— Мне уйти? — спросил он у Спиридонова как у хозяина дома.
— А это как Санька решит, — снял с себя ответственность Алик.
— Разговаривать с нами не расхотелось, Леня? — поинтересовался Смирнов.
— Нет, — почти гавкнул Махов и сжал зубы.
— Варвара, — попросил жену Спиридонов, — сообрази им в кабинете что-нибудь для поддержания длительного и, я надеюсь, культурного разговора.
— Коньячку, значит, и к нему — сопутствующие товары, — догадалась Варвара.
Дед не дал Махову овладеть господствующей высотой: сам уселся за неохватный, в зеленом сукне спиридоновский стол, вытянул под столом ноги, откинулся в кресле и предложил Махову:
— Говори, Леня.
— Мне бы хотелось, чтобы первым говорили вы, Александр Иванович, — прямо-таки униженно попросил Махов, устроившийся в углу необъятного дивана. В противоположном углу сидел небрежно-рассеянный Сырцов.
— Так это будет на допрос смахивать, — добродушно заметил Дед, — а я думал, что у нас разговор получится.
— Нас томишь, себя томишь, Леня. Начинай с того, что жжет, — посоветовала Лидия Сергеевна. На правах жены и первого референта-консультанта она сидела в кресле у письменного стола.
Хотел бы Махов собеседников попроще, но в жизни такое случается редко, тем более если ты пытаешься прихватить на неточности, умалчивании людей, которых ты как раз и уважаешь за точность и оригинальность мышления, быструю и неожиданную реакцию, фантастический по богатству опыт и дьявольское умение играть в подобные игры. Решил действовать с недоброй сырцовской прямотой и легким вызовом.
— Сегодня днем, когда я тщетно пытался разыскать вас, Александр Иванович, на вашей даче мне представилась весьма занимательная картинка: маляры шпаклюют и подкрашивают бревна сруба, а стекольщики с усердием вставляют стекла на террасе. Вопрос: в связи с чем ведутся эти работы?
— Ремонт, — вздохнул Смирнов. — В копеечку влетает.
— Вопрос второй. Позавчера ночью в районе, в очень ограниченном районе, где находится ваша дача, дважды интенсивно и довольно продолжительно велась перестрелка из автоматического оружия. Не по вашей ли террасе стреляли из автоматов, а есть подозрения, что из пулемета, Александр Иванович?
— Ты бы сам посмотрел. Проверить-то легче легкого.
— Меня не пустили к вам на участок.
— И правильно сделали. Но где-нибудь в мусорной куче наверняка свалены сколы старых битых застекленных рам.
— Вы так любезно подсказываете направление поиска, что у меня нет никаких сомнений в бессмысленности осуществления его. Как я понимаю, простреленные стекла искрошены вами так, что никаких следов от пуль я в них не найду.
— Правильно понимаешь, — одобрил его Смирнов.
— Вы хотите сказать, что надежно уничтожили все улики и не собираетесь дать мне какую-либо информацию по ночной перестрелке?
— Я хочу сказать, Леня, что никакой перестрелки у меня на даче не было.
— Не понимаю, что дает вам игра в развеселую отказку! Не понимаю! — Махов ударил кулаком по кожаному валику дивана.
— Ты при шофере, Леня? — поинтересовалась Лидия Сергеевна. Леонид мрачно кивнул. Тогда она поднялась, подошла к журнальному столику, налила коньяку не в рюмку, а в стакан (полстакана) и протянула нервному подполковнику. — Выпей.
Без колебаний Махов опрокинул в себя его двадцать пять граммов и не закусил. Мотнул головой и слегка севшим голосом приступил к следующей занимательной истории.
— Вчера, вернее сегодня ночью, патруль ГАИ на перекрестке Садового и Нового Арбата задержал автомобиль, в котором находились трое весьма странных граждан. Один из них был ранен в ногу, второй еще находился в состоянии отравления нервно-паралитическим газом, а у третьего, который был за рулем, на запястьях — следы жестких наручников. Все трое — безоружны. ГАИ в связи с этим обстоятельством передала трех граждан нам. С утра была проведена экспресс-экспертиза. Оказалось, что эта троица не была безоружна. Она была насильственно и высококвалифицированно разоружена. Выстрел в мягкие ткани ноги был, по расчетам баллистиков, произведен с близкого расстояния из пистолета системы «парабеллум». Вопрос к Георгию: не из твоего ли переулка (он ведь совсем рядом с этим перекрестком) выехал автомобиль с троицей?
— Кто его знает, может, и из моего. Ты их спроси, — беспечно ответил Сырцов.
— Уже спрашивают, — дал справку Махов. — Теперь вопрос к вам, Александр Иванович: выстрел из парабеллума произвели вы?
— Пулю нашли? — деловито, как опытный специалист, спросила Лидия Сергеевна.
— Нашли, — быстро ответил Махов, водя указательным пальцем по гладкой поверхности журнального столика. Лидия Сергеевна подняла непонимающие глаза на Смирнова. Тот улыбнулся всеми своими тридцатью двумя пластмассовыми зубами и сообщил Махову:
— Если бы я стрелял в мягкие ткани ноги, то пулю бы вы не нашли никогда.
— Я соврал. Пулю мы не нашли, — признался Махов.
— Чем ты, собственно, занимаешься, Леня? — опять спросила Лидия Сергеевна.
— Расследую ряд тяжелых преступлений. Ищу убийц.
— А по-моему, ты пока лишь философствуешь о возможности соединения безмотивных (во всяком случае, на первый взгляд) преступных действий. Ищи убийцу просто, по-нашему, по-муровски: осмотр места преступления, незначительные детали-улики, общение с очевидцами, допросы свидетелей, потерпевших, подозреваемых. Без маеты, как любит говорить мой муж, на обобщения не выйдешь.
— Ваши советы для меня бесценны, Лидия Сергеевна, — нервно сделал комплимент Махов. — Но по некоторым фактам я могу определенно считать, что вы, Александр Иванович, и ты, Жора, предпринимаете действия в параллель с официальным расследованием и уже владеете информацией, которая бы могла мне очень и очень помочь. Почему вы прячете концы?!
— Разорался, — вдруг обиделся Дед и хлопнул ладонью по зеленому сукну. — А тебе работать надо, а не орать.
— Так помогите же! — почти взмолился Махов.
— Нечем, Леня, — признался Смирнов.
— Не верю!
— Точнее, так. То, чем мы располагаем, никак не может помочь официальному расследованию, идущему каналами, определяемыми законом, УПК, субординацией и твоим начальством, — подробнее объяснила Лидия Сергеевна. — Это говорю тебе я, кандидат юридических наук. Выйдем на дозволенное — все, все будет твое.
— И на том спасибо. — Тихо кипевший Махов встал. — Жоре я уже напоминал, теперь напомню вам всем: сокрытие улик, дача ложных показаний, введение следствия в заблуждение — все это уголовное преступление. Еще раз спасибо за внимание и добрые советы. До свидания.
По-солдатски развернувшись, Махов удалился из кабинета, из квартиры, из дома. Они втроем поотдыхали от него, а потом Лидия Сергеевна сказала:
— Ох и худо Ленечке сейчас!
Глава 36
— И долго так еще? — с заднего сиденья спросила Ксения, опустив глаза к автомобильным часам.
Сырцов доложил охотно и бодро:
— Пятьдесят семь минут.
— Час, — вздохнула невидимая во тьме салона Ксения. — Скажите мне что-нибудь, Георгий.
— А что сказать-то?
— Хотя бы права я или не права.
— Вы правы, Ксения. Нельзя жить во лжи и подлости.
Помолчали. Потом Ксения, совсем забившись в угол, задала вопрос из тьмы:
— Вам, Георгий, нравится моя единственная и настоящая подруга Люба?
Сырцов резко обернулся, пытаясь увидеть лицо Ксении, но не увидел и решил признаться:
— Очень.
— И вы ей. И тоже очень. А спите с моей матерью. Значит, кому-то обязательно лжете, или Любе, или маме. А ложь и подлость — сестры, вы только что сами об этом говорили. Только не надо меня убеждать, что с одной стороны — случайная, ничего не оставившая в жизни мимолетная связь, а с другой — высокое, трепетное и впервые по-настоящему захватившее вас чувство.
— А если все это действительно так, как вы только что сказали? И если я, как только подумаю о Любе, краснею от стыда и бессовестности своей где попало: в доме, за рулем, в толпе, наедине с самим собой, во сне и наяву?
— Покраснеете, покраснеете, а потом мою мамашу в койку…
— Ксения! — отчаянно крикнул он.
— Я не осуждаю вас, поймите меня. Я думаю вслух. Ложь, подлость, ханжество, предательство — страшные пороки, да? А беспощадность в своей правоте, приносящая другим боль и только боль, — что это? Вон вы как закричали…
Сырцов развернулся у Триумфальной арки, и они покатили к центру. Пристроившись в спокойный ряд, Сырцов, подумав, спокойно ответил:
— Беспощадность в своей правоте. Ишь чего выдумали! Не беспощадность, а честность. Только когда честен с собой, имеешь полное право быть честным по отношению к другим. А боль… Боль оттого, что честность определяет самые постыдные и потому и болевые точки человека. Свои, другого кого-то. И еще. Лечение правдой — серьезная операция, а при операции всегда боль. А вы что, Любе звонили?
— Ага.
— А не надо бы.
— Знаю. Но Любка единственный человек, после разговора с которым кажется, что все еще может быть хорошо. — Ксения, видимо, с улыбкой вспомнила Любу, потому что голос ее изменился: — Не беспокойтесь, Георгий, я ничего не сказала ей про ваши опасные связи.
— Может, хватит об этом, Ксения?
— Только один еще вопрос. Что вы собираетесь делать?
— Я уже сделал выбор.
— И многое-многое другое, — добавила Ксения. — А я ничего не делаю. Просто соглашаюсь с кем-то или не соглашаюсь с тем-то. Я — не человек сейчас, я — лишь точка, в которой пересекаются чьи-то корыстные и благородные интересы. Мне хочется поступка, Георгий.
— Ваш поступок, ваше дело — самое трудное дело: устоять на ветру, не сломаться, не рухнуть несмотря ни на что.
— Я — Павлик Морозов?
— Ты — дура! — проорал Сырцов.
— Вот и на «ты» перешли, — удовлетворенно констатировала Ксения и ехидно заметила: — Вы на красный проскочили.
Проскочили они на красный свет у Киевской площади перед Бородинским мостом. К счастью, неприхваченный гаишниками Сырцов на мосту дал скорость и встал в недлинный хвост перед выездом на Садовое. Обернулся, улыбнулся, увидел наконец разноцветное Ксе