Но поникла листва.
В воздухе витает запах голубых вьюнков, одичавших
в этих краях.
Это утро — младенец.
Я больше море, чем земля. Мой угнетенный разум,
воспаривший
в штормовой ночи, так скоро не угомонишь.
Что бы я ни делала, мой разум смутно рокочет,
То приливая,
То отступая.
В штиль рядом со мной Средиземное море неумолчно
льнет к берегу, щебечущему птичьей стаей.
Детство — это царство, где не умирает никто
Детство — не то время от рождения до известного возраста,
когда человек, повзрослев, отметает все детское.
Детство — это царство, где не умирает никто
Из тех, кто для тебя что-то значит. Дальние родственники,
конечно,
Умирают. Видишься с ними редко или не видишься
вовсе;
Они дарят тебе конфеты или перочинный ножик,
И уходят. Хоть бы их вообще не было!
Умирают и кошки — лежат на полу, бьют хвостом;
И вдруг их шерсть становится дыбом —
Там, под шерстью, оказывается, блохи.
Бурые, блестящие, бывалые,
Перепрыгивают из мертвого мира в живой.
Берешь пустую коробку из-под обуви, но она для кошки
мала — больше ей не свернуться в клубок.
Нашлась другая коробка; хоронишь кошку во дворе
и плачешь.
Но спустя месяц, два, спустя год, два года не просыпаешься
среди ночи, зажав рот кулаком, не рыдаешь: «Боже,
о Боже!»
Детство — это царство, где не умирает никто
Из тех, кто для тебя что-то значит — матери и отцы
не умирают.
И если когда-то ты говорил: «Вечно ты лезешь с поцелуями!»
или
«Перестань, не стучи мне в окно наперстком!»,
У тебя в пылу игры еще оставалось время сказать:
«Мама, я больше не буду!»
Стать взрослым — значит сидеть за одним столом
с мертвецами, глухими, немыми, которые чая не пьют,
хотя и уверяют,
Что чай — такое утешение.
Спустись в подпол, принеси последнюю банку малинового
варенья — им хоть бы что!
Польсти им, вспомни, как они в тот раз хорошо говорили
с епископом, с попечителем бедных, с миссис Мейсон —
Их и этим не проймешь.
Завопи на них, побагровев, встань,
Рвани их из кресел за окоченевшие плечи,
Встряхни их что есть силы —
Они даже не вздрогнут, не засмущаются и повалятся назад
в кресла.
Чай у тебя остыл.
Стоя ты допиваешь чай
И уходишь.
Намерение сбежать от него
Думаю выучить какой-нибудь красивый язык, для дела
непригодный; с головой уйду в работу.
Думаю выучить латинское название каждой певчей птицы
не только в Америке, но и где бы они ни пели.
(Нет, долой философию; бери то, что спорно — плосок
ли мир? едят ли летучие мыши кошек?) Роя все глубже и
глубже, может быть, я смогу изменить русло реки моего
разума, не поддающейся контролю и цели.
Желтоватой, бурной рекой течет мой разум, выходя
из берегов весной, снося мосты;
Река, усеянная галькой; сквозь камешки нет-нет да пробьется
чистая струя — вне курса и всяческих уз.
Глубже, глубже копну, а дойду до порогов — взорвусь!
Гиацинт
Я влюблена в того, кому гиацинты дороже,
Чем я со своей любовью.
По ночам ему чудится шорох мышей полевых;
Сон бежит от него —
Он слышит, как мыши вгрызаются в луковицы его
гиацинтов,
Но не слышит, как тоска мне сердце грызет, как оно
обливается кровью.
ПОЭМЫ
Возрождение
Сначала разглядел мой взор
Лишь три холма да темный бор.
Чуть в стороне — залив, а в нем —
Три островка полукольцом.
Мой горизонт кончался здесь.
Его я оглядела весь,
Покуда не вернулась вспять,
Туда, где век могла б стоять.
Всего-то различил мой взор
Что три холма да темный бор.
Боюсь, что этот плоский вид
Меня навеки заточит.
Отсюда, где сейчас стою,
Мне кажется, я достаю
Рукой деревья, острова —
В плену у них дышу едва.
Но небосвод такой большой —
Во много миль он вышиной!
Что если б навзничь мне упасть
И в небо насмотреться всласть?
Неужто небу нет конца
Для вскинутого вверх лица?
Ведь есть вершина у небес.
Ужели — чудо из чудес! —
Ее я вижу?! Вот она,
Рукой моей рассечена!
И я, сумев небес достичь,
Победный испустила клич.
Внезапно Вечность снизошла
Ко мне и крик мой пресекла,
Его втеснила снова в грудь,
Мне приоткрыла жизни суть
И вынесть приговор всему
Велела вопреки уму;
Пред взором слепнущим моим
Воздвигнула стекло; за ним
Всю многослойность бытия,
Казалось, угадала я.
Такое рек мне Вечный Дух,
Что мир весь обратился в слух,
И сразу до меня дошел
Созвездий дружеский глагол,
И скрип небесного шатра
Мне чудился… Пришла пора —
Постигла я, не знаю как,
Причину, цель всех бед и благ,
Что исстари волнуют нас
В наш добрый и недобрый час.
Мир раскололся пополам
Вплоть до ядра. Моим рукам
Хотелось рану заживить…
Чем боль Вселенной облегчить?
Лишь те уста ее смягчат,
Что высосут из раны яд.
О, жребий знания жесток:
Раскаянье — его итог!
А значит, каждый тяжкий грех
Судьба мне замолить за всех.
Все на себя я приняла —
Груз жалости, желаний, зла.
Нет силы сбросить эту кладь —
Мне жаждать, мне же и страдать.
И скорбь я выпила до дна,
Ту скорбь, что смертным суждена.
Над нами пламена простер
Всепожирающий костер;
Со всеми гибла я в огне —
Оплакать всех досталось мне.
На Капри нищий голодал.
Казалось, он ко мне взывал:
Так муки голода его
Мое пронзили существо.
Два судна сшиб густой туман.
Я ощутила боль от ран,
Вопль обреченных на борту:
От крика саднило во рту.
Все раны на земле — мои.
В обличье высшего Судьи
Я приняла последний вздох
Того, чью душу принял Бог.
Карать могла моя рука,
Но, милуя, была легка.
Снесу ли Вечности предел?
Увы, как тяжек мой удел!
Как ласточка в сетях, душа
Забилась, жребий свой верша;
Гнет рока все закрыл пути —
Душе из тела не уйти.
Я муки смертные терпеть
Должна, не в силах умереть.
Себе желала смерти я,
Но не ушла из бытия,
И много тягостных часов
Проплыло… Вдруг земной покров
Стал подо мною оседать
Медлительно, за пядью пядь,
Покуда на шесть футов вниз
Не опустился, не повис:
И никакой на свете гнет
Сюда уже не досягнет.
Суд над самой собой верша,
Моя мятежная душа,
Взлетев, забыла о цепях;
За нею следом взвился прах.
Легла я в землю глубоко.
Щеки касалась так легко
Земная родственная твердь,
Мне так была желанна смерть!
Вдруг на́ землю обрушил дождь
Всю сострадательную мощь:
Лежу, и будто стук копыт
Над кровлею моей гремит.
Дождя веселый разговор
Милей, чем был он до сих пор.
Стал дождь надежным другом мне
Во тьме, в могильной глубине,
Где нет ни лиц, ни голосов.
Так тихо здесь, среди гробов!
Там, где сейчас покоюсь я,
Отраден сердцу шум дождя…
Вот бы вернуться в мир живых,
Касанью пальцев дождевых
И блеску этих зыбких струй
Послать, ликуя, поцелуй!
Промокших яблонь пестрых ряд
Мне донесет свой аромат;
И дождь тогда прервется вмиг,
И солнца величавый лик
Над напоенною землей
Взойдет улыбкой золотой!
Все распрямится, заблистав,
Роса падет с зеленых трав.
Ужели мне в гробу лежать,
А небу чистому сиять
И голубеть? Прошла гроза…
Когда бы вновь мои глаза
Тебя увидели, мечта,
Немеркнущая Красота!
Ужель вовек я не взгляну
На серебристую весну,
Ее святую ворожбу?
Доколе мне лежать в гробу?
Молю, о Господи, спаси
И снова к жизни воскреси!
Громады туч опорожни,
Животворящий дождь верни —
Пускай могучий ливень тот
Мое пристанище сметет!
Так я сказала, и эфир
Как будто замер. Целый мир
Замолк… и вдруг среди могил
Порханье ангеловых крыл
Затронуло мольбы струну,
Ветра хлестнули тишину,
Содвинул тучи Божий гнев,
Они сгустились, присмирев,
И грозового ливня шквал
Мое жилище разметал!
Как все это случилось вдруг,
Бог весть! Повеяло вокруг
Благоуханием таким,
Какое внятно лишь живым;
Как будто светлых эльфов хор
Наполнил песнями простор,
И, пробуждаясь в хоре том,
Возрадовалось все кругом.
Привстав на цыпочки, трава
Шептала тайные слова.
Вдруг пальцем ливневый поток
На губы, на глаза мне лег —
И отступила темнота
Пред чудом влажного перста:
Я увидала наяву
Деревья, мокрую листву,
Дождинок серебристый след,
Лазурь небес и солнца свет!
Увидела — и вихрь подул,
Порывисто в меня швырнул
Цветущих яблонь аромат,
И, ощутив, как дышит сад,
Вновь душу тело обрело!
Как это все произошло?
Сбылось! Рванулась я с земли,
И клики звонкие мои
Во славу всех земных чудес
Поймет лишь тот, кто сам воскрес.
Я обнимала деревца,