Через три минуты (Сырцов по привычке засек время) загремел дверной звонок. Деваться некуда, придется открывать. Открыл.
Как всегда, неброско и изысканно одета. Как всегда, удивила противоестественной молодостью. Как всегда, с умоляюще-деспотической просьбой в глазах. Только вот о чем сегодня попросит — пока непонятно.
— Добрый вечер, Георгий, — сказала она, видимо ориентируясь на часы, потому что на дворе — еще день, который пока не сдавался: лето, пик лета. — Я не могла больше терпеть. Извините, что без предупреждения.
— Как без предупреждения? Предупредили, телефонным звонком предупредили, — пробурчал он, но спохватился: — Здравствуйте, Светлана Дмитриевна.
— Мы сегодня на «вы» и по имени-отчеству?
— Хотелось бы, — отчаянно схамил Сырцов. У дамочек всегда наготове смертельное оружие против демонстративного хамства: наливающиеся хрустальной слезой несчастные глаза. Светлана пристально смотрела на Сырцова такими глазами. Слезы видимо набухали. Сейчас начнут капать.
— Я на минуточку, — робко заверила Светлана и, осторожно вытащив из сумочки носовой платок и как бы отвернувшись, но так, чтобы это было заметно, изящно промокнула им глаза. Выиграла первый раунд.
Сырцов заблеял:
— Я, наверное, что-то не то сказал.
— Вы сказали то, что хотели сказать, Георгий. Но я не в обиде, нет, не в обиде. Я все готова терпеть, лишь бы найти мою девочку или хотя бы знать, что у нее все в порядке.
Ну и ну! Фразочка-то построена профессионально: чтобы не отвечать на первую половину скрытого вопроса, собеседник быстро, не думая, отвечает на вторую, как бы безобидную, и вляпывается руками и ногами.
— А что с ней может случиться? — намеренно равнодушно спросил Сырцов.
— Не знаю. Но ведь самое страшное — неизвестность.
Наконец-то он спохватился, поняв, что держит ее в прихожей.
— Бога ради, извините, Светлана Дмитриевна. Прошу вас. — И раскорячился в полуреверансе, как небезызвестный мещанин во дворянстве Журден.
— Светлана Дмитриевна, Светлана Дмитриевна, — грустно повторила она, на ходу нервно стягивая перчатки.
— Чай, кофе, коньяк? — спросил Сырцов, когда она уселась в кресле.
Боялся он ее стоящей. Она все поняла и страдальчески ответила:
— Мне ничего не надо.
— Не надо, так не надо. Но что-то ведь надо, если пришли?
— Я уже сказала, почему я пришла.
— Мне и до вашего сегодняшнего прихода было известно, что вы озабочены исчезновением Ксении.
— Вы преднамеренно грубы со мной. Почему? Чтобы не отвечать на мои вопросы? Или от страха, что я вас потащу в кровать?
Нежданно екнуло сердце, и он понял, что хочет этого. Хочет, очень хочет, чтобы Светлана его потащила в кровать. Или на тахту. Прикрыл на мгновение глаза и ответил непроизвольно хрипловато:
— Я не хотел быть грубым.
— А знаете что! — вдруг сказала она. — Кофейку я выпила бы.
— Сей момент! — обрадовался Сырцов и ринулся на кухню в желанье убежать от соблазна. Не убежал. Ставя чайник на газ, водружая на поднос сахар, молоко и кое-что из печенья, он не думал, не представлял — ощущал щемяще надвигающуюся грозную близость с женщиной. Он мысленно оформил это ощущение в слова, в фразу и попытался шепотом произнести ее вслух. Запутался в шипящих звуках. Усмехнулся и, дождавшись, когда чайник закипел, вернулся в комнату.
Светлана ожидающе курила. Будто бы извиняясь, сказала:
— Я закурила без разрешения. Ничего?
— Ничего, ничего. — Сырцов, стараясь не глядеть на нее, насыпал от души растворимого кофе в чашки, залил кипятком. Хороший швейцарский растворимый кофе еле слышно зашипел. Царство змей: все шипят. Он наконец глянул на нее. Она улыбнулась в ответ, погасила в пепельнице сигарету и взяла чашку. Что чашка? Два глотка. Они сделали по два глотка, и случилось то, что должно было случиться.
После первого раза она в полусумраке позднего летнего вечера попросила:
— Включи свет.
— Зачем? — удивился он, лежа на спине и глядя на серый потолок.
— Я хочу видеть тебя. И хочу, чтобы ты видел меня.
Он покорно, шлепая босыми ногами, без охоты поплелся к выключателю.
— Включи все, что можно! — потребовала она.
Сырцов зажег торшер, бра, настольную лампу. Он устроил иллюминацию, а она подготовила фейерверк. Опять это бесстыдное и непредсказуемое умение возбудить партнера и опять эта полная самоизоляция в процессе. Вернувшись к нему после второго раза, Светлана под четырьмя светильниками принялась наконец изучать его. Она рассматривала и осязала его одновременно: взгляд и указательный палец легким касанием скользили по его бровям, носу, рту, подбородку, шее, плечам… Она слегка прилегла ему на грудь, и он кожей ощущал ее твердые от прохлады и вожделения темно-коричневые соски…
После третьего раза она закурила, и Сырцов понял, что пришло освобождение. Секс окончен. Она курила, глядя в светло-желтый потолок. Он вздохнул и пошевелился, намереваясь встать.
— Я ужасная, да? — спросила она.
— Ты великолепная, — заставил себя сказать он.
— Я ужасная, ужасная! — страстно желая противоречить, быстро заговорила Светлана. — Я все время стараюсь думать о дочери, а вспоминаю тебя. Твои глаза, твои губы, твои руки. Ты — моя последняя надежда, Георгий. Ты — единственный, кто может спасти меня и мою дочь.
— Не говори глупостей, — попросил он.
— Ты нашел Ксению, да? Ты ее нашел?
— Я могу ее найти, — полусоврал Сырцов.
— Так найди ее! Что тебя удерживает?
— Не что, а кто. Ты, — признался он.
— Неужели ты думаешь, что я могу сделать плохо своей дочери?
— Ничего я не думаю. Я знаю одно: в вашем доме Ксении находиться небезопасно. Да она и сама вряд ли захочет вернуться, она, как я думаю, ушла от вас навсегда. — Напрямую высказавшись, он потянулся за штанами.
Она не дала ему этого сделать, она двумя руками схватила его руку так, будто от того, наденет он портки или нет, зависела ее жизнь.
— Значит, и ты против меня? — Она защищалась и нападала. — Все, все против меня! Георгий, я умоляю тебя: не предавай! Я и Ксения в твоих руках. Я знаю, знаю: ты видел ее и она уговорила тебя не говорить мне, где она. Я прошу только о том, чтобы никто, кроме тебя и меня, не знал ее местонахождения.
— Слово-то какое — местонахождение, — никак не отвечая на ее полувопросы-полуутверждения, выразил мимолетное недоумение он и попытался освободиться от ее рук. К удивлению, она отпустила его. Отпустила, чтобы комфортно заплакать. Он быстренько влез в штанцы и встал. — Кстати, Светлана, при теперешних наших отношениях мне от тебя получать деньги — чистый альфонсизм. Извини.
Он открыл нужную дверцу серванта, извлек упитанный пакет и, взяв с журнального столика ее сумку, кинул внутрь злосчастные две тысячи баксов. Светлана заплакала в голос. Он присел рядом, погладил ее по мягким волосам. Она мгновенно повернулась, прижалась мокрой щекой к его ладони, поцеловала… Пошел четвертый, к его полному изумлению.
Это уже было изнеможение. Они лежали на спинах в отдалении друг от друга. В соседях справа глубоким звоном ударили старинные напольные часы. Сырцов насчитал одиннадцать ударов.
— Одиннадцать, — сказала Светлана и, потянувшись, как проснувшаяся кошка, поняла: — Мне пора.
Он не возражал, он бы радовался, если бы так не устал. Не имея сил повернуть голову, он повел глазами, чтобы видеть, как она одевалась. А она и не одевалась вовсе, собрала вещички и отправилась в ванную. Вернулась довольно скоро — прибранная, строгая, энергичная.
— Ты не вставай, лежи, отдыхай. А завтра сделаешь так, чтобы я увидела Ксению. Не смей мне отвечать! — Она поцеловала его в щеку и убежала.
А он лежал и лежал. Минут десять, наверное, бессмысленно лежал, рассеянно рассматривая празднично освещенную свою комнату. Ничего себе праздничек устроил! Или ему устроили? Или с ним устроили себе праздник? Вдруг почувствовал, что надо встать. Да как же иначе: молодой еще был, здоровый. Почему его испугали настежь распахнутые окно и балконная дверь, свободные от сдвинутых штор? Почему в голове прояснилось, когда он встал: я — экспонат в витрине, я — мишень! И его ангел приказал: «Падай!» И он упал, как падал в Афганистане по команде офицера. Или без команды, когда грозила смертельная опасность. Он рухнул на ковер, и маленькая птичка с коротким пением пролетела над его головой. Маленькая-маленькая, не больше колибри.
Он лежал, прижавшись щекою к жесткому ворсу, от которого еле ощутимо веяло летней сухой пылью. Давно не пылесосил он ковер. Надо бы этим заняться. Есть еще возможность этим заняться. А если бы не упал, не было бы такой возможности.
Он лежал и просчитывал ситуацию: пугаться не было времени. Скорее всего — снайпер, больше некому. Он, Сырцов, сейчас за тахтой — вне поля его зрения через оптический прицел. Он упал почти одновременно с выстрелом. Вопрос: определил ли стрелок малый несинхрон в падении и выстреле? Если не определил, то мгновенно собрал удочки и смотался. А если определил, то затаился и проверочно ожидает: не оживет ли кто в столь удобно освещенной однокомнатной квартире.
Что ж, пришлось ждать и Сырцову. Ждал не без пользы: теперь он прикидывал траекторию полета пули. Откуда? Скорее всего из здания бывшего СЭВа, ныне мэрии. Ничего себе местечко выбрал стрелок. Сидел, значит, где-нибудь в тихом закутке и через оптический прицел наблюдал, как Сырцов и Светлана предавались любви. Занятие для онаниста. Поонанировал, дождался, когда уйдет Светлана, и спокойненько выстрелил. Вот тебе и онанист.
Сырцов определил для себя возможность скрытого маршрута и осторожно пополз в коридор. На ящике для обуви лежал конверт с многострадальными баксами. Сырцов взъярился неизвестно почему, выматерился вслух, почувствовал облегчение и пополз дальше, на кухню.
На кухне свет включен не был, и он встал на ноги, освобождаясь от унижения и глубоко спрятанного ужаса.
Через кухонное окно внимательно рассмотрел здание мэрии. Там кое-где горел свет, но стекла верхних этажей были черны. Сырцов принялся было отыскивать раскрытое окно, но тотчас понял бессмысленность своей затеи: окна в мэрии, как обычно, были закрыты наглухо, да и что мешало стрелку пальнуть через стекло?