ошку. — Вот так! Теперь пускай попробует приблизиться!»
И пошел к старому тополю; под ним, у излучины реки, на высоком берегу, можно посидеть, подремать немного, там надеялся он увидеть когда-нибудь огромную таинственную выдру, которая, судя по следам, ходит вокруг и губит рыбу, но только непонятно, где ее нора.
Егерь не раз то в задумчивости, то с раздражением изучал ее большие следы, которые нельзя спутать со следами никакого другого четвероногого, ведь у выдры, как и у утки, пять пальцев соединены плавательной перепонкой.
Миклош брел по берегу, то и дело посматривая по сторонам и радуясь, что светит луна, — ведь восходящая луна проложила по воде сверкающую дорожку, и если ее пересечет выдра…
Мерцающий лунный свет просачивается и в устье туннеля, и Лутра как раз собирается отправиться на охоту или рыбную ловлю, как захочется. Он нюхает воду, потом мягко и бесшумно ныряет под воду. Уши у него опущены, красивая шубка покрыта пузырьками воздуха. Выдра может долго находиться в воде и под водой, но мех у нее всегда остается сухим, а потому греет даже подо льдом, где через несколько минут остановилось бы сердце человека.
Лутра проплывает под мостиком лунных лучей, и, завидев его тень, в испуге всплывает на поверхность большая щука.
Егерь подходит к дереву и, заслышав всплеск, поворачивает голову, но видит лишь круги на воде.
«Рыба резвится», — думает он, но если бы он спросил щуку, она бы ему сказала, что рыбе сейчас не до игр. С выдрой шутки плохи.
Лутра не обращает внимания на щуку. Он давно уже понял, что возле норы рыбу ловить нельзя, нельзя оставлять следы. Ничего вокруг не должно выдавать его присутствия.
Противоположный берег илистый, топкий, и там, в тихом заливчике, растет невысокий камыш. Высунув нос из воды, Лутра принюхивается, потом, словно тень, ложится на тенистый ковер. Вдруг взгляд его останавливается на каком-то непривычном, постороннем предмете, — это ружье егеря, прислоненное к дереву. Ружейный ствол блестящей холодной линией перерезает кору старого тополя, и теперь уже Лутра видит под ним и лицо человека. Но поскольку никто и ничто не шевелится, не шевелится и выдра. Опасность всегда начинается с какого-нибудь движения. Слившись со мглой и тишиной, Лутра ощущает все, что происходит во мгле. Под ним тихо струится вода, а над ним начинает куриться туман.
Сейчас он следит за излучиной реки: там творится что-то странное. Оттуда бегут волны, точно плывет лодка, но он знает, что дело не в этом. Там шевельнулась какая-то большая рыба, всплеснула вода и вновь наступила тишина. Егерь и ружье его исчезли. Лутра выполз из тины и перевернувшись на спину плывет, не покидая тени, вниз по течению, потом сворачивает к тополю. Он лениво помахивает своим толстым хвостом и хотя не проявляет к астрономии никакого интереса, кажется, будто смотрит на звезды. Но на самом деле он почуял большого сома: о нем говорил сильный плеск в излучине, а такую огромную рыбу даже выдра обходит стороной. С ней лучше не связываться. Лутра еще не забыл своей прошлогодней схватки с сомом, который был значительно меньше. Он вцепился в сома неудачно, тот увлек его на каменистое дно и там сбросил с себя, как жалкую вошь. Ему тогда небо с овчинку показалось, и он до сих пор помнит о своей неудаче.
Егерь же не боялся сома. Он перестал выслеживать выдру и пошел посмотреть, где разбойничает сом, чтобы утром рассказать о нем рыбакам.
Луна уже поднялась высоко над деревьями. Лутра нырнул и направился к бухточке, где тихо струилась вода и рос невысокий камыш, — ведь рыба любит прятаться в траве. Но это знали и щуки, которые охотились там на мирных лещей и карпов.
Хотя щука застыла, став похожей на корягу, Лутру ей не удалось обмануть. Опустившись, как бесплотная тень, он снизу схватил рыбу, которая даже не слишком билась. Когда он вытащил ее на берег, она ударила разок-другой хвостом и навеки затихла. Лутра торопливо, отрывая от хребта, ел щучье мясо, но то и дело поднимал голову и прислушивался. Ветра не было, никакой запах не доносился, но на лугу как будто что-то шевелилось, и потому, лишь наполовину насытившись, он бросил щуку. Потом спустился в воду и поплыл.
Много позже из травы вылез лис Карак. Он принюхался, слегка повернув голову. Затем сел. Слизнул кровь с губ и растянулся на земле, почуяв носом Лутру. Особый запах точно сказал ему:
—Это я! Выдра!
Но запах был уже не теплый, не живой, он говорил о том, что Лутра уже ушел, а на берегу остались объедки рыбы.
Это успокоило лиса, но он все еще не решался пошевелиться, — ведь Лутра вполне мог вернуться, а связываться с ним было равносильно самоубийству. Лис уже не раз видел большую выдру, но избегал ее, хотя охотно шел по ее остывшему следу и всегда находил что-нибудь съедобное. И на этот раз тоже. Весь подобравшись, готовый к прыжку, он подполз туда, откуда тянуло рыбьим духом, и подтащил к себе щуку. Впившись в нее зубами, проглотил кусок, другой, и вот уже от прекрасной килограммовой щуки остались жалкие остатки, одни чешуйки, серебряными монетками блестевшие в свете луны. Лис аккуратно облизал уголки пасти и вспомнил о Мяу, которую победил, но прикасаться к которой больше не хотел: на кошке оставил свой знак человек. Свой знак и запах.
Лис видел, как егерь раздумывал над кошкой, и даже когда тот ушел, сверкая своей страшной, издали убивающей палкой, долго еще не двигался с места. Из-за нее, этой палки, вскрикивая перекувыркивается на земле заяц, птица внезапно меняет изящную линию полета и камнем падает на землю. Лис страшно боялся егеря, но не упускал случая поживиться за его счет: после того как гремел выстрел и рассеивался дым, он тщательно осматривал местность вокруг и обычно находил раненого зайца или подбитую крякву.
Но к кошке он не притронулся. Хотя Мяу лежала не шевелясь, что-то страшное прикрывало ее, предупреждая: «Не прикасайся!» От носового платка егеря разило табаком, человечьим духом, и лис, увидев его, содрогнулся от ужаса. Шерсть у него взъерошилась, и он, напружинившись, отпрянул назад, как лошадь, которую кучер дернул за поводья.
Отойдя от Мяу на безопасное расстояние, Карак лег и долго еще наблюдал, но поскольку ничего подозрительного не происходило, поплелся прочь.
Потом он нашел щуку, которой немного утолил голод, и теперь лежал, прислушиваясь. Луна уже поднялась высоко, река тихо текла в своем русле, над лугом — туманная, холодная тишина, из деревни изредка доносилось сонное тявканье собак, и петухи возвещали, что минула полночь.
Подняв пострадавшую в драке голову, лис пошел к деревне.
Лутра в это время был уже далеко. По дороге он успел осмотреть свое летнее жилище, — ведь у выдры обычно две квартиры. Чаще Лутра пользовался норой, но если забредал далеко, то перед наступлением рассвета прятался в дупло старой ивы, куда пробраться можно было только с воды. И это жилище было устлано травой, мхом, и он прекрасно в нем отдыхал, хотя в стволе дерева какой-то дятел, ища червяков, выдолбил небольшое, размером с карманные часы, отверстие. Отверстие это Лутре пригодилось: не пришлось прокапывать под землей отдушины, но слишком много звуков проникало снаружи. Иногда синицы просовывали в него свои косматые головы и озабоченно моргали в темноте.
—Цинн-цинн, чере-чере, кто тут?
Лутра, быть может, и схватил бы птичку, но отверстие было так высоко, что он не мог до него дотянуться.
На вопрос любопытной синицы, он даже не открывал глаз, но однажды, когда после короткого разговора в дыре показался ивовый прутик и, вращаясь, проскользнул по стенке дупла, Лутра, конечно, вскочил на ноги.
— Ты ничего не заметил? — спросил детский голосок.
— Ничего. Абсолютно ничего.
— Значит там пусто. А я знаю одно сорочье гнездо.
— Ты вечно все знаешь.
— Но он может и соврать, — произнес третий голос.
— Наподдать тебе, что ли?
Лутра стоял, приготовившись к бегству, но ивовый прутик выдернули из дупла.
—Где твое сорочье гнездо? Смотри, если обманываешь, отстегаю тебя этим прутом.
Ребята ушли, а Лутра растянулся опять на травянистой подушке, но потом несколько дней не приближался к этому жилищу.
И сейчас он чуть было не проплыл мимо него, но вдруг, точно вспомнив что-то, повернул назад и вынырнул возле старой ивы, но тут же отдернул голову: из дупла неслась ужасная вонь, а через верхнее отверстие кто-то выскочил. Лутра тут же выбросил свое гибкое тело из воды, но хорька поймать не успел. У большой выдры засверкали глаза, она зашипела от злости. И с отвращением принюхалась, — ведь напуганный зверек окатил выделениями из своей железы стенку дупла, а запах их невыносим как для животных, так и для людей. Это последнее оружие хорька, перед ним отступает даже самая смелая собака, а хорьку довольно и минутной передышки, чтобы спастись бегством.
Лутра тоже не мог долго выдержать вони. Он фыркнул и, еще раз оглядевшись, опять погрузился в воду. Он понял, что лучше некоторое время сюда не приходить. Не из-за хорька, тот сейчас уже ищет себе новое пристанище, а просто надо подождать, пока высохнут обглоданные кости и падаль, которые зверек натащил в дупло. А там лежали крысиная и лягушачья голова, птичья лапа, яичная скорлупа, ползмеи и рыбий хребет. Хорек тоже был отменным охотником и в воде, и на суше. Лутра его ненавидел и с удовольствием прикончил бы, но тот был осторожен, и их пути редко пересекались.
Лутра поплыл вверх по реке; он то и дело окунал морду в воду и стал смотреть по сторонам, только когда отвратительный запах окончательно выветрился из его носа. Сначала голова его целиком выступала из воды, потом он опустил ее, так что наружу торчали только глава и нос. Вдруг он остановился, приметив что-то странное. Будь он человеком, он бы сейчас сказал:
—Что делает цапля ночью на берегу? Она, наверно, больная. Может, удастся ее поймать.
И хотя Лутра ничего не сказал, он знал это не хуже человека. Поэтому он нырнул и очень медленно поплыл к цапле, которая неизвестно почему оказалась так поздно на необычном месте, — ведь цапли ночуют на дереве. Как бы то ни было, Лутра уже давно забыл о съеденной щуке, и если поблизости стоит легкомысленная цапля, не мешает слегка ее попугать. Стоит ли говорить, что такие «шутки» выдры были обыкновенно очень дерзкими и гибельными для других.