И почтенный купец достал свою самую дорогую покупку, что стала радостью всей его жизни. За великие деньги он эту книгу купил. Мину серебра отдал, пятьдесят сиклей! Простой поденщик три года за такие деньги работает, а тут сказки какие-то. Сначала купил, чтобы перед людьми похвалиться. Вот, мол, смотри что есть. Мину серебра отвалил, столичная мода дорого стоит. Но ведь и почет других купцов, он из мелочей складывается. Тут сделка удачная, тут налог сэкономил, а тут книга, да еще первая в немалом городе Аншане.
Теперь почтенный купец без той книги жизни себе не представляет. Каждый вечер раскрывает и картинками любуется. И только сам, никому не позволено даже пыль с нее стереть. Только младшему сыну разрешено под присмотром отца всей семье сказки из нее читать. Все сидят и слушают, как малые дети, а потом на картинки дивятся. Он, почтенный купец, даже тайком читать учится. Благослови, светлые боги, того, кто такую красоту сделал.
Глава 11,где Ясмин вспоминала Сукайю добрым словом
Ясмин вытряхнули из мешка, и она упала на землю, щурясь от слишком яркого солнца. Глаза два дня не видели света в плотном мешке, и приходилось привыкать заново. Ее подбородок приподняли кожаной плетью, заставив посмотреть в глаза рябому бородачу, которого она узнала по голосу. Рядом стоял его одноглазый товарищ, и довольно скалился, предвкушая развлечение.
— Ну и кто сказал, что она красотка? Они там слепые совсем или нам бабу подменили по дороге. Да нет, ножны пустые на поясе. Она это.
Он повернулся к одноглазому и произнес.
— Ребята сказали, что эта дикая тварь Анха зарезала своей зубочисткой, представляешь? Полоснула за милую душу, когда он ее из повозки вытаскивал. Парни сказали, что рукой с ножом эта курица заполошная махнула, и какую-то жилу ему в ноге пересекла. Он на глазах кровью истек.
— Анха жалко, конечно, — пожал плечами тот. — Такой боец от дурной бабы, что руками во все стороны машет, погиб. Дикарка с гор, что с нее взять.
— Что с нее взять, я и так знаю, — хохотнул рябой. — Но уж больно страшна. Нет, кто ее в Сузах брал, точно, год бабу не видел.
— Да задом развернем, чтобы рожу не видеть. Ребят зови, сейчас повеселимся.
Грубые руки развернули ее, задрали подол и стянули шаровары.
— Фууу, да я сейчас сблюю. Ну, сука, у меня теперь год не встанет.
— Да что там такое? — спросили его подходившие наемники.
— Да обгадилась, стерва, — пожаловался одноглазый. — Чуть рукой не взлез. Вот ведь тварь. — И он опрокинул Ямин ударом ноги.
Наемники хохотали, хлопая себя по ляжкам. Нет, это если в кабаке такое рассказать, весь вечер бесплатно поить будут. Это ж надо, одноглазый хотел бабу отыметь, а она его увидела и в штаны от страха навалила. Вот смех-то.
— Эй, калечить не велено. Отошел от нее, жеребец шелудивый, — скомандовал главный.
Все затихли, дисциплина тут была на высоте. Ясмин тычками переместили в жалкую хижину, дали мутной воды и кусок лепешки.
— Завтра ее заказчику передавать. Должна быть целая. Не бить, пятки не жечь, волосы не драть. Вообще, утырки, не лезть к этой бабе. За нее серебра немеряно обещано. Нам головы отрежут, если что не так с ней будет. Шлюх себе потом найдете, когда плату получите.
Ясмин сидела в хижине, дверь в которую была надежно закрыта снаружи. Солнечный свет попадал через крошечное окошко, в которое не пролезла бы даже ее голова. За дверью было двое караульных, которые каждые четверть часа заглядывали к ней. Отряд туго знал службу, на посту не спали. Это было понятно, потому что стражники непрерывно болтали. Темы были крайне однообразны — бабы и выпивка. И еще они мечтали, куда денут награду после того, как отдадут ее заказчику. Из окошка Ясмин видела, что хижина окружена наемниками, числом в полтора десятка, и никакой возможности сбежать она просто не видела.
Солнце уже садилось, и тепло могло смениться жутким холодом, она это хорошо знала. Ясмин зарылась в тростник, что лежал на полу вместо подстилки и свернулась калачиком. Так теплее. Она кое-как вытерлась тем же тростником и очистила, насколько смогла, одежду. Утром придется это все надеть, никто не знает, что за люди приедут, и что именно ее ждет. Вдруг снова придется тот фокус повторить. Только не получится ничего. Живот пустой, как голова у одноглазого наемника. Неужели придется позор перетерпеть? Как жить потом? Как мужу в глаза смотреть? Он, конечно, поймет, что ее вины тут нет, но каково к женщине прикасаться, с которой толпа гогочущих наемников развлеклась. Она не перенесет этого. Ни за что. Лучше умереть.
— Детки мои ненаглядные, где вы? — рыдала она, стараясь не издать ни звука. — Тут их нет, значит она одна в той повозке была. Точно! Вспоминать начала! Опять к этим дурам во дворец поехала, а ведь не хотела же. Так отказать нельзя, пригласили царские жены. Пригласили! Кто пригласил? Гонец из дворца прискакал. А из дворца ли? Обманули стражу, не дворцовый это гонец был. В засаду она поехала.
Десять всадников с ней было, всех перебили из луков, когда от поместья отъехали. Когда ее из повозки вытаскивать стали, она жилу на бедре одному вскрыла, как Сукайя учил. Ох, Сукайя, как же отблагодарить тебя за твою науку! А потом ее по затылку чем-то стукнули, и она очнулась в том самом мешке на верблюде.
Ясмин впала в забытье, пытаясь сохранить тепло в наступающей степной ночи. На всякий случай, месяц тебету — это уже зима настоящая. Днем хорошо, прохладно даже, ни следа от лютой летней жары. А вот ночью без очага или плаща теплого очень холодно. Ночи сейчас самые длинные, скоро день на весну повернет. Ну, будем утра ждать.
Гости прибыли к следующему полудню. Ясмин опять дали плошку вонючей воды из бурдюка и кусок лепешки. Заказчики были немногословны, они брезгливо осмотрели ее и посадили в повозку, запряженную парой мулов. Напротив село два охранника, один из которых сказал, сверля ее взглядом мертвых оловянных глаз.
— Будешь дурить, отрежу нос. Тебя заказали живой, и только. Поняла, тварь?
— Я поняла, добрый господин, пожалейте, — зарыдала Ясмин.
Но охраннику было плевать на ее слезы, он просто смотрел на дорогу, и беседой ее больше не удостоил. Она сделала себе зарубку в памяти: на этих слезы не действуют. И на всякий случай забилась в дальний угол повозки с самым испуганным выражением лица, какое только смогла изобразить. Впрочем, это оказалось совсем не сложно. Страшно было до ужаса.
Потекли день за днем. От побережья Тигра они шли уже десять дней, как вдруг впереди она увидела колоссальные стены, в которых узнала Вавилон, о чудесах которого так много слышала от мужа. Они въехали через главные ворота и попали на Дорогу Процессий, которая, как она совершенно точно знала, заканчивалась около башни Этеменанки, что чудовищной пирамидой нависала над великим городом. Ее похитили жрецы, теперь Ясмин была уверена. И она не ошиблась. Их небольшой караван ехал именно к храму Мардука, который назывался Эсагила, частью которого и был огромный зиккурат.
Макс скакал день и ночь, меняя коней практически на ходу. Тысячи всадников обыскивали Сузиану, ища хоть какие-то следы Ясмин и ее похитителей. Место нападения было в половине фарсанга от поместья, где нашли тела десяти охранников и пустую повозку. Ясмин хватились поздно, когда по всем расчетам она должна была уже вернуться, и Ахикар отрядил гонца во дворец, чтобы узнать, где же госпожа. Ясмин никогда не ночевала вне дома, дети не желали засыпать без сказки, которую она им читала. Гонец вернулся через четверть часа, и почти сразу Ахикар с двумя десятками выехал к месту похищения. Увидев своими глазами тела подчиненных и пустую повозку, он послал гонца в царский дворец, а сам поскакал в Дур-Унташ, чтобы сообщить страшную новость Пророку лично.
Гонец, который сначала потребовал встречи с тысячником Шумой, был им за шиворот втащен в покои к царю, где доложил о свалившейся беде. Ахемен взревел, как раненый лев, и поднял всю конницу, что была на неделю пути. Во все концы царства поскакали всадники, передавая страшную весть. Каждый караван останавливался и обыскивался, в каждый дом вошли и каждого жителя опросили. Маленькие зацепки привели к берегу Тигра, где нашли загнанного верблюда, и Макс понял, что они на верном пути. Ясмин увезли в Ассирию, в этом не было сомнений. Страна была не готова к войне, но то, что началось потом, приняло совершенно невообразимый характер. Жуткая весть в считанные дни разнеслась по всей стране и пересекла Тигр. От гор Манны до Персиды, поскакали отряды конницы, кто-то в Сузы, а кое-кто сразу в Вавилонию и Шумер подался. Сотня-полторы всадников налетала на мирный городок где-нибудь в провинции Урук или Киррури, выгоняла жителей из домов и прилюдно рубила в капусту местное начальство и жрецов. Одуревшие от ужаса жители пытались понять, а что, собственно хотят эти страшные люди, за что они мучают ни в чем неповинного градоначальника, но всегда получали один ответ:
— Верните великую госпожу! Если не вернете, с вами будет то же самое!
Впрочем, бывало и по-другому. Киммерийцы рвали людей конями, а мидяне могли сжечь заживо. Но сути это не меняло. Правобережье Великой реки запылало. Мелкие отряды терроризировали мирное население, но в бой с регулярными частями не вступали, осыпая их стрелами и уходя за Тигр, в Сузиану, или за Нижний Заб, в Аррапху. Тот страшный погром, что устроили подданные персидского царя, дал свои плоды. Сходящие с ума от страха жители, которых не могла защитить неповоротливая армия, внезапно вспомнили, что видели отряд наемников, с которым ехала какая-то подозрительная женщина, и она совершенно явно была пленницей. И когда у того городка или деревни появлялись каратели, намеревающиеся казнить еще пару-тройку человек, им подробно рассказывали, когда видели, что видели и приводили очевидцев. К их изумлению, вместо очередной расправы вожак бросал кошель, полный серебряных сиклей, а отряд уходил прочь, не тронув ни одной женщины и не войдя ни в один дом. Так постепенно картина стала проясняться. Та дорога, по которой везли Ясмин, вела в Вавилон, и летучие отряды стали появляться в его окрестностях, истязая мирных жителей. Одуревшие от невыразимого страха горожане слышали только одно: