В этот вечер в опере давали «Мадам Батерфляй», и несмотря на то, что было еще рано, публика уже заполняла лестницы, ведущие в партер. Среди зрителей была пожилая дама, казалось, сошедшая со страниц одного из романов Бальзака: ее внешность и манеры заставляли оживать представления о француженке 40-х годов. Она была привлекательна, несмотря на свой суровый и несколько угловатый вид. Даму сопровождала молодая девушка с огромными черными нежными глазами, прелестным, ярким, как вишня, ртом и блестящими черными волосами, туго-натуго затянутыми и собранными сзади в роскошный узел. Великолепные нити жемчуга, обвивающие высокую, поразительно белую шею девушки, заставляли забыть о ее старомодном платье. Дамы заняли свои места, расположенные так, что им была видна публика, занимавшая ложи.
С той минуты как поднялся занавес, девушка не отрывала глаз от сцены, да и как могло быть иначе — ведь она впервые была в опере Англии.
После окончания первого действия девушка по-итальянски обратилась к своей спутнице. Музыка, видимо, пробудила в ней какие-то новые чувства — легкая краска покрыла ее бледные щеки, глаза зажглись как звезды, нежные губы приоткрылись.
На нее долго никто не обращал внимания, до такой степени даже красавицу может обезобразить некрасивое платье и немодная прическа. Но все же один старый франт, наведя на нее бинокль, сказал другому:
— Что за глаза! И какой вид имеют ее волосы на фоне стриженых голов дам, сидящих сзади.
В это мгновение девушка посмотрела в их сторону, но встретилась взглядом не с говорившим старым господином, а с лордом Сент-Остелем, который только что вошел в ложу и лениво осматривался вокруг. Странный трепет охватил ее. Лорд не был особенно красив — он выглядел усталым и не очень молодым, но было какое-то непередаваемое благородство в его облике. Казалось, никто не был одет лучше и не имел более изысканного вида. Девушке, до смешного старомодной, вспомнились слова Теннисона о Ланселоте: «Его облик был темен, его щека носила рубец от удара старинной саблей, он был вдвое старше ее — она подняла на него взор и полюбила его любовью, которая была послана ей судьбой».
Неужели он ее судьба? Конечно, нет — как смешно, и он не был вдвое старше ее, ему могло быть немного больше тридцати, а ей девятнадцать. Ей казалось, что от него исходит какая-то магнетическая, притягательная сила.
Сент-Остель даже не замечал девушки, хотя глаза его смотрели прямо на нее, он был целиком поглощен мыслями, весьма для него неприятными. Итак, сделка, предложенная ему Вениамином Леви, состояла в том, чтобы он женился на его дочери, а банкир, в свою очередь, берет на себя заботу об изобретении и обязуется пустить его в ход, сохранив в целости и умножив капиталы пайщиков.
Одну из лож, непосредственно прилегающую к литерной, занимали две дамы и трое мужчин. Одна из дам казалась сильно рассерженной и, не желая разговаривать, пристально смотрела на сцену. Губерт Сент-Остель был для нее потерян — она поняла это наконец. Он никогда не проявлял горячности в их отношениях и очень легко смотрел на связывавшую их дружбу. Его обычная насмешливая манера обращения часто приводила ее в отчаяние, но редкие проявления его обаятельной натуры заставляли страстно биться ее многоопытное сердце. Если бы ей удалось удержать его! Мода на женщин в возрасте старше сорока лет почти прошла. Мужчины стали снова возвращаться к двадцатилетним пустышкам. Она хорошо знала это и понимала, что, хотя ей было только около сорока, шансы удержать обожаемого возлюбленного были незначительны. Почти все мужчины подходящего возраста погибли во время войны, мальчишки не были в ее вкусе — такое положение вещей могло испортить и хороший характер, а им она, Алиса, герцогиня Линкольнвуд, вовсе не отличалась.
«Алиса — сама прелесть: как чудесно она сохранилась — ей нельзя дать больше двадцати пяти лет, и она так богата», — говорили ее друзья.
В самом деле, это была приятная светская женщина, прекрасный продукт высокой культуры, обладающая мозгом трехшиллингового поросенка.
Лорд Сент-Остель находил в ней множество подходящих для себя качеств. Во-первых, она была красива — блондинка с густыми волосами, а ему не нравились темноволосые женщины. Она говорила пустяки, на которые не требовалось отвечать и которые, так же как а ее позы, служили ему развлечением, занимали его. В то же время она была настоящей леди и никогда не спорила, оставаясь с ним наедине. Разборчивость Сент-Остеля приводила в отчаяние не одну женщину. Несколько раз он даже чувствовал к Алисе нежность, но со времени смерти мужа она слишком сильно выражала ему свою привязанность, и это расхолаживало его.
«Вишни, только тогда кажутся спелыми, пока до них нельзя дотянуться», — таково было его мнение, если только — что, конечно, было маловероятно — не встретится женщина, которая умеет по-настоящему любить.
— Пожалуйста, пойдите посмотреть, нет ли в литерной ложе Губерта? — обратилась герцогиня к одному из молодых людей, сидевших позади нее. Тот пошел.
Да, лорд Сент-Остель был там, но находился в одном из тех настроений, когда лучше было его не трогать.
Герцогиня смотрела вниз, на публику и, так как подсознательное чувство самозащиты заставляло ее всегда быть настороже там, где дело касалось других женщин, заметила молодую девушку, старомодно одетую в белое вечернее платье с желтой накидкой. Взгляд ее светлых, цвета ореха, глаз стал острым. О, ее не мог обмануть никакой наряд. Она сразу увидела, что незнакомка была настоящей красавицей.
Между тем молодая девушка вся трепетала от волнения. Ей много раз случалось бывать в опере в Италии и во Франции, но тогда она сидела далеко в верхнем ярусе — теперь же оказалась в блестящей светской толпе. Ей никогда не приходилось видеть англичан в их безукоризненных вечерних костюмах и нарядных англичанок на том фоне, который выгоднее всего выделял их — на фоне грязных старых красных лож Ковент-Гардена.
Робко и восхищенно смотрела она на высокие ярусы и один раз даже повернула голову, чтобы взглянуть на ложи, расположенные сзади, но, встретив предостерегающий взгляд своей спутницы, вспыхнула и приняла строгий вид. Все же она не могла удержаться от того, чтобы по временам не взглядывать украдкой на ложу, в которой сидел тот, кто невольно притягивал ее взор. Он стал ее Ланселотом, героем ее грез — бедное наивное создание.
«Она смотрит на него, я уверена, — говорила себе герцогиня. — Никто другой не мог вызвать этого выражения восхищения». И нехорошее чувство зародилось в ее душе. «А жемчуга вокруг ее шеи настоящие и какие огромные — они крупнее моей единственной нитки». Фреди Мортон проследил за направлением глаз ее светлости и тоже заинтересовался стройной черноволосой девушкой, сидящей в партере.
Он был достаточно благоразумен, чтобы не заговорить о ней с герцогиней, но, обернувшись, шепнул своему соседу:
— Пичи, взгляни в восьмой ряд — вероятно, это итальянка.
Лорд Сент-Остель вошел в это время в ложу, и Фреди Мортон сразу уступил ему место. Никто из мужчин даже не пытался с ним соперничать. Герцогиня отлично умела владеть своим лицом и с милой улыбкой приветствовала его. Поднялся занавес. Алиса повернулась к сцене, и Губерт посмотрел сзади на ее шею. Прежде он восхищался ею. Теперь он обратил внимание на то, что кожа ее не была молода, особенно возле ушей, под волнами пепельных волос. Он почувствовал себя пресыщенным запахом ее духов. И вдруг понял, что она утратила для него всякий интерес, и усмехнулся странной, циничной улыбкой.
«Какие мы все отвратительные животные, каждого из нас привлекает только новый запах: когда исчезает новизна, мы тоже уходим».
Герцогиня быстро обернулась. Она хотела узнать, обратил ли он внимание на девушку, сидевшую позади них в креслах, но его полузакрытые глаза были устремлены в пространство с полным безразличием, и потому она успокоилась и прошептала: «Губерт, что сегодня с вами? Могу ли я вам помочь?» Ее голос звучал нежно. Легкая краска выступила у него на лбу, но он не дрогнул.
— Ничего, тысяча благодарностей, моя прелесть, я вполне счастлив. Мы скоро станем миллионерами, а я собираюсь жениться.
Мужчины всегда жестоки: лорду даже не пришло в голову, что он сейчас нанес герцогине самый жестокий удар, какой она когда-либо получала в жизни, ибо несмотря на свой огромный успех у женщин Губерт совершенно не был тщеславен и никогда не верил тому, что он на самом деле любим. По его мнению, Алиса и подобные ей женщины не имели сердца — его заменял хорошо устроенный механизм. Ведь она должна была понимать, что если он не проявлял ни малейшего намерения жениться на ней в продолжение года, прошедшего со дня смерти ее мужа, значит, с этим было покончено. Намеренно он не обидел бы и мухи, а тем более женской души, но ведь им не были нарушены правила игры между ними, и он не понимал, что эта игра может возвыситься до степени душевных страданий. Алиса принадлежала к его кругу, в котором привыкли к быстро проходящим склонностям и привязанностям. Герцогиня побледнела как мел — даже в полумраке ложи он не мог не заметить этого — хотя привыкла никогда не терять контроля над выражением своего лица, и дыхание ее стало слегка прерывистым.
— На ком, Губерт?
— В пятницу я приду к вам и расскажу все, а теперь давайте поговорим о чем-нибудь другом или лучше всего послушаем Пинкертона.
Все поплыло перед глазами герцогини, она сжала руки так сильно, что ногти одной руки вонзились в ладонь другой, и это привело ее в себя. Кто же ограбил ее? Не было женщины, которую она могла бы даже подозревать. В течение всего последнего года Губерт был также равнодушен ко всем, кого она знала, как и к ней самой. Увы! Это должна быть какая-нибудь иностранка. Странная интуиция или, может быть, шестое чувство, которым обладают даже неумные женщины, внезапно заставило ее еще раз взглянуть на девушку, сидящую в кресле. Это, конечно, не она, потому что Губерт явно ее не знал, но, должно быть, женщина, на нее похожая. Алиса была суеверна — она чувствовала, что мгновенное отвращение, которое она испытала, когда ее взгляд остановился на привлекательном лице сидящей сзади девушки, было предостережением.