Так бежит, что не увидишь ног.
Не одну пустынную долину
Я с тревогой в сердце пересек!
Орошал их ливень плодоносный,
Заливал узорчатый поток.
В поводу веду я кобылицу,
Ветер бы догнать ее не мог,
С нею не сравнится даже ворон,
Чей полет стремительный высок,
Ворон, что несет в железном клюве
Для птенца голодного кусок.
И Калиба степи, и Хасбы долины и кручи
Дождем окропили нежданно пришедшие тучи.
Тех туч караван проплывал над землею Унейзы,
Повис над горами, спустился к низине белесой;
И тучка одна, что от грома и молний устала,
Отстала от всех — и слезами на землю упала.
Ты перестал мечтать о Сельме: так далеко любовь твоя!
Не попытаешься, не хочешь и шагу сделать в те края.
О, сколько гор, долин, ущелий, песков бесплодных, злых людей
И караванных троп кремнистых теперь нас разделяют с ней.
Увидел я ее когда-то в краю Унейзы голубой,
Когда откочевать пришлось ей на пастбища земли другой.
Увидел я тугие косы, черней, чем ночь, вкруг головы.
И зубы белые — белее, чем млечный сок степной травы,
А губы улыбались мило улыбкой алых ягод мне,
И было это все как небыль или как поцелуй во сне.
О крепкокостная — к успеху неси, верблюдица, меня!
Седло мое, моя поклажа в огне, и сам я из огня!
Я, словно страус, караулю яйцо, прикрытое песком,
Всегда готовый на защиту бесстрашным кинуться броском.
Моя верблюдица, ты тоже, как страус, головой крутя,
Вдруг мчишь стремительней, чем ветер, спасая от врагов дитя.
Клянусь я жизнью, что Суад ушла, чтобы казниться мукой.
Она хотела испугать влюбленного в нее разлукой.
Увидев, услыхав Суад: «Явись еще!» — земля попросит.
Там, где ее шатер разбит, — земля обильней плодоносит.
Увидишь ты ее жилье — входи, проси приюта смело,
И вот уже в глазах ее слезинка ярко заблестела.
Маджнун
1—20. Переводы С. Липкина; 21–30. Переводы М. Курганова
«Если б ты захотел, то забыл бы ее», — мне сказали.
«Ваша правда, но я не хочу, — я ответил в печали. —
Да и как мне хотеть, если сердце мучительно бьется,
А привязано к ней, как ведерко к веревке колодца,
И в груди моей страсть укрепилась так твердо и прочно,
Что не знаю, чья власть уничтожить ее правомочна.
О, зачем же на сердце мое ты обрушил упреки, —
Горе мне от упреков твоих, собеседник жестокий!»
Ты спросил: «Кто она? Иль живет она в крае безвестном?».
Я ответил: «Заря, чья обитель — на своде небесном».
Мне сказали: «Пойми, что влюбиться в зарю — безрассудно».
Я ответил: «Таков мой удел, оттого мне и трудно.
Так решила судьба, а судьбе ведь никто не прикажет:
Если с кем-нибудь свяжет она, то сама и развяжет».
Клянусь Аллахом, я настойчив, — ты мне сказать должна:
За что меня ты разлюбила и в чем моя вина?
Клянусь Аллахом, я не знаю, любовь к тебе храня, —
Как быть с тобою? Почему ты покинула меня?
Как быть? Порвать с тобой? Но лучше я умер бы давно!
Иль чашу горькую испить мне из рук твоих дано?
В безлюдной провести пустыне остаток жалких дней?
Всем о любви своей поведать или забыть о ней?
Что делать, Лейла, посоветуй: кричать иль ждать наград?
Но терпеливого бросают, болтливого — бранят.
Пусть будет здесь моя могила, твоя — в другом краю,
Но если после смерти вспомнит твоя душа — мою,
Желала б на моей могиле моя душа — сова
Услышать из далекой дали твоей совы слова,
И если б запретил я плакать моим глазам сейчас,
То все же слез поток кровавый струился бы из глаз.
Одичавший, позабытый, не скитаюсь по чужбине,
Но с возлюбленною Лейлой разлучился я отныне.
Ту любовь, что в сердце прячу, сразу выдаст вздох мой грустный
Иль слеза, с которой вряд ли знахарь справится искусный.
О мой дом, к тебе дорога мне, страдальцу, незнакома,
А ведь это грех ужасный — бегство из родного дома!
Мне запретны встречи с Лейлой, но, тревогою объятый,
К ней иду: следит за мною неусыпный соглядатай.
Мир шатру, в который больше не вступлю, — чужак, прохожий, —
Хоть нашел бы в том жилище ту, что мне всего дороже!
О, сколько раз мне говорили: «Забудь ее, ступай к другой!»,
Но я внимаю злоязычным и с удивленьем и с тоской.
Я отвечаю им, — а слезы текут все жарче, все сильней,
И сердце в те края стремится, где дом возлюбленной моей, —
«Пусть даст, чтоб полюбить другую, другое сердце мне творец.
Но может ли у человека забиться несколько сердец?»
О Лейла, будь щедра и встречей мою судьбу ты обнови,
Ведь я скорблю в тенетах страсти, ведь я томлюсь в тюрьме любви!
Ты, может быть, пригубишь чашу, хоть замутилась в ней любовь?
Со мной, хоть приношу я горе, ты свидишься, быть может, вновь?
Быть может, свидевшись со мною, почувствуешь ты, какова
Любовь, что и в силках не гаснет, что и разбитая — жива?
Быть может, в сердце ты заглянешь, что — как песок в степи сухой —
Все сожжено неистребимой, испепеляющей тоской.
Слушать северный ветер — желание друга,
Для себя же избрал я дыхание юга.
Надоели хулители мне… Неужели
Рассудительных нет среди них, в самом деле!
Мне кричат: «Образумь свое сердце больное!»
Отвечаю: «Где сердце найду я другое?»
Лишь веселые птицы запели на зорьке,
Страсть меня позвала в путь нелегкий и горький.
Счастья хочется всем, как бы ни было хрупко.
Внемлет голубь, как издали стонет голубка.
Я спросил у нее: «Отчего твои муки?
Друг обидел тебя иль страдаешь в разлуке?»
Мне сказала голубка: «Тяжка моя участь,
Разлюбил меня друг, оттого я и мучусь».
Та голубка на Лейлу похожа отчасти,
Но кто Лейлу увидит, — погибнет от страсти.
От любви безответной лишился я света, —
А когда-то звала, ожидая ответа.
Был я стойким — и вот я в плену у газели,
Но газель оказалась далеко отселе.
Ты пойми: лишь она исцелит от недуга,
Но помочь мне как лекарь не хочет подруга.
В груди моей сердце чужое стучит,
Подругу зовет, но подруга молчит.
Его истерзали сомненье и страсть, —
Откуда такая беда и напасть?
С тех пор как я Лейлу увидел, — в беде,
В беде мое сердце всегда и везде!
У всех ли сердца таковы? О творец,
Тогда пусть останется мир без сердец!
Бранить меня ты можешь, Лейла, мои дела, мои слова, —
И на здоровье! Но поверь мне: ты не права, ты не права!
Не потому, что ненавижу, бегу от твоего огня, —
Я просто понял, что не любишь и не любила ты меня.
К тому же и от самых добрых, когда иду в пыли степной, —
«Смотрите, вот ее любовник!» — я слышу за своей спиной.
Я радовался каждой встрече, и встретиться мечтал я вновь.
Тебя порочащие речи усилили мою любовь.
Советовали мне: «Покайся!». Но мне какая в том нужда?
В своей любви — клянусь я жизнью — я не раскаюсь никогда!
Я страстью пламенной к ее шатру гоним,
На пламя жалобу пишу песком степным.
Соленый, теплый дождь из глаз моих течет,
А сердце хмурится, как в тучах небосвод.
Долинам жалуюсь я на любовь свою,
Чье пламя и дождем из глаз я не залью.
Возлюбленной черты рисую на песке,
Как будто может внять земля моей тоске,
Как будто внемлет мне любимая сама,
Но собеседница-земля — нема, нема!
Никто не слушает, никто меня не ждет,