[69] и Шиллер ютятся под цветочной гирляндой, повешенной ко дню рождения. Столь безжалостно был вытеснен с исторической сцены спектакль, призванный взрастить на «Письмах об эстетическом воспитании»[70] свободных граждан, и оттого столь основательно поселился он в бюргерских домах, порой так похожих на кукольные. Х.А.Г. Клодиус, написавший это удивительное письмо, служил профессором «практической философии» в Лейпциге. Лоттхен – так звали его жену.
Х.А.Г. Клодиус – Элизе фон дер Рекке
2 декабря 1811
Тому, как величайшие души способны одной лишь благой мыслию оказывать воздействие на живущих в отдалении друзей своих и почитателей, имели мы вчера, о божественная Элиза, ярчайшее, истинно по разительное подтверждение. Сии царственные бюсты, что Вы столь милостиво преподнесли в подарок Лотте, благополучно прибыли, и установка их, происходившая в её день рождения под незатейливый музыкальный аккомпанемент, была для нас сродни богослужению. Впрочем, и сегодня мы по-прежнему сидим под сенью этих бюстов, увитых плющом и украшенных редчайшими цветами – так древние греки и римляне, должно быть, восседали перед своими божествами в домашних часовнях! Всё сошлось воедино, наполнив волшебством убранство и кантату. И чем непритязательнее казалось всё вокруг, тем явственнее наш скромный приют напоминал Элизиум[71].
Ещё до прибытия Ваших бюстов я по счастливой случайности заказал для Лотты тот замечательный бюст Шиллера, о коем она так мечтала. Столь же счастливая случайность и великодушие наших друзей помогли превратить романтическую комнатку Лоттхен, окнами выходящую на сторону аллеи, в храм Флоры и Искусств, так дивно украшенный апельсиновыми деревьями, цветущими алоэ, нарциссами, розами и алебастровыми вазами, что в нём впору было принимать гостей с Олимпа. Под (уже имевшейся у нас) консолью Шекспира, между Вашим бюстом и бюстом Шиллера была помещена своеобразная подставка для цветов с изваянием нашего дражайшего Тидге, которое весило менее остальных фигур и потому как нельзя лучше подходило для высокой гермы[72]. Иначе бы гений-фемина оказался посреди двух гениев мужского пола или же менее внушительному бюсту Шиллера пришлось бы занять место между двумя монументальными фигурами. Ветви плюща ниспадали от гермы Тидге к двум круглым столикам, на коих возвышались Элиза и Шиллер. В средоточии этого скульптурного трилистника стоял небольшой стол с роскошными цветами всех времён года, а светильники, сокрытые в драпировке у его ножек, заливали волшебными лучами белые величественные изваяния, утопающие в зелени. Большое зеркало в углу комнаты, а также зеркальная дверца стилизованного под старину секретера Лоттхен отражали белоснежные фигуры, трижды воспроизводя скульптурную композицию. Лишь только двери отворились и взору предстало это укромное святилище, не ведавшая ни о чём Лотта с восторженным возгласом подбежала к столь милым её сердцу образам матери и друга. Её усадили на стул перед сей маленькой сказочной декорацией, и в то же мгновение за её спиной в соседней комнате зазвучало божественное четырехголосие: «Добро пожаловать в новую жизнь!».
Лотта сама в скором времени опишет Вам, прекрасная Элиза, свои чувства и от всей души Вас поблагодарит. К её словам благодарности присоединяюсь и я и спешу передать сердечные приветствия нашему досточтимому Тидге. Пусть же небеса, благороднейшая Элиза, ниспошлют Вам безмятежное здравие и несметные радости, коими Вы, даже пребывая вдали от Лотты, озаряете всех нас! Если Вы соизволите принять от нас ту поистине восхитительную музыку, соединившую в себе столько чарующего, романтичного, проникновенного и вместе с тем возвышенного, то я непременно распоряжусь, чтобы Вам её записали. С искренней, бесконечной признательностью и сыновней любовью,
Ваш истинно преданный Вам сын,
Христиан Август Генрих Клодиус (1772–1836) – поэт и философ. Его отец, Христиан Август Клодиус, преподавал литературу и философию Гёте. Х.А.Г. Клодиус, будучи крайне одарённым ребёнком, в 15 лет поступил в университет, а в 23 года защитил докторскую диссертацию. С 1800 г. был профессором философии в Лейпцигском университете. Поначалу горячо поддерживал философские идеи Канта, но затем его взгляды поменялись. В своей основной работе «О Боге в природе, в человеческой истории и в сознании» (1818–1822) он выступил с критикой формализма Канта.
Элиза фон дер Рекке (1754–1833) – прибалтийско-немецкая поэтесса. Помимо стихов писала дневники и мемуары. Была знакома и переписывалась с Гёте, Шиллером, Кантом, Гердером и др. Была замужем за бароном фон дер Рекке, но брак оказался неудачным. После расторжения брака она жила с Х.А. Тидге.
А. Графф. Портрет Элизы фон дер Рекке. 1797
Содержание следующего письма, написанного Иоганном Генрихом Фоссом своему другу Жану Полю, обращает читателя к истокам шекспировского ренессанса в Германии. Автор послания, второй сын переводчика Гомера Иоганна Генриха Фосса[73], не был выдающимся человеком. «В его характере недоставало самостоятельности, энергичной целеустремлённости. Детская любовь и почитание, которые он питал к своему отцу, лишали его в конце концов какой бы то ни было духовной независимости. Поскольку его отец был для него высочайшим образцом, он беспрекословно следовал его представлениям и довольствовался тем, что вяло вторил отцу, брал на себя ведение его переписки или помогал ему в штудиях»[74]. Должно быть, самую большую радость своей жизни он испытал, когда ему удалось добиться расположения отца в отношении своих переводов Шекспира: сначала отец не возражал против них, а потом стал и деятельно поддерживать. Природные источники собирают свою силу из самых потайных ручейков, из безымянных болотистых низин, из едва приметных струек – так же обстоит дело и с духовными истоками. Они живут не только большими страстями, источающими животворные начала, и ещё менее – пресловутыми «влияниями», но также и по́том кропотливого повседневного труда, и слезами умилённого восторга: каплями, которые вливаются в реку, вскоре теряясь в потоке. Это письмо – уникальное свидетельство о немецком Шекспире – как раз и сохранило несколько таких капель.
Иоганн Генрих Фосс – Жану Полю
Гейдельберг, 25 декабря 1817
Сегодняшний и вчерашний день перенёс меня в годы детства, и я никак не могу вернуться обратно. Я помню, с каким благоговением я помышлял о Христе-младенце, которого я представлял себе маленьким фиолетовым ангелом с красно-золотыми крыльями, имя же его произносить я не осмеливался и мог вымолвить его разве что в присутствии моей бабушки, которую я почитал ещё больше. За несколько дней до сочельника я был молчаливо погружён в себя и никогда не проявлял нетерпения. Однако с приближением заветного часа нетерпение возрастало, почти разрывая сердце. О, сколько веков проходило в ожидании, когда же наконец прозвучит колокол! – Позднее мои рождественские радости обрели иной облик, с того времени, как Штольберг поселился в Ойтине[75]. Я любил Штольберга совершенно невыразимо, пребывание в его обществе я предпочитал всем детским играм, и это при том, что играть я любил, а его рукопожатие пронизывало меня дрожью. Этот человек очень рано начал преподавать мне английский язык, и когда мне исполнился четырнадцатый год, он наказал мне читать Шекспира, начав с «Бури». Дело было недель за шесть до Рождества, а во второй рождественский день я дошёл до Маски с Церерой и Юноной[76]. Я был в то время очень болезненным. Мать моя попросила Штольберга, чтобы он иногда брал меня на прогулки в экипаже. Так и случилось в тот день. Я как раз собирался прочесть эту сцену, как подъехал Штольберг и любезно позвал меня: «Иди сюда, дорогой Генрих!» Я словно ошалелый выскочил из дома и влетел в экипаж. Сердце моё готово было выпрыгнуть из груди. Боже, я без умолку болтал о Шекспире, а бедный Штольберг благосклонно всё это терпел и был только рад, что Шекспир зажёг во мне огонь. Когда экипаж возвращался назад, я беспокоился единственно о том, что мы подъедем к нашим дверям до полудня, до обеденного времени. Но – слава Богу! – когда мы были ещё у моста Фриссау, пробило половину первого. И теперь я мог пообедать у Штольберга. Я сидел рядом ним и даже сейчас помню, какие были на столе блюда. Как же сладок был мне Шекспир, когда я возвращался к нему в сумерках! С тех пор «Буря» Шекспира, Рождество и Штольберг слились в моей фантазии, срослись воедино. С приближением праздника я ощущаю неодолимое внутреннее побуждение читать «Бурю», хоть и знаю её наизусть и мне ведома каждая травинка и былинка на волшебном острове. И сегодня, дорогой Жан Поль, ближе к вечеру это вновь произойдёт. Если же мой смертный час придётся на Рождество, он застанет меня за чтением «Бури».
Иоганн Генрих Фосс младший (1779–1822) – сын поэта и переводчика Иоганна Генриха Фосса. Работал школьным учителем в Йене, а в 1806 г. получил должность профессора немецкой филологии в университете Гейдельберга. Был знаком с Гёте, Шиллером, Гегелем.
Жан Поль (1763–1825) – псевдоним немецкого писателя Иоганна Пауля Фридриха Рихтера. Автор иронично-сентиментальной прозы, написанной с редким воображением. Автор отвергающей всякую нормативность «Приготовительной школы эстетики» (1804). Исследователь юмора как эстетической категории.
Это письмо двадцатидвухлетней девушки, звали которую – хотя это важно лишь во вторую очередь – Аннетте фон Дросте-Хюльсхофф. Как повествование о жизни молодой женщины, пишущей без чрезмерной экзальтации, решительно, порой твёрдо (что из-за нехватки её языковых средств вполне может показаться слишком мягким и неопределённым), этот документ более интересен, чем как свидетельство о жизни поэтессы. Но это письмо – настоящий уникум даже среди эпистолярного богатства Аннетте фон Дросте, очень активной корреспондентки. Оно передаёт то близкое каждому чувство, которое нас охватывает, когда мы по прошествии многих лет внезапно наталкиваемся на какую-нибудь безделушку, укромный уголок или книгу – нечто дорогое нам в детстве и с тех пор оставшееся неизменным. Тогда мы снова испытываем тоску по забытому, которое пронесли в себе сквозь череду дней и ночей, но это не столько взывание к детству, сколько его эхо. Ибо детские часы как раз и сотканы из предметов этой тоски. Данное письмо также – предвестие будущих её стихов «с их зернистой вещественностью и уютными или плесневелыми запахами из старого комода»