пытался он письменно примириться с миледи и, по моему мнению, лишь для того, чтобы насолить ей. Но лично он являлся к ней в первый раз. У меня так и вертелось на языке сказать ему, что госпожа моя занята с гостями. Но дьявольское выражение лица его меня испугало. Я отправился наверх с его поручением, а он пожелал остаться в прихожей и ожидать там моего возвращения. Прочие слуги, выпуча на него глаза, стояли немного поодаль, как будто он был ходячая адская машина, начиненная порохом и картечью, которая могла неожиданно произвести между ними взрыв. Госпожа моя также заражена отчасти фамильным душком.
— Доложите полковнику Гернкаслю, — сказала она, когда я передал ей поручение ее брата, — что мисс Вериндер занята, а я не желаю его видеть. — Я попытался было склонить ее на более вежливый ответ, зная презрение полковника к светским приличиям. Все было напрасно! Фамильный душок сразу заставил меня молчать. — Когда мне бывает нужен ваш совет, я сама прошу его у вас, — сказала миледи, — а теперь я в нем не нуждаюсь.
С этим ответом я спустился в прихожую, но прежде чем передать его полковнику, возымел дерзость перефразировать его так:
— Миледи и мисс Рэйчел, с прискорбием извещая вас, что они заняты с гостями, просят извинение в том, что не могут иметь чести принять полковника.
Я ожидал взрыва, несмотря на всю вежливость, с которою передан был мною ответ миледи. Но к моему величайшему удивлению, не случилось ничего подобного: полковник встревожил меня своим неестественным спокойствием. Посмотрев на меня с минуту своими блестящими серыми глазами, он засмеялся, но не изнутри себя, как обыкновенно смеются люди, а как-то внутрь себя, каким-то тихим, подавленным, отвратительно-злобным смехом.
— Благодарю вас, Бетередж, — сказал он, — я не позабуду дня рождения моей племянницы.
С этими словами он повернулся на каблуках и вышел из дому.
На следующий год, когда снова наступил день рождения мисс Рэйчел, мы узнали, что полковник болен и лежит в постели. Шесть месяцев спустя, то есть за шесть месяцев до того времени, которое я теперь описываю, госпожа моя получила письмо от одного весьма уважаемого священника. Оно заключало в себе два необыкновенные известие по части фамильных новостей: первое, что полковник, умирая, простил свою сестру. Второе, что он примирился с целым обществом, и что конец его был самый назидательный. Я сам питаю (при всем моем несочувствии к епископам и духовенству) далеко нелицемерное уважение к церкви; однако я твердо убежден, что душа досточтимого Джона осталась в безраздельном владении нечистого, и что последний отвратительный поступок на земле этого гнусного человека был обман, в который он вовлек священника!
Вот сущность того, что мне нужно было рассказать мистеру Франклину. Я видел, что по мере того как я подвигался вперед, нетерпение его возрастало, и что рассказ о том, каким образом миледи выгнала от себя полковника в день рождения своей дочери, поразил мистера Франклина как выстрел, попавший в цель. Хоть он и ничего не сказал мне, но по лицу его было видно, что слова мои встревожили его.
— Ваш рассказ кончен, Бетередж, — заметил он. — Теперь моя очередь говорить. Но прежде, нежели я сообщу вам об открытиях, сделанных мною в Лондоне, и о том, как пришел я в соприкосновение с алмазом, мне нужно узнать одну вещь. По вашему лицу, старина, можно заключить, что вы не понимаете — к чему клонится наше настоящее совещание. Обманывает меня ваше лицо, или нет?
— Нет, сэр, — отвечал, — лицо мое говорит совершенную правду.
— В таком случае, — сказал мистер Франклин, — я попытаюсь прежде поставить вас на одну точку зрение со мною. Мне кажется, что подарок полковника кузине моей Рэйчел тесно связан с тремя следующими и весьма важными вопросами. Слушайте внимательно, Бетередж, и, пожалуй, отмечайте каждый вопрос по пальцам, если это для вас удобнее, — сказал мистер Франклин, видимо щеголяя своею дальновидностью, что живо напомнило мне то время, когда он был еще мальчиком. — Во-первых: был ли алмаз полковника предметом заговора в Индии? Во-вторых: последовали ли заговорщики за алмазом в Англию? В-третьих: знал ли полковник, что заговорщики следят за алмазом? и не с намерением ли завещал он своей сестре это опасное сокровище через посредство ее невинной дочери? Вот к чему я вел, Бетередж. Только вы, пожалуйста, не пугайтесь.
Хорошо ему говорить «не пугайтесь», когда он уже напугал меня.
Если предположение его было справедливо, мы должны была навеки проститься с нашим спокойствием! Нежданно, негаданно вторгался в наш мирный дом какой-то дьявольский алмаз, а за ним врывалась целая шайка негодяев, спущенных на нас злобой мертвеца. Вот в каком положении находились мы по словам мистера Франклина Блека! Кто слыхал, чтобы в ХIХ столетии, в век прогресса, и притом в стране, пользующейся всеми благами британской конституции, могло случиться что-либо подобное? Конечно, никто никогда не слыхал этого, а потому никто, вероятно, и не поверит. Однако, я все-таки буду продолжать свой рассказ.
Когда вас постигает какой-нибудь внезапный испуг, читатель, в роде того, который я испытывал в ту минуту, не замечали ли вы, что прежде всего он отзывается в желудке? А раз вы почувствовали его в желудке, внимание ваше развлечено, и вы начинаете вертеться. Вот я, и начал молча вертеться, сидя на песке. Мистер Франклин заметил мою борьбу с встревоженным желудком, или духом (назовите, как знаете, а по мне, так это решительно все равно), и, остановившись в ту самую минуту, как уже готовился приступить к своим собственным открытиям, резко спросил меня: «да чего вам нужно?»
Чего мне было нужно? ему-то я не сказал; а вам, пожалуй, открою по секрету. Мне нужно было затянуться трубочкой и пройтись по Робинзону.
VI
Храня про себя собственное мнение, я почтительно просил мистера Франклина продолжить.
— Не егозите, Бетередж, — ответил он и продолжил рассказ.
С первых слов молодой джентльмен уведомил меня, что его открытие касательно негодного полковника с алмазом начались посещением (до приезда к нам) адвоката его отца в Гампстиде. Однажды, оставшись наедине с ним после обеда, мистер Франклин случайно проговорился, что отец поручил ему передать подарок мисс Рэйчел, в день ее рождения. Слово за слово, кончилось тем, что адвокат сказал, в чем именно заключался этот подарок и как возникли дружеские отношения между полковником и мистером Блеком-старшим. Попробую, не лучше ли будет изложить открытие мистера Франклина, придерживаясь, как можно ближе, собственных его слов.
— Помните ли вы, Бетередж, то время, — сказал он, — когда отец мой пытался доказать свои права на это несчастное герцогство? Ну, так в это самое время и дядя Гернкасль вернулся из Индии. Отец узнал, что шурин его владеет некоторыми документами, которые, по всему вероятию, весьма пригодились бы ему в его процессе. Он посетил полковника под предлогом поздравления с возвратом в Англию. Но полковника нельзя было провести таким образом. «Вам что-то нужно, — сказал он, — иначе вы не стали бы рисковать своею репутацией, делая мне визит». Отец понял, что остается вести дело начистоту, и сразу признался, что ему надобны документы. Полковник попросил денька два на размышление об ответе. Ответ его пришел в форме самого необычайного письма, которое приятель-законовед показал мне. Полковник начинал с того, что имеет некоторую надобность до моего отца, и почтительнейше предлагал обмен дружеских услуг между собой. Случайность войны (таково было его собственное выражение) ввела его во владение одном из величайших алмазов в свете, и он небезосновательно полагает, что ни сам он, ни его драгоценный камень, в случае хранения его при себе, небезопасны в какой бы то ни было части света. В таких тревожных обстоятельствах он решался сдать алмаз под сохранение постороннему лицу. Лицо это ничем не рискует. Оно может поместить драгоценный камень в любое учреждение, с надлежащею стражей и отдельным помещением, — как, например, кладовая банка, или ювелира, для безопасного хранения движимостей высокой цены. Личная ответственность его в этом деле будет совершенно пассивного свойства. Он обязуется, собственноручно или через поверенного, получать по условленному адресу ежегодно, в известный, условленный день, от полковника письмо, заключающее в себе простое известие о том, что он, полковник, по сие число еще находится в живых. Если же число это пройдет без получения письма, то молчание полковника будет вернейшим знаком его смерти от руки убийц. В таком только случае и не иначе, некоторые предписания, касающиеся дальнейшего распоряжения алмазом. напечатанные и хранящиеся вместе с ним, должны быть вскрыты и беспрекословно исполнены. Если отец мой пожелает принять на себя это странное поручение, то документы полковника в свою очередь будут к его услугам. Вот что было в этом письме.
— Что же сделал ваш батюшка, сэр, — спросил я.
— Что сделал-то? — сказал мистер Франклин, — а вот что он сделал. Он приложил к письму полковника бесценную способность, называемую здравым смыслом. Все дело, по его мнению, было просто нелепо. Блуждая по Индии, полковник где-нибудь подцепил дрянненький хрустальчик, принятый им за алмаз. Что же касается до опасения убийц и до предосторожностей в защиту своей жизни вместе с кусочком этого хрусталя, так ныне девятнадцатое столетие, и человеку в здравом уме стоит только обратиться к полиции. Полковник с давних пор заведом