1
Осенние дни шли своим чередом. И вечера. Егорыч почти каждый вечер читал вслух о походе черных кирасир. Всем ребятам нравилось. Артем тоже старался не пропускать чтений, хотя стиль старика ему казался порой старомодным, а описания растянутыми. И к тому же, эпизоды со стрельбой в горах напоминали многое… Однако хотелось узнать о судьбе наследника. Хотелось, чтобы конец был хороший. Можно было, конечно, попросить у Егорыча книжку и дочитать ее за два-три часа, но Артем не решался на это. Он словно боялся нарушить какой-то ритуал (или структуру Пространств?). Он даже опасался, что, если поспешит, финал повести может оказаться печальным. И это не была оставшаяся с детства боязнь плохих концов у книжек и кино; копошилось какое-то суеверное ощущение взаимосвязи в судьбах придуманного Максима и его, Артема Темрюка. Смешно, конечно, и все-таки…
Поэтому Артем слушал с терпеливостью прилежного школьника…
...Не оставалось времени для долгого похоронного обряда.
Многое было неясно, однако главное понимали все: враг по-прежнему «на хвосте» и уходить надо скорее.
Но все равно — не сию ж минуту…
Пятеро ушли в усиленный секрет, заправивши полные ленты в две скорострелки. Остальные свертывали палатки и готовили коней (всех перековать так и не удалось). Деревенский плотник в это время сколачивал гроб из досок, оторванных от ближнего забора.
Коляску извозчика распрягли, кобылу его стреножили, а ее хозяина посадили в сарайчик — чтобы, вернувшись в город раньше времени, не болтал лишнего. Парень хныкал и упирался сначала, но разглядев ассигнацию, данную Реадом, благодарно замолчал.
А полковник лежал на траве, укрытый с головою шинелью. Его ординарец, капрал Фома Варуш с затвердевшим лицом и саблей у плеча нес караул. Капрал Гох и унтер Квах неподалеку, на маленьком деревенском кладбище рыли могилу.
Четыре офицера отнесли гроб к яме. Поодаль толпились притихшие деревенские жители. Куски твердой земли вперемешку с камнями застучали о доски. Потом все с минуту стояли со вскинутыми клинками. Кто-то тихой скороговоркой произнес молитву. Кто-то, кажется, плакал А Максим — нет. Он уже до того потратил все слезы. И теперь он стоял рядом с Филиппом, опустив голову и закусив губу. Сабли у него не было. Конечно, если бы он взял клинок, никто бы не заспорил. Но Максим понимал: нелепо же — сабля в руках у зареванного мальчишки в школьной матроске. Иногда он потирал правую ступню о левую щиколотку. Ступня надсадно болела: где-то Максим наколол ее.
Но боль была как бы в стороне, позади мыслей. А думал Максим о своей вине. О том, что, конечно же, все считают: причина смерти полковника — он… А почему он? Максим и сам не мог понять. Но вина легла на него тяжко, без надежды на прощение.
…Оказалось, однако, что никто его не винит. То, что не было упрека ни в чьих словах — это само собой. Но не было их и во взглядах. И, видимо, в мыслях. Наоборот, все говорили с Максимом подчеркнуто ласково. Никто не счел недостойными гвардейца мальчишкины горькие слезы. Пытались утешить.
Ротмистр Реад сказал вполголоса:
— Что поделаешь, у каждого сердца свой запас прочности. У полковника оно давно болело, только он скрывал… А ваше поведение, суб-корнет, выше всяких похвал.
Максим горько усмехнулся: «Суб-корнет…» Однако полегчало.
Филипп натер холодной мазью и забинтовал ему ступню. Обрезал свою шинель и сделал из суконных лент обмотки. Иначе лошадиные бока скоро натерли бы мальчишкины ноги. Подходящих сапог, конечно, больше не нашлось, формы нужного размера — тоже. Так и двинулся он в путь — в матросском костюме и босиком, только сверху Филипп набросил шинель. Теперь она казалась твердой и колкой.
Барон Реад оставил плотнику бумагу со словами, которые тот обещал выжечь на свежеотесанном кресте, вкопанном в кремнистый холмик. Потом спешно снялись с места. Полковничьего коня — вороного жеребца Беса — силою вели на поводу. Он упирался, ржал и норовил вернуться.
Ехали с карабинами и скорострелками на седельных луках. Сабля и карабин Максима тоже были при нем. Это уравнивало его с остальными, невзирая на отсутствие мундира.
На ночевку стали, когда конная тропа совсем потерялась во мгле.
Максим просился в ночной секрет, но Реад отказал.
— Я ценю ваше рвение, но с больной ногой вы не сможете нести караул как положено.
Тогда Максим стремительно уснул под шинелью на расстеленной палатке, и снился ему живой полковник, с которым они пытались запустить громадный коробчатый змей. Почему-то змей никак не взлетал.
Поднялись на рассвете. Шинель была мокрая от росы, Максим дрожал. Филипп закутал его в свой мундир. У Максима не было сил спорить. Зябкость и боль в ступне пробирали его до позвонков.
Позавтракали сухарями с холодной водой.
Максим выбросил суконные обмотки — они натирали и жалили ноги не меньше, чем лошадиная шерсть. Впрочем, верхом пришлось двигаться немного. Спуск в долину оказался таким крутым, что пришлось вести коней на поводу. Они скользили на скальных тропинках. Лошадка Максима (смирная темно-гнедая кобылка Нянька, которую Максим полюбил) более других была приспособлена к горным дорогам, и он оставался в седле дольше всех. Но пришлось наконец спешиться и ему. Ступил, охнул, присел. Оказалось — идти не может. Ступня под бинтом распухла и налилась тугой болью.
Филипп взял мальчика на руки, а поручик Дан-Райтарг и унтер Квах пошли сзади и спереди, чтобы в случае чего подхватить.
На пути попалась ровная площадка. Здесь, при короткой остановке, Филипп размотал ногу Максима, покачал головой, глянул на худого веснушчатого капрала Уш-Дана, который сведущ был в лекарских делах. Тот разглядывал мальчишкину ступню минуты две. Тронул осторожно. С напряженным лицом отошел к Реаду. Они о чем-то немного поговорили.
Реад наклонился над Максимом — тот полулежал на раскинутой, уже высохшей шинели.
— Ваше высочество… — видимо, Реад решил, что титул прибавит мальчику твердости. — Вам придется проявить немалое мужество. Буду откровенен: положение с ногой таково, что необходимы немедленные и решительные меры. Иначе исход может быть самый плачевный.
От резкого испуга у Максима округлились глаза.
— Ка… кой?..
— В самом легком случае — ампутация. И то лишь тогда, если мы в ближайшее время окажемся у наших друзей и там есть лазарет. При иных же обстоятельствах, если упустить время, случится самое худшее… Капрал Уш-Дан говорит, что операция будет быстрой.
— Давайте… — Максим хотел сказать это храбро, а получился писк.
У офицеров собрали остатки крепкого одеколона. Уш-Дан заправил им спиртовку, которую смастерил из флакона. Начал греть на ней искрящийся инструмент, похожий на половинку ножниц.
— Не смотри ты, Максимушка, — ворчливо сказал Филипп. — Чего на это смотреть? И не думай об этом раньше срока, вон на птичек гляди…
Но Максим смотрел не на юрких горных голубей, а на блестящую сталь и на руки Уш-Дана, которые тот протирал вылитым из спиртовки одеколоном… Потом Уш-Дан подошел…
Филипп протянул Максиму оловянную чарку.
— Выпей все. Оно, говорят, замораживает чувственность…
Максим глотнул и сплюнул. Вино было совсем не то, что на обеде в шатре полковника. Кислятина с запахом сырых кожаных башмаков.
— Не надо. Ты лучше держи меня покрепче, Филипп.
Тот обнял Максима, прижал к пропотевшей рубахе. Кто-то крепко взял его за ноги…
— А-а!! — все мышцы мальчика вздулись отчаянной протестующей силой. Но крик был короткий. То есть нет, долгий, но уже внутри. Максим прижал зубами нижнюю губу. Навалилась звенящая красная мгла. А потом ее сменила обычная тьма, без чувств.
…Филипп сырой холодной тряпкой обтирал его лицо.
— Ну, Максимушка, ну, герой… Только зачем губу-то до крови искусал. Уж орал бы лучше изо всех сил для облегчения.
— Разве я не орал?
— То-то и оно, что нет… Дай-ка смажу от заразы… — Губу чем-то защипало, но это был пустяк.
Забинтованная ступня болела пуще прежнего, словно жгучий уголь внутри. Но в боли этой, как ни странно, чувствовалось облегчение. Отсутствие опасности. Капрал Уш-Дан показал Максиму похожий на коготь осколок стекла, который воткнулся в ступню мальчика где-то на мостовой Верхнего Саттара.
— От такого вот дрянца могли помереть, господин суб-корнет. Ну, а теперь, Бог даст, все обойдется…
Двинулись в путь снова, и Максим по-младенчески уснул на руках у ординарца капрала Дзыги. Боль он ощущал и во сне. Виделось, что он, маленький еще, украдкой от няньки убежал босиком в сад. К ногам прилипала клейкая кожура тополиных почек. Он будто бы сел на скамейку, достал из кармана стекло подзорной трубы, вывернул ногу, чтобы разглядеть кожурки. Была у него тогда любимая забава — разглядывать всякие мелочи в увеличенном виде. На голой ступне зашевелилось круглое солнечное пятнышко, защекотало кожу. Он уменьшил его, сгустив лучи до крепкого жжения… Сколько выдержу?.. Ай! — и заревел, отбросив стекло. Тут же рядом появилась мама. Посадила его на колени, взяла ногу в прохладные ладони. «Какой ты неосторожный, малыш. Ничего, сейчас пройдет…»
Максим всхлипнул во сне. А впереди уже была густая зелень долины. За деревьями сверкнула река.
Пока шли к берегу не встретился ни один человек. Река Хамазл вздулась и бурлила, несла в струях вырванные кусты. Видимо, в верховьях опять прошли обильные дожди. Нечего было и думать о переправе. Кони и всадники ни за что не осилили бы течение. Ширина составляла саженей семьдесят, не меньше. Были где-то особые места для брода, но, но река, прихотливая и бурная, часто меняла их.
По тайному уговору с той стороной каждый вечер здесь, на берегу, должен был появляться человек, знающий переправу. Более весомую помощь с другого берега ждать не стоило. Власти Малого Хельта не хотели рисковать и открыто вмешиваться в дела соседней страны.
Оставалось ждать.
Лошадей напоили в реке и укрыли в дубовой роще с густым подлеском из орешника. Набрали для каждой по охапке травы. Пускать их пастись открыто было рисковано. Кто знает, может, противник не столь уж далеко. На опушке рощи, в сотне шагов от воды стоял кирпичный дом с провалившейся тесовой кровлей и крепкими стенами — наполовину из камней, наполовину из кирпича. То ли заброшенный приют рыбаков, то ли бывшее жилье разорившегося хозяина-овцевода. Здесь и устроили привал — последний на земле Большого Хельта.
Кинули на пол шинели и палатки, поставили у окон две скорострелки с последними лентами, двоих по жребию отправили в караул, и пришла наконец пора для тризны по командиру. Ибо нельзя оставлять погибших товарищей без прощальной чарки и доброго слова.
В доме был очаг, разожгли сучья, сварили из последних запасов овсяной крупы и вяленой баранины похлебку, нарезали купленные в деревне два каравая. Налили из бурдюка в оловянные чарки черно-красную жидкость. Вино было то самое, что не смог недавно выпить Максим. А теперь он выпил, зажмурившись и задержав дыхание. Полную чарку, как все. Потому что — память о полковнике, отдание последней чести.
Выпили, не сдвигая чарки, посидели молча минуту (потрескивал очаг). Сперва Максиму стало тошно, скоро же, однако, противное чувство растаяло и потекла по телу приятная теплота и слабость. Максим закрыл глаза.
Кто сказал вполголоса:
— Рай, давай-ка ту, любимую полковника.
…Здесь пора сказать о поручике Дан-Райтарге, которого чаще звали просто Рай. До сих пор почти не было случая, чтобы упомянуть о нем (как и о некоторых других) в этом рассказе. Ибо задачи и дела у всех были одни, и каждый выполнял их одинаково, пока гибель или ранение не выбивали их из общего строя. Между тем, был Дан-Райтарг личностью примечательной. «Сумрачный гитарист» — говорили про него. Он никогда не улыбался — ни во время бесед и застолий, ни во время своих песен. Ходил слух, что мрачный характер его — результат какой-то давней сердечной драмы, о чем он, впрочем, сам никогда не упоминал. Улыбка же на его лице появлялась порой лишь во время боя — этакий белозубый оскал.
Кстати, этот поручик один из всех офицеров ни разу не вступил с Максимом в беседу, а столкнувшись лицом к лицу, молча наклонял голову в коротком гвардейском полупоклоне или двумя пальцами касался козырька каски. Максиму казалось, что Дан-Райтарг тайно досадует на него.
А струнами Рай владел, как бог, хотя сумрачность его часто не вязалась с лихими гитарными переборами. По правде говоря, такая музыкальная удаль более была бы к лицу офицеру из гусар с их традициями шумных сборищ. Однако же Дан-Райтарг был потомственный кирасир. А страсть к гитаре объяснялась в нем, наверно, каплей южно-хельтской крови — так же, как и кудрявость черных волос.
Рай, сидя на полу, дотянулся до гитары, прислоненной к бугристой стене, взял ее. Прикрыл глаза. Пробитая в двух местах гитара зазвучала слегка дребезжаще, но с послушным переливом мелодии. Рай запел высоким, почти женским голосом:
Да-ри, да-ри,
Да ай, да ай…
Да ай…
Ночь настала,
Природа вся устала.
Играли мы весь день-деньской,
Пора нам на покой…
Так спи же, спи,
Так баю-бай…
Да ай…
Песня кончилась, Рай положил на струны ладонь, тихонько покачал головой. Максим посмотрел на Рая и опять прикрыл глаза. Песня была хорошая, ласковая, и захотелось заплакать, потому что вспомнилась мама. Чтобы не выпустить наружу слезинки, Максим зажмурился покрепче. Переглотнул. Он сидел недалеко от очага, привалившись спиной к неподвижному, как камень, капралу Филиппу. Тот не шевелился, чтобы не побеспокоить «Максимушку».
Боль в ноге не утихла совсем, но стала глухой, спокойной. Не мешала.
Было жаль полковника (и заодно, немного, жаль себя). Но жалость эта смешивалась с теплом — и с тем, что внутри, и с тем, что долетало от огня, пушисто обмахивало ноги и лицо…
Кто-то (Максим не понял, кто) сказал негромко:
— Думал ли когда-нибудь полковник, что его похоронят вот так. Без формы, в чиновничьем костюме…
Максим почему-то вспомнил отчетливо, какой просторный шкаф в номере гостиницы. Там, наверно, до сих пор висят рядом просторный мундир полковника и тесный его, Максимкин, мундирчик. И Максим сказал — не тем, кто рядом, а, скорее, себе самому:
— Моя форма тоже осталась в гостинице.
— Ну, вам-то, суб-корнет, чего жалеть, — усмехнулся корнет Гарский. — Вас впереди ждет еще немало всяких мундиров.
Стало тихо, и в общем молчании ощутилось осуждение бестактности, которую позволил молодой офицер. А Максим отозвался, не открывая глаз:
— Да не мундира мне жаль, а медали, которая была на нем. Одну и ту же награду ведь не дают по второму разу…
— Отчего же не дают! — живо откликнулся барон Реад. — Если знак ордена или медаль утеряны не по вине награжденного, ему выдают дубликат… Кстати, такие медали наверняка есть в портфеле полковника, он всегда носил при себе запас… Господа, где портфель?
Портфель отыскался немедля, его вручили Реаду. Максим открыл глаза, сел прямо.
— А разве позволено носить медаль не на мундире, а вот… прямо так? — он пальцами потянул на груди ткань матросской блузы.
— На чем угодно позволено, если заслужили… Вот, получите, суб-корнет…
Максим встал, поджав забинтованную ногу, принял на ладонь увесистый металлический кругляк с ленточным бантом.
— Благодарю, барон…
Реад кивнул и продолжал исследовать содержимое портфеля.
— Смотрите-ка, любимая бритва полковника, он с ней не расставался никогда… Письма… С ними надо разобраться и, по возможности, вернуть адресатам… О, вот удача, господа, здесь газета! И, кажется, довольно свежая. Узнаем наконец, что делается на белом свете… Боже, что это?
Реада обступили. И Максим (вспомнивший наконец, что именно из-за газеты заспешил полковник) сунулся вперед.
Барон держал развернутый газетный лист. На нем — в свете упавшего сквозь широкое окно солнца — четко виднелся гравированный портрет мальчика. Мальчик был Максим. Только гладко причесанный и в непривычном мундире с орденами. Крупные буквы торжественного старо-хельтского шрифта извещали:
На голову наследника возложена корона предков! Пора безвременья кончилась! Враг потерпел сокрушительный разгром! Нас ждет новая жизнь под скипетром законного владетеля страны! Совет монархов преподнес юному Великому герцогу ДенисуIкоролевский титул!
— Невероятно… — вполголоса сказал барон Реад. — Всего можно было ожидать, но такого…
— Измена! — тонко воскликнул корнет Гарский. — Господа! Мы должны… Нам необходимо пробиваться в столицу! Чтобы скорее разобраться с этим самозванцем!
«Вот и все, — с горьким облегчением подумал Максим. — Наконец-то…»
Он сжал в ладони так и не надетую медаль. Осторожно ступил на забинтованную пятку, вскинул голову.
— Господа, не надо никуда спешить. Он не самозванец. Самозванец — я…
2
Ему поверили быстро. Почти сразу. В самом деле, какой же это наследник престола — взъерошенный мальчишка в мятой школьной одежонке, с испуганными мокрыми глазами?
И — словно какая-то стенка встала между ним и офицерами.
— Объяснитесь, суб-корнет, — сказал наконец барон Реад.
Максим не думал, что когда-нибудь ему придется все объяснять. Обещано было, что это сделают другие. Но теперь куда деваться-то?
— Я… мне велели… то есть меня попросили… отправиться с вами. Ну, пришли специальные люди к отцу, потом к директору гимназии, потом позвали меня. Сказали: ты должен помочь наследнику. Такая, говорят удача, что вы похожи… Мол, врагу будто бы случайно дадут знать, что группа офицеров увозит принца за границу, в безопасность. Враги начнут охоту, и это отвлечет их от настоящего наследника… Ну… видите, так и случилось…
Помолчали.
— Нельзя сказать, что ситуация блещет благородством, — заметил наконец подпоручик Тай-Муш. — Право же… делать наживку из ребенка…
— Я ведь сам согласился, — тихо сказал Максим.
— Так кто же вы на самом деле? — стараясь говорить мягко, поинтересовался барон Реад. — Гимназист Максим Шмель, как и было сказано?
— Да… — и он опустил голову.
— Ну… и зачем же вы плачете, Максим? — Реад осторожно взял его за плечо. — Вы прекрасно выполнили свое задание.
— Мне совестно, что я обманывал вас…
— Вы поступали в соответствии с приказом. И обманывали вы прежде всего противника, что и было вашей задачей… По-моему, вы прекрасно сыграли свою двойную… вернее, даже тройную роль: гимназист, изображающий наследника, который притворяется гимназистом…
Максим чуть улыбнулся сквозь слезы. И вздрогнул от резкого голоса поручика Дан-Райтарга.
— Гимназист блестяще сыграл свою роль, что, конечно же, будет высоко оценено его высочеством… величеством. Но какова наша роль? Марионеток на ниточках, за которые дергает неизвестно кто? Роль болванчиков, не ведающих собственной задачи?
— Задача была ясна, поручик, — возразил Реад.
— Да. Но нас обманули! Нам дали понять, что мы спасаем наследника, а подсунули… Простите, мальчик, я не хотел вас оскорбить, вы здесь ни при чем…
— Спасая мальчика, мы спасали наследника! — запальчиво отозвался корнет Гарский.
— Но мы имели право это знать, корнет!
— Видимо, наше незнание штаб счел дополнительной гарантией успеха, — возразил Реад. Возможно, в глубине души он был согласен со вспыльчивым Раем, но… — Право же, господа, обсуждать приказы генералитета не входит в круг полномочий гвардейских офицеров.
— А недоверие к гвардейским офицерам я считаю оскорблением! — опять вспылил Дан-Райтарг. — И я уверен: будь здесь полковник, он со мной согласился бы!
Максим медленно оглянулся на поручика.
— Полковник знал… И еще вот он знал… — Максим, припав на забинтованную ногу, шагнул к Филиппу Дзыге, взял его за локоть, щекой прижался к суконному рукаву. Старый ординарец пятерней накрыл взлохмаченную голову мальчишки.
— Так оно. Знал… Да и мудрено было бы не знать. Каждое утро после умывания заново клеил ему родимое пятно…
Максим опять боязливо улыбнулся, потрогал на щеке под ухом свою родинку-восьмерку. Оторвал ее и бросил через плечо, в очаг. Будто сжег свою прежнюю роль…
И это как бы поставило точку всей истории. Каждый почувствовал облегчение. Начали опять рассаживаться. Только поручик Дан-Райтарг остался непримирим. Садясь на чурбак, он отодвинул ногой гитару и сообщил остальным, что, когда вернется в столицу, подаст новому государю прошение об отставке.
— И этим обидите его, — заметил Реад.
Поручик сообщил, что себя он считает обиженным не в пример больше.
Реад пожал плечами:
— Но причем здесь юный король? Он-то наверняка ничего не знал о нашем походе.
— Значит, из него сделали такого же болванчика, как из нас!
— Господин поручик, — очень мягко сказал барон Реад. — Я понимаю ваше состояние, но тем не менее извольте выбирать слова, когда ведете речь о государе.
— Если вам не нравятся мои слова, барон, вы знаете, как разрешить наше несогласие.
С той же мягкостью Реад возразил:
— Я не имею права сейчас драться на дуэли, поручик. После гибели полковника я остался старшим по званию и, следовательно, являюсь командиром полка.
— Господи, какого полка! Полк — там, где знамя и основной состав!
— Вы же знаете, что знамя отдано на хранение в арсенал, составу объявлено о временном переводе в резерв, а полк — там, где его командир и выполняется генеральная задача.
— Задача, как мы убедились, выполнена.
— Отнюдь! Наше задание сформулировано однозначно: любой ценой доставить на ту сторону, в штаб добровольческой дивизии гимназиста Максима Шмеля. И никто не отдавал нам иного приказа.
— Да, но, наверно, мне уже незачем являться в дивизию, — вздохнул Максим. — Я слышал, что ниже по реке, за порогами, есть пристань Птичьи Поляны и будто бы оттуда ходят пароходы…
— Есть она такая пристань, — согласился капрал Максим Дзыга. — На левом берегу, в Малом Хельте. У меня там племянница живет, у нее муж помощник начальника в аккурат на этой пристани… Да тебе-то там что делать, Максимушка?
— Сяду на пароход и вернусь в столицу, к отцу.
— Там видно будет, — неопределенно откликнулся барон Реад. — Надо еще сперва переправиться.
— Разве я не могу теперь решать сам? — тревожно вскинулся Максим.
— Можете, конечно, — успокоил Реад. — Просто надо все обсудить. Я понимаю, вы соскучились по дому, по родителям…
Максим промолчал.
Поручик Дан-Райтарг сумрачно сказал издалека:
— Не понимаю, как родители могли отпустить мальчишку на такое дело…
Максим медленно оглянулся.
— А как могли не отпустить? Я уже не маленький. Мамы у меня нет, а отец сказал: «Решай сам»… Ему было не до меня…
— Почему? — обиделся за Максима корнет Гарский.
— Потому что… только что женился второй раз, а тут из-за войны разорилась нотариальная контора, которой он управлял… А за меня ему, наверно, посулили немалые деньги.
Новое молчание было неловким. Всех, наверно, удивило (а может, и покоробило), как прямо и без всякой любви мальчишка говорил об отце. А возможно, почуяли в словах его давнюю горечь. Но поручик Дан-Райтарг высказался с прежней бесцеремонностью:
— А лично вам что посулили, если не секрет?
— А я ничего не просил, — отозвался Максим без обиды.
— Что же заставило вас согласиться на опасное дело? — осторожно спросил Реад.
— Многое… — сказал Максим. — Да. Тут много причин… Ну, конечно хотелось приключений, как в книжках по войну. А еще я думал: если я сделаю это, ко мне перестанут придираться в гимназии. А то один раз чуть не исключили…
— Вы не похожи на нерадивого ученика, — заметил Реад.
— Там другое… А еще дома мне стало как-то… не так. Когда он женился… А главное то, что я думал: если я помогу спасти Дениса, это же будет удар по мятежникам! Верно? Значит, получится, что я отомстил за маму…
— А что случилось с вашей мамой? — тихо сказал Реад.
— В прошлом году она слегла с сердечным приступом. Нужен был доктор, очень срочно. Я побежал за ним, и мы заторопились к маме, но на улицах были баррикады мятежников, Их солдаты не хотели нас пускать, издевались над доктором, говорили, что шпион, расстрелять обещали… Ну, потом все же пропустили, но было поздно…
Реад подсел ближе.
— Максим… но, если дома вам несладко, зачем вы туда спешите?
— А куда деваться-то?
— Как куда? Вы же суб-корнет черных кирасир!
— Господи, ну какой я суб-корнет! Это же было понарошку…
— А вот здесь вы крайне заблуждаетесь, — веско сообщил ротмистр Реад. — Вам командир полка официально присвоил это звание. И вы, кстати, доказали, что вполне достойны его… Лишить вас этого звания может по уставу лишь тот же командир. А если он погиб или ушел в отставку, то сделать это вправе лишь Великий герцог. То есть теперь уже король…
— А он, если это и сделает, то лишь затем, чтобы присвоить боле высокий чин, — подал голос Дан-Райтарг.
— Поручик, вы несносны! — подскочил корнет Гарский. — И если вам угодно…
— Да ничего мне, корнет, не угодно, и мысль свою я высказал без всякой подоплеки…
Реад, переждав перепалку, продолжал:
— Вы, Максим, имеете право на офицерское содержание и квартиру. И, поскольку вы не окончили образование, вас обязаны будут зачислить в военную гимназию. Но, конечно, не кадетом, а слушателем, на правах офицера…
— Да, но я не хочу быть военным, — тихо сказал Максим.
— Вот как? Жаль, — вздохнул Реад. — Мне кажется, вы были бы прекрасным офицером. — Впрочем, звание в любом случае останется за вами, вы будете считаться в бессрочном отпуске. И кирасиры своими заботами не оставят вас, это их долг…
— Благодарю, — одними губами сказал Максим.
— А кем же вы хотите сделаться? — слегка ревниво спросил корнет Гарский. — Конечно, если это не тайна.
— Простите, корнет, но это как раз тайна, — неловко сказал Максим. — То есть… ну, я просто боюсь сглазить.
— Тогда не надо, — быстро отозвался Гарский с тем пониманием, какое бывает у одного мальчишки к другому в окружении взрослых. Остальные негромко и необидно засмеялись.
3
Тем временем наступили сумерки. Поручик Дан-Райтарг — в роли разводящего — повел в дубовую рощу смену караула, корнета Гарского и капрала Уш-Дана. Через минуту раздались три выстрела — сигнал особой тревоги. Кирасиры, схватив карабины, кинулись в рощу. И Максим кинулся — с револьвером полковника.
На поляне, в желтом свете фонарей лежали с перерезанными горлами два прежних часовых — подпоручик Тан-Сальский и бывший ординарец полковника Фома Варуш. Лошадей не было.
Мигом заняли круговую оборону, дали залп в чащу (и Максим выстрелил), но лесная тьма ответила молчанием. Тогда в боевом порядке отошли, унося тела убитых. Распределили позиции у окон. Реад раздеил всех (и Максима) на боевые вахты. У Максима от нервной встряски перестала болеть нога — когда бежал вместе с другими в рощу, хромал, но боли не чувствовал.
Теперь все изменилось — и в обстановке, и в состоянии душ — война.
Горько было и стыдно. Прозевали врага! К тому же, для кирасир потерять лошадей — почти то же самое, что потерять знамя. Особенно, когда лошади — любимые. Но в тысячу раз страшнее была гибель боевых товарищей. Если в походе, в стычках, это еще понятно, а сейчас, когда операция была уже завершена…
Барон Реад почернел лицом. Он понимал: полковник бы не простил такого поражения. Хотя, с другой стороны, в чем вина? Караул был выставлен по всем правилам. Противник оказался хитрее и коварнее, но это и понятно: повстанцы — жители гор и лесов, охотники и лазутчики, они умеют подбираться незаметно.
Впервые Реад подумал, что в этом деле полезнее был бы не офицерский отряд, а группа опытных егерей, привычных к войне в лесной глуши. Но высшее начальство, видимо, рассудило, что гвардейская стойкость и неукоснительная верность офицерскому кодексу в данной операции более важны, нежели егерские навыки…
Впрочем, сейчас было не время для укоров и терзаний. Надо было думать про оборону. Каждый понимал, что скрытый по кустам и роще противник охватил дом широкой подковой. Не пробьешься. И проводников теперь ждать бессмысленно.
Путь к реке, через открытую поляну, оставался свободным, в темноте нетрудно было добраться до воды, без лошадей-то. Но попытка переправы через вздувшийся стремительный Хамазл была бы равна самоубийству. Враг понимал это и не стал блокировать дом со стороны берега.
Погасили очаг и фонари, чтобы окна не светились, не служили мишенью (лишь слабый потайной фонарик тлел в углу).
Сколько они продержатся? Патронов почти не осталось, провизии тоже. На быструю помощь с той стороны надежды не было. И врагам, если их немало, утром не составит труда взять приступом последнее убежище кирасир. Особенно, если у них, у врагов, есть орудие…
Все было неясно. Все было хуже некуда. И оставалось одно: держаться до конца, а затем погибнуть достойно, не уронив чести гвардейского полка. Если не случится чуда. Но откуда оно возьмется, чудо-то?
Это понимали все. И Максим. И он удивлялся, что почти не боится. Лишь временами тоскливо, но не сильно сосало под сердцем.
Он занял место рядом с капралом Гохом у выбитого окна, где поставили одну скорострелку. Задача суб-корнета была во время стрельбы ровно и беспрерывно подавать в щель казенной части патронную ленту.
Ствол скорострелки был направлен во тьму. Из тьмы в окно залетал ветер. Он был теплый, пахнувший дубовой листвой. Подымал в погашенном очаге неостывший еще пепел.
— Прошу всех быть предельно внимательными сказал со своего места Реад, хотя ясно было, что противник едва ли пойдет в атаку до рассвета.
Тьма была непроглядная.
Потом в этой тьме мигнул и описал два круга огонек. Фонарь. По нему сразу ударили несколько карабинов. Когда перестало звенеть в ушах, Максим услышал издалека:
— Эй, не стреляйте! Примите парламентера!
— Не стрелять, — сказал Реад. И крикнул во тьму: — Хорошо! Один человек и без оружия!
— Ждите!
Через минуту послышались шелестящие шаги. Корнет Гарский оттянул на себя тяжелую дверь, на нее направили луч. В проеме возник высокий человек.
Это был типичный повстанец-южанин: курчавый, с тонким носом и темной щетинистой бородкой, с бровями вразлет. В узкой черной одежде и замшевой безрукавке. Но акцента никто не различил, когда незнакомец негромко и буднично сказал с порога:
— Здравствуйте, господа. Честь имею представиться: горный полковник Док-Чорох.
— Садитесь, полковник, — тем же тоном отозвался Реад. И парламентеру подвинули невысокий чурбак. Док-Чорох сел. Реад — напротив.
— Слушаю вас, полковник.
— Господа. Отдавая дань вашему военному искусству и храбрости, я все же должен сказать: эту партию вы проиграли. Не так ли?
— Мы пока не видим проигрыша, — возразил Реад.
— Свое положение вы знаете не хуже меня. Пути через реку нет. Блокада наша крепкая. В пешем строю вам не пробиться, а коней у вас… Что делать, таковы превратности войны. А в этом блокгаузе вы не продержитесь и часа. У нас две горные пушки.
— Ну — и… — сказал Реад.
— Предлагаю, господа, вполне разумный выход. Его высочество станет гостем в нашем лагере, а вы получите возможность вернуться в свое расположение. На конях. Безопасность гарантирую…
Стало тихо. В этой тишине совсем по-мальчишечьи фыркнул насмешливо корнет Гарский.
Барон Реад сказал неторопливо и утомленно:
— Делая это предложение, полковник, вы уже предвидели ответ, не правда ли?
— Не торопитесь, барон. Советую подумать.
— Вы меня знаете?
— Я помню вас по военному факультету. Вы учились на три курса младше… Неисповедимы пути наши…
— Да… Но как выпускник этого факультета, вы тем более должны понимать, что ваше предложение — не для гвардейцев. И вообще не для порядочных людей…
— Всякие люди, даже порядочные, хотят жить, барон. И прежде всего мальчик. У него почти нет шансов уцелеть в случае нашего штурма. Он ведь не станет отсиживаться в подвале… И в любом случае — живым или мертвым — его высочество окажется у нас. Таким образом, ваша задача все равно не будет выполнена. Вы, конечно, погибнув, сохраните честь, но… увы, не совсем. Гибель наследника будет на вашей совести.
— А не на вашей? — сказал со своего места Максим.
— Нет, ваше высочество. М ы вашу безопасность гарантируем полностью. Если вы любезно согласитесь пожаловать к нам…
Реад помолчал, видимо, принимая решение. И сообщил:
— Вынужден огорчить вас, полковник. Суб-корнет Шмель, которого вы видите среди нас, не герцог. Наследник уже занял законное место в столице. Если вы доберетесь до ближайшего городка, сможете купить газеты и прочитать о коронации. А одну могу подарить прямо здесь… Так что вы неверно оцениваете ситуацию. Отвлекая противника от настоящего наследника, мы все же выполнили задачу. И ваша блокада теперь бессмысленна.
Горный полковник Док-Чорох не потерял невозмутимости.
— Мы знаем о коронации. И знаем также, что это неуклюжая хитрость нового столичного правительства. Наш долг — возвести на престол настоящего монарха, которого мы и просим быть с нами… Не понимаю вашего упорства, барон. В конце концов, у нас одна цель.
— Вы полагаете?
— Да. И я надеюсь, вы придете к тому же выводу. Только прошу учесть, что времени у вас до восхода, а восходы нынче ранние… Честь имею… — Он встал.
— Не имеете вы чести, — вдруг звонко сказал Максим.
— Отчего же, принц?
— Вы бандиты. Напали тайком, перерезали горла…
— Это не бандитизм, принц, а жестокая практика боевых действий. А ля гер ком а ля гер, — как говорят просвещенные французы… До встречи, ваше высочество… виноват, ваше королевское величество. — И, согнувшись, он ушел в черный дверной проем.
Реад встал.
— Слушать внимательно. Не исключено, что они не станут ждать рассвета… Поручик Дан-Райтарг, смените на крыше часового у скорострелки, ровный ветер навевает сонливость…
— Слушаю, барон… Хотя едва ли стоит опасаться ночной атаки. Горный полковник сказал «время до восхода», а он кажется человеком слова.
— И тем не менее…
— Слушаю, господин ротмистр… — Рай поднялся по внутренней лестнице в люк, а Максим сказал от окна:
— Господин барон…
— Да, Максим, — отозвался тот с непривычной ласковостью.
— А может быть, правда…
— Что?
— Может, мне… пойти к ним? Ну, что они мне сделают? Убедятся, что я не тот, и отпустят… А вы все вернетесь в столицу.
— С какими лицами! — вскинулся корнет Гарский. — Вы забыли, суб-корнет, о гвардейской чести! Отдать своего товарища в руки врага!
— Отдать, чтобы спасти, — вмешался молчаливый поручик Тай-Муш. Честь честью, но когда речь идет о жизни мальчика, надо думать прежде всего о ней. Почему ребенок… извините, Максим… почему он должен расплачиваться жизнью за кровавые игры взрослых людей?
— Вы уверены, что там он не расплатится? — вздохнул Реад.
— Этот полковник… он же гарантировал, — напомнил Максим.
— Допустим, — кивнул Реад. — Полковник Док-Чорох действительно производит впечатление человека слова. Но… он может держать слово, пока жив. Его соратники не остановятся ни перед чем, если… им нужен будет труп наследника.
— Но я же не Денис! Зачем им убивать меня?!
— Да потому, что мертвый вы им нужны больше, чем живой! Мертвый вы не будете твердить «я не тот», «я не он». Ваше тело сфотографируют, найдут людей, которые опознают в вас юного короля! Вас торжественно похоронят, сделают из вашего имени знамя и кинутся на столицу свергать «самозванца»! Такое уже бывало не раз… — Барон прекрасно знал историю.
И Максим больше не спорил Умирать, так уж среди своих.
А как это «умирать»? Наверно, погрузиться вот в такую же тьму, как за окном? И ничего не чувствовать, ничего не думать? Или… все же есть другие миры, куда после смерти уходит душа?
Он и раньше думал про такое, но так, между делом, без большой боязни. А теперь э т о подошло вплотную. И Максима тряхнула сильная дрожь. Кто-то подошел сзади, накинул на него палатку. Наверно, решили, что мальчишка дрожит от ветра. А ветер-то был теплый!
А палатка была легкая, офицерская, из плотной, но очень легкой шелковистой ткани. Еще в походе Максим думал не раз: «Вырезать бы из ткани кусок, натянуть на длинные скрещенные распорки…»
Вырезать… Натянуть…
— Господин барон! Подойдите, пожалуйста! Я хочу что-то сказать… — Сам он не решился оставить пост у окна, да и нога опять болела.
— Что, Максим? — Реад склонился над мальчиком.
— Господин барон, я хочу признаться. За что меня чуть не выгнали из гимназии. Мы с мальчиками сделали из простыней и реек большой змей, и я поднялся на нем в воздух. И пролетел сотню саженей…
4
Согласились, конечно, не сразу. Сперва Реад сказал, что это безумие. Даже если Максим и взлетит, то разобьется наверняка.
— Не разобьюсь! Ну… не наверняка! По крайней мере, это шанс! Все равно мы все… на краю…
— А ведь мальчик прав, — заметил рассудительный Тай-Муш. — Это действительно шанс уцелеть. Пусть спасется хотя бы он…
— Да вы что! — заполыхал возмущением Максим. — Вы думаете, я это для себя? Я шнуром от змея перетяну на тот берег канат. Здесь есть в кладовке несколько мотков, я видел!.. Я его привяжу там, и вы по канату — за мной! Если пристегнетесь поясами, можно переправиться, вода не сорвет…
— А если вы разобьетесь, как мы посмотрим в глаза людям? — запальчиво сказал корнет Гарский.
— Тогда вы никому не посмотрите, — жестко напомнил Максим. — Все ляжете здесь.
Как бывает в самых решительных случаях, проголосовали. Все — и офицеры, и унтеры. Все были за полет. Потому что, возможно, это как раз то чудо, на которое теплилась надежда.
…В кладовой с брошеным рыбацким хозяйством нашлось все, что нужно. Легкие бамбуковые шесты для сетей, клубки тонкого прочного шнура (из таких вяжут неводы), две бухты пенькового троса в дюйм толщиной. Нашлись даже маленькие кольца непонятного назначения. Их можно было надеть для канат для скольжения — и уже к ним пристегнуться ремнями.
Завесили палатками окна, засветили два фонаря, начали вязать каркас, похожий на трехметровую букву Х с перекладиной. Натянули прямоугольник палаточной ткани. Надо было бы для прочности подшить края, да некогда. Ладно, для короткого перелета сойдет и так…
Сделали узду, прикрепили к ней шнур. Максим сам привязал к нижним концам распорок пятиметровый канатный хвост — чтобы не опрокинуло в полете.
— Вы думаете, эта конструкция поднимет вас? — осторожно спросил Реад.
— Да! Я умею облегчать свой вес! Спросите Филиппа! Когда он нес меня с пораненной ногой, я нарочно делался легче!
— Было такое, — кивнул капрал Дзыга. — Говорит: «Тяжело тебе, Филипп? Сейчас полегчаю». И правда…
Реад, Филипп и корнет Гарский (человек, помнивший недавнее детство и запускание змеев) неслышно вынесли конструкцию через дверь (еле полезла). Тихо понесли к воде. Было нелегко: ветер нажимал на громадный змей, как на парус, еле удерживали. Хвост цеплялся за траву. Корнет Гарский цедил сквозь зубы школьные ругательства.
Враг, видимо, ничего не подозревал.
Вода вблизи уже не шумела, а трубила. Пена мутно светилась в темноте. В небе клочьями мрака летели через реку облака. Змей поставили на нижний край. Максим, морщась, вставил забинтованную ступню в веревочную петлю. Просунул в такие же петли кисти рук, вцепился в распорки.
— Натяните шнур и держите втроем. Когда поднимусь, начинайте отпускать, но не быстро, чтобы шнур был натянут. А когда отмотаются сто саженей, быстро ослабьте и я там опущусь…
Шнур был отмерен заранее.
— Если окажетесь в воде, ни в коем случае не отпускайтесь, мы вас вытянем, — сказал Реад.
— Ладно… Не окажусь я в воде. Только делайте все правильно… Вы готовы?
— Да, — отрывисто сказал Реад.
— Храни тебя Господь, птаха, — шепнул Максимушке Филипп.
— Натяните шнур! Еще… — Максим толкнулся здоровой ногой, и змей ровно взмыл на несколько саженей. У Максима все ухнуло внутри.
Змей косо пошел в высоту, оказался над водой, влажный воздух и водяная пыль ударили Максима по ногам. Он задергал правой ногой, стараясь поймать ею петлю, не сумел. Крутнуло, понесло… Еще. Еще… Не заорать бы… Он-то думал, что сможет управлять, а тут… Господи, когда это кончится?!
Змей остановил полет, задрожал в потоках воздуха на месте. Но не спускался. «Мама… Я не знал, что это такая жуть!»
— Да ослабьте же шнур! — завопил Максим, хотя это было бесполезно. Кто услышит сквозь гул воды?
Не услышали, но сообразили. Змей быстро пошел вниз. Углом врезался в траву, захрустел. Максима с маху ударило о землю и узловатые корни. В недавно пострадавшей ноге взорвалась новая боль. Максим заплакал.
Но, плача, он помнил о главном: не упустить шнур. Складным ножом отрезал его от узды, намотал на крепкий, торчащий из травы корень. Потом дернул три раза: я жив, привязывайте канат. Натянувшийся шнур задергался. Видать, привязывали.
А нога болела нестерпимо.
Шнур дернули сильнее, чем прежде, три раза подряд: тяните, суб-корнет…
Тянуть было нелегко. Тонкий шнур отчаянно резал ладони. Тяжелый канат не хотел двигаться через бурлящие потоки. Максим будто вытягивал из реки упрямую лошадь.
И когда уже совсем не было сил, кто-то перехватил шнур, шепотом сказал у плеча:
— Держись. Давай вместе…
По шепоту, по дыханию Максим понял: мальчик. Такой же, как он сам. Затеплел от благодарности и всхлипнул:
— Ты кто?
— Гель. Проводник… Должен был просигналить, где брод.
— Теперь уже не нужен проводник, — опять всхлипнул Максим. — Они нас взяли там… со всех сторон…
— Я понял, когда услышал стрельбу.
— А что, — продолжая тянуть, не сдержал укора Максим, — не могли послать сюда людей побольше?
Он имел ввиду: побольше числом. А мальчик, видимо, понял: постарше.
— Взрослые не могут…
— Не захотели, да? — со слезами прошептал Максим. — Узнали, что я ненастоящий, да?
— Не в том дело, — сквозь частое дыхание сказал маленький проводник Гель. — Здесь такая степь… Не пускает взрослых, путает дороги. Будто не хочет, чтобы кто-нибудь воевал. Будто устала от всех…
Мокрый канат пришел наконец в их изрезанные ладони. Вдвоем они поволокли его к одинокому ясеню (Гель указывал дорогу), обмотали вокруг ствола, затянули узел. Тремя рывками Максим послал кирасирам новый сигнал.
И потом они с Гелем долго стояли у ясеня, трогая натянувшиеся пеньковые пряди и ощущая движение боровшихся с водою людей.
Первым выбрался корнет Гарский. За ним стали появляться другие. Мокрые, злые и веселые. Порой ругались совсем не по-гвардейски. Но каждый шепотом говорил что-то хорошее Максиму. И мальчику Гелю — когда узнавали, что помощник.
Перетянули завернутые в брезент тела погибших. На той стороне остались теперь только барон Реад и поручик Дан-Райтарг.
Когда стали переправляться и они, противник что-то почуял: поднялась стрельба. Барон выбрался благополучно, а поручика вытащили с пулей в плече. Он ругался вслух. Не столько из-за раны, сколько из-за того, что другой пулей расщепило гриф привязанной к плечу гитары.
Пули посвистывали над берегом. Кирасиры и Гель залегли. Но скоро стрельба стихла. Видимо, люди горного полковника Док-Чороха поняли, что добыча ушла безвозвратно. Чего же зря тратить патроны.
Начался мутно-серый рассвет.
Все отошли дальше от берега, за чащу дубняка. Убитых оставили в этой чаще, чтобы потом вернуться, увезти их и похоронить достойно.
— А степь пустит? — шепотом спросил Максим у Геля.
— За ним и пустит…
При свете утра Гель оказался белоголовым, тонким и невысоким, помладше Максима. Одет был, как мальчишка из бедной рыбацкой деревни: в разлохмаченных у щиколоток штанах и рваной вязаной безрукавке. Но говорил по-городскому — точно и правильно, не хуже любого гимназиста. Потом оказалось — сын речного капитана, который был теперь среди офицеров добровольческой дивизии.
Из разбитого змея сделали носилки для Дан-Райтарга. Тот говорил, что рана пустяковая и он может идти сам, но какое уж «сам».
Когда встало солнце, двинулись через степь. Гель шел впереди и Максим рядом с ним. Сильно хромал, опираясь на саблю в ножнах, как на костыль. Филипп хотел взять его на руки, но тот — ни в какую. Шли медленно, без дороги, через траву, и шустрые кузнечики то и дело прыскали возле ног.
— А я умею дрессировать их, — сказал Гель Максиму.
— Покажешь?
— Ладно… А ты покажешь, как летать на змее?
— Ох, Гель… Я не знаю, получится ли снова.
— Но говорят, ты поднимался уже два раза.
— Гель… ты только не выдавай меня. Я наврал про первый раз, когда в гимназии. Там скандал был совсем из-за другого. Я назвал одного учителя ржавой поварешкой… А нынче ночью, на берегу… ну, просто не было выхода.
Через версту отряд кирасир был встречен разъездом добровольцев.
5
А дальше было много всего, но уже без всяких опасностей и крови.
Несколько дней провели в лагере дивизии. Суб-корнету Шмелю быстро сшили новую форму. Но он надел ее только однажды, когда хоронили подпоручика Тан-Сальского и капрала Варуша. А после бегал в своем потрепанном матросском костюме. Бегал (все еще прихрамывая) вместе с новым приятелем Гелем, который открывал ему тайны загадочной степи. Той, что не пускала взрослых.
Однажды Максима позвали в госпитальную палатку. Там одиноко лежал поручик Дан-Райтарг. Морщась, улыбнулся:
— Что, суб-корнет, догоняете чуть не сбежавшее детство?
— Ага, — сказал Максим без обиды.
— А я вот… Это, наверно, расплата за мои необдуманные слова там, в доме на берегу… Не обижайтесь на меня, Максим.
— Да что вы, Рай! Я… знаете что? Можно я подарю вам новую гитару, когда поправитесь?
— Приму с душевной радостью. Только… вот будет ли работать как прежде рука…
— Будет! Не сомневайтесь!
— А вы… мне почему-то это очень любопытно… правда умеете уменьшать свой вес?
— Да. Если это очень надо. Когда поправитесь, я докажу. Вы возьмете меня на руки и вдруг почувствуете, что я стал в три раза легче!
Руку поручику Дан-Райтаргу и правда вылечили. И он вместе с другими уцелевшими кирасирами вернулся в столицу. Полк черных кирасир был сформирован заново, и командиром назначили Реада.
Но Максим Шмель не вернулся в столицу с остальными. Он остался в Малом Хельте и жил то в семье мальчика Геля, то с Филиппом Дзыгой, в доме капральской племянницы и ее мужа. На пристани в городке Бай-Отт. Филипп тоже остался здесь. Он испросил у Реада отставку, и тот подписал ее (он имел на это право). Филипп сказал, что не претендует ни на третью Звезду, ни на дворянство, а будет служить на пристани сторожем и следить, чтобы «этот сорванец не свернул себе шею, когда носится по плотам и старым баржам со своим приятелем, таким же неслухом. И чтобы исправно учил уроки, когда пойдет в местную школу».
Впрочем, до школы случился еще ряд событий. Из Большого Хельта прибыл майор Генерального штаба со свитой и просил «господина суб-корнета» прибыть в столицу по личному приглашению его королевского величества.
Максим (что делать-то!) прибыл. И были торжественные встречи, и чин поручика черных кирасир, а также лейтенанта личной королевской лейб-гвардии. И орден «За особые заслуги» с серебряными мечами. И офицерский банкет в «своем» полку. И, конечно, встреча с отцом и его супругой, которая (встреча) прошла с положенным числом улыбок и объятий.
А еще были встречи с его величеством Денисом Первым, ровесником Максима. Непротокольные встречи. Несколько раз Денис и Максим запирались в королевском кабинете и разговаривали там по несколько часов. Никого к себе не пускали, только требовали иногда «чего-нибудь пожевать».
— Ваше величество, вас ожидают представители парламентских фракций! — со стоном взывал иногда у запертых дверей государственный канцлер. — Государь, вам необходимо быть на встрече с послом Юрландии…
— Сообщите им, что я нездоров.
— В таком случае дайте соизволение пригласить к вам врача.
— Ага, только шляпу зашнурую… — отзывался через дверь король Большого Хельта.
О чем говорили два похожих друг на друга мальчишки? О государственных делах? О хитрых конструкциях воздушных змеев? О своих приключениях? О том, какие вредные бывают учителя?.. О том, как плохо без мамы? Ее высочество Великая герцогиня Анна-Елизавета два месяца назад скончалась в Сонорре от жестокой южной лихорадки. А сестренки Дениса все еще жили там, за границей…
Наверно, юный король уговаривал Максима остаться в столице.
Но Максим не остался. Он вернулся на левый берег реки Хамазл, в городок Бай-Отт. И стал жить у Филиппа Дзыги (которому, кстати, привез от короля патенты на все положенные награды, звания и льготы).
Иногда Максим и Гель на несколько суток уходили в недоступную взрослым степь и жили там по-индейски. В такие дни отставной капрал не находил себе места. Но мальчишки возвращались в назначенный срок — загорелые, исцарапанные и счастливые.
Гораздо больше тревог появилось у Филиппа осенью. Максим поступил не в простую школу, а в частное училище авиаторов, которое открыли в Бай-Отте два смелых конструктора летательных аппаратов. Мальчика взяли в курсанты в виде исключения — знали про его ночной полет над бурной рекой и прочие заслуги…
С той поры Максим был счастлив. Лишь одно горькое событие еще раз ворвалось в его жизнь. В ноябре телеграф сообщил, что в столице неизвестными террористами убит юный король. Максим долго плакал взаперти и неделю не ходил в училище. Гель, как мог, утешал друга и уговаривал все же не пропускать занятий, а то исключат. Сам Гель не стремился стать летчиком, он хотел сделаться капитаном парохода.
Убийц Дениса Первого, конечно, не нашли. Конечно, объявили его мучеником, повсюду поставили памятники, и разные партии, которые воевали друг с другом, сделали его своим знаменем. То есть государственная жизнь Большого Хельта пошла как обычно.
Максима, разумеется, не исключили из училища. И весной он в числе нескольких курсантов-отличников первый раз поднялся в воздух на аэроплане тогдашней конструкции. Это была птица из ткани и реек, которая трепетала в потоках воздуха, как воздушный змей. Максиму тогда не было еще четырнадцати лет…
Дальше следы юного пилота теряются. По одним сведениям, он стал прекрасным авиатором и участвовал в перелете эскадрильи «L-5» через южную Атлантику. Но, возможно, это был другой Шмель. Потому что иные источники утверждают: тем летом, через три месяца после первого воздушного старта, юный курсант Максим не вернулся из тренировочного полета. Аэроплан ушел в сторону Безлюдной степи. И потом не нашли никаких следов — ни летчика, ни аппарата. Появились слухи, что Максим не погиб, а улетел в дальние края, которые называются Закрытые пространства. Это вроде Безлюдной степи, только дальше и недоступнее. И все это похоже на правду, потому что юнга речного флота Гель не очень горевал об исчезнувшем друге.
Среди школьников Малого и Большого Хельта появилась легенда, что Максим Шмель навсегда остался мальчишкой, потому что время в тех пространствах не подчиняется привычным законам. И что, если с кем-то случается беда, юный летчик может прилететь на помощь. Надо только знать особый сигнал, чтобы позвать его…