— Где же предположительно находится Ксения?
— Это не мой секрет, сын мой.
— Ксении грозит серьезная опасность, отец Афанасий. А она ушла из дома.
— Самая серьезная опасность для Ксении исходит из ее дома.
— Вероятно, вы говорите об опасности нравственной. Вам лучше знать. Но я говорю об опасности, которой может подвергнуться ее жизнь.
Отец Афанасий повернул к Сырцову свое внимательное и настороженное лицо. Борода его оказалась на солнце и стала медно-рыжей. Прозрачные бледно-серые глаза были непонятны. Говорил же понятно и откровенно.
— Я вас пока не могу понять, Георгий. Вы верите в Бога?
Совершенно некстати вспыхнула в мозгу яркая картинка сегодняшнего утра: скомканная постель, нечеловеческие усилия двух тел в диком стремлении к наслаждению, бессмысленные звериные стоны.
— Не знаю, — сказал Сырцов, подумав. И повторил нервно: — Не знаю.
— Достойный ответ, — одобрил отец Афанасий.
— Мы говорим о Ксении, — настойчиво напомнил Сырцов.
— И о вас, — добавил отец Афанасий. — Я пытаюсь представить вас рядом с Ксенией, Георгий.
— Какова же картина?
— Не картина пока. Эскиз, подмалевка.
— Вы были художником? — неожиданно для себя спросил Сырцов.
— Ну, художник — слишком громко. Но почему — был? Я и сейчас продолжаю эти приносящие мне тихую радость занятия.
— А вам разрешают? — брякнул Сырцов.
Отец Афанасий почти неслышно посмеялся и ответил риторически:
— Кто же мне может запретить?
Теперь посмеялись вдвоем.
— Какая она, Ксения, отец Афанасий?
— Вы, следовательно, с ней незнакомы. Вас пригласила искать Ксению ее мать?
— Не пригласила. Наняла. За деньги.
— Вы будто стесняетесь этого, Георгий. Но ведь все очень просто: всякий добросовестный труд должен быть достойно вознагражден.
Умыли его, Сырцова, как мальчишку. Ненавязчиво и с участием умыли закомплексованного паренька с гипертрофированным самолюбием. Учиться, учиться и учиться, как говорил Владимир Ильич. Урок на будущее. Он рассмеялся:
— Это вы называете гордыней, да?
— Или обидой. На мир, на людей, на себя. — Отец Афанасий смотрел на анютины глазки. — Вы спросили о Ксении, уже имея, вероятно, свое мнение о ней, составленное вами из рассказов о ее жизни, увиденных реалий ее жизни, из ощущений ее человеческого окружения. Я бы хотел сначала узнать это ваше мнение.
— Оно важно для вас?
— Да. Очень.
Сырцов слегка призадумался: какая она, Ксения?
И ответил коротко:
— Девица умная, жесткая и добрая. Гордая и одинокая душа.
— Вы понимаете людей, Георгий, — одобрил отец Афанасий. — Я бы добавил только: гордая, одинокая и простая душа.
— Это так важно?
— Очень. Простодушие есть главная черта истинного человека.
Ни с того ни с сего Сырцов вдруг вспомнил Деда. Умного, злого, изобретательного, язвительного и простодушного Деда. Простодушие есть главная черта истинного человека. И то правда.
— Почему она ушла из дома, отец Афанасий?
— Я не имею права рассказывать вам то, о чем говорила она. Но неглупому человеку разобраться в этом весьма несложно. А вы, как мне стало известно в последние полчаса, неглупый человек.
— Вы переоцениваете мои умственные способности. Но все-таки: богатство?
— Точнее — неправедность богатства. И люди, не желающие замечать это.
— Как всегда, существуют «про» и «контра». «Контра» понятна, отец Афанасий. Но человеком движет «про». Ее «про»?
— Вы ошибаетесь, Георгий. «Контра» — двигатель очень мощный. Но, к счастью, не очень надежный. Понятия Ксении о добре, к сожалению, весьма туманны и отчасти умозрительны и книжны, а человек, которого она считает образцом, взят ею из прошлого и во многом ею же и выдуман.
— Олег Торопов? — догадался Сырцов.
— Все-то вы знаете, Георгий!
— За исключением одного: где Ксения Логунова.
— У вас есть наставник, Георгий?
— Я не знаю, — растерялся Сырцов.
Отец Афанасий попытался популярно объяснить ему, что такое наставник:
— Человек, к которому вы придете в трудную минуту. Человек, к советам которого вы прислушиваетесь. Человек, который, блюдя ваше достоинство и вашу честь, ненасильственно ведет вас по жизненной стезе. Есть такой человек?
— Есть, — без раздумий твердо ответил Сырцов.
— Вам очень повезло, Георгий. Я пытался стать наставником Ксении. Не знаю, насколько мне это удалось. Но на секунду представьте такое: ваш наставник без вашего согласия сообщает тайну, доверенную вами только ему, третьему, неизвестному вам человеку.
— Такого представить не могу, потому что такого не может быть, — честно признался Сырцов.
— Вот сами и ответили на свой вопрос.
Сырцов рывком поднялся со скамейки.
— Что ж, спасибо за интересную и поучительную беседу, отец Афанасий.
— Не обижайтесь на меня, Георгий. — Священник тоже встал.
— Не хотел, но придется вам кое-что сообщить. И тогда вы возьмете всю ответственность за безопасность Ксении на себя. Сегодня ночью была убита Мария Елагина, хорошая знакомая Ксении. У меня есть основания полагать, что это убийство каким-то образом снизано с делом, касающимся Ксении.
— Вы говорите правду, Георгий?
— Провокация — не мое ремесло.
— Сильненько вы меня ударили, сильненько. Про эту Марию я кое-что знал от Ксении. — Священник в растерянной задумчивости погладил бороду, теперь темную, почти черную в тени. — Но я уверен, уверен, что Ксения в безопасности!
— Не очень-то вы уверены, — без всяких церемоний отметил Сырцов.
— Вы ошеломили меня, — признался отец Афанасий. — Я старался помочь ей. Ксения нуждалась в умиротворении. Я постарался сделать так, чтобы она хоть на время обрела покой, душевное равновесие и целительное бездумье, достигаемое тяжелым и простым трудом.
— Еще раз спасибо вам, батюшка, — вдруг подобрел Сырцов. — Может статься, что к вам явятся некие граждане с теми же вопросами, что и у меня, и, скорее всего, не такие уступчивые, как я. Будьте с ними построже.
— Совет с благодарностью принимаю, — совершенно серьезно сказал священник. — Теперь моя маленькая просьба: вы бы не могли оставить мне ваш телефон. — Сырцов невольно улыбнулся. Отец Афанасий поймал эту улыбку и догадался: — Вам, вероятно, смешным и нелепым представился вид священника с телефонной трубкой у уха. Все-то у нас как у всех, Георгий: и по телефону звоним, и телеграммы шлем, и на компьютере работаем.
Он спрятал визитную карточку в карман, задрав для этого рясу, и проводил Сырцова. У ступеней храма остановились.
— Простите меня, батюшка, что нарушил ваш душевный покой, — покаялся на прощание Сырцов.
— Душа не должна быть в самодостаточном покое. Душа должна болеть.
— Ну, это я вам устроил.
— Безусловно, — с улыбкой согласился отец Афанасий и добавил абсолютно искренне: — Вы мне очень понравились, Георгий.
— И вы мне, — признался Сырцов и вдруг спохватился: — А можно прямо вот так священнику говорить: вы мне понравились?
— Священнику можно и должно говорить все.
Глава 14
У подъезда его дома, намеренно не таясь, стояла оперативная «Волга». Шофер в полудреме привычно скучал за баранкой, а небрежно элегантный пассажир, засунув руки в карманы брюк (не страшился ломать силуэт летнего ловкого пиджака), измерял, ставя поочередно ступни ног в нарядных башмаках впритык друг за другом, расстояние от его, Сырцова, подъезда до угла дома. Услышав щелканье дверцы сырцовской «девятки», пассажир прервал свое увлекательное занятие, поднял голову и, прищурясь, стал выжидательно смотреть на приближающегося Сырцова.
— Мог бы и весь день здесь зря проторчать, — сказал, подойдя. Сырцов. — Я на минутку решил домой заскочить и то только потому, что деньги забыл. Здорово, Леонид.
— Считай, что мне повезло. Здравствуй, Жора, — улыбчиво откликнулся Леонид.
Они пожали друг другу руки, постояли недолго так, не расцепляясь, смотрели глаза в глаза. Выжидательно.
— Ты всю жизнь — везунчик, — завистливо констатировал Сырцов. — В дом ко мне пойдем или здесь поговорим?
— Лучше в дом. Надоело на ногах, — признался Леонид и, подойдя к «Волге», склонился над открытым шоферским окошком: — Стасик, если что срочное по телефону, я в квартире… Жора, какая твоя квартира?
— Тридцать третья.
— Я в тридцать третьей квартире. Можешь продолжать соньку давить, но на телефонные звонки — пожалуйста, постарайся — не забудь просыпаться.
— Уж вы скажете, товарищ подполковник! — не то восхитился, не то обиделся водитель.
В лифте Сырцов спросил:
— Сразу говорить не хочешь?
— Сначала кофейку попью. Кофейком угостишь?
— Растворимым.
— Сойдет.
Отхлебнув из чашки, Леонид еще раз демонстративно осмотрелся. Для Сырцова.
— У тебя здесь куда симпатичней, чем на Вернадского.
— Ага, — подчеркнуто жлобски подтвердил Сырцов, настойчиво глядя ему в глаза. Говори, мол, по делу, старичок, а то мне некогда. Леонид допил кофе, поставил чашку на блюдце. В неустойчивом равновесии (неудачно поставил) она мелко дрожала, издавая противный бряк. Вдвоем дождались прекращения дрожи и бряка, после чего Леонид сказал:
— Сегодня ночью убили Марию Елагину. Удушили. Ты был знаком с ней.
Откуда он узнал, откуда? Сырцов ладошкой осторожно погладил край дивана. Ну, ты и дурачок! Кто-то из Леонидовых пареньков в обязательном порядке присутствовал на вчерашнем выпускном вечере. Только вот паренек засек там Сырцова, а Сырцов паренька — нет. Плохо это, непорядок.
— Твои на вчерашнем сабантуе, мою встречу с ней засекли?
— Ну, — согласился Леонид.
— Деда на тебя нет, Леонид. Он тебе за плебейское «ну» обязательно бы врезал от души, — просто так сказал Сырцов.
— Что, и Смирнов с ней тоже был знаком? — быстро спросил Леонид.
— Окстись, милиционер! — в ужасе, — чур, мол, меня, чур! — завопил Сырцов. — И уймись, уймись в сыщицком рвении, а то свихнешься.