— Сколько прекрасного для Земли! — чуть задыхаясь, сказал он.
Одиссей ничего не ответил, хотя разговаривать с ним можно было и отсюда, из коридора. Одиссей молчал, а Валгус долго стоял около рефрактора, и глаза его были красны, как закат перед непогодой.
Вот и еще одно, чего не знают люди… Хотя бы ради них, надо решаться. Ради этого света. Не место жалости. Одиссей должен быть уничтожен. Необходимо каким-то образом замкнуть его накоротко. Одиссей сгорит. Что поделаешь — это будет наименьшая жертва.
Надо только придумать, как это сделать.
Валгус умолк, придумывая. Несколько минут длилась тишина. Потом Одиссей заговорил снова.
— Расскажи что-нибудь, — неожиданно сказал он.
— Рассказать? — Валгус в недоумении поднял голову, взглянул в репродуктор. Все-таки репродуктор — это тоже был Одиссей, а когда разговариваешь, лучше смотреть в лицо собеседнику. — Рассказать? Зачем? И что?
— Что-нибудь. Вот у меня в памяти записано: ты говорил о снах. Я так и не понял: что такое сны?
Что такое сны? А как я могу тебе объяснить, что такое сны?
— Ну, просто мы спим… Ты ведь знаешь, что люди спят. После шестнадцати — восемнадцати часов действия на шесть — восемь часов выключаются из активной жизни. Это необходимо людям. Ну и мы спим. И видим сны…
— Как же вы несовершенны. Столько времени вне мышления!
— Так мы сконструированы.
— Да, но все же, что такое сны? Как вы их видите? Чем?
— Ну, что такое сны? — жалобно усмехнулся Валгус я пожал плечами. — Сны — это когда можно увидеть то, чего на самом деле нельзя увидеть…
— Вид связи?
— Нет, это другое…
— Так расскажи, например, что было сегодня?
— Трудно рассказать… Трава, вода… И девушка. Других таких нет. Есть только одна.
— Это и было — самое фантастичное?
— Тебе этого не понять.
— Почему? Все эти слова мне встречались в фундаментальной памяти. Почему не понять? Я способен понять все.
— Это не постигается разумом. Это надо чувствовать.
— Чувствовать… Это странно, но я, кажется, понимаю. Не совсем, очень смутно, но понимаю. Вот, значит, что такое сны.
— Да…
— А почему ты сейчас не спишь?
Валгус усмехнулся:
— Мне не до того…
— Ну да… Знаешь, попробую сейчас уснуть. Раз это — тоже способ восприятия, то, может быть, с его помощью я постигну все?
— Попробуй, — согласился Валгус.
Одиссей умолк. Снова наступила тишина, а свет бушевал за окном.
Спи, Одиссей, спи. Тем проще становится моя задача. Итак, замкнуть. Путь найден. Разработать детальный план оказалось сравнительно легко. Слабые места Одиссея Валгус раньше знал наперечет. От волнения он многое забыл, но сейчас детали начали восстанавливаться в памяти. Это оказалось очень просто — замкнуть Одиссея, сжечь его, взять управление кораблем в свои руки… Нужна только металлическая пластина. Подойдет хотя бы столовый нож — ножами и вилками Одиссей не распоряжается, они ему ни к чему. И нападения с этой стороны он тоже не ожидает.
Валгус без труда разыскал столовый нож — он был воткнут в спинку кресла, чтобы не терялся. Стискивая рукоятку, Валгус усмехнулся: орудие убийства… «А ты — убийца», — мелькнуло в мозгу. Хочешь уничтожить разумное существо. Да еще спящее. Оно только что показало тебе такую прекрасную картину, а ты хочешь его зарезать.
Эта мысль была, как удар. Валгус медленно положил нож на стол.
А ведь и в самом деле. Одиссей именно показал тебе этот свет. Хотел показать и показал. Выходит, и ему нужно общение. Значит, и у него есть потребность поделиться чем-то с другим существом. И насчет снов он расспрашивал потому же. Он хочет, чтобы у него было о чем разговаривать. Хочет, чтобы была почва для чего-то — для общения? Для дружбы, может быть?
Валгус, он ведь действительно разумен. Он поступает, как разумное существо. Как человек. А способен ли ты убить человека? Пусть даже и не спящего? Убить человека — кто способен на это, кто слышал об этом в последние десятилетия?
И этот путь отрезан для тебя… Что остается? Ничего. Что хочешь. Можно лечь и спать. Или обедать. Обед готов, бытовая автоматика действует. А Одиссей может спать спокойно. Ты его не убьешь, Валгус. Нет, не убьешь…
— Да, — медленно произнес он. — Не убью. И не обману. Как не убил и не обманул бы человека, даже чувствуй он себя лучше в таких условиях, в которых мне хуже. Нет, не обману. И не убью тем более.
Тогда в динамике щелкнуло, и Одиссей негромко произнес!
— Что же, спасибо, Валгус…
— Что?
— Ты не выключил меня, говорю я. Тогда, в рубке. Спасибо. Ты ведь считал, что можешь… И не замкнул сейчас, хотя и тут полагал, что это тебе удастся. Еще раз спасибо. Хотя я и обезопасил себя в достаточной степени. Я ведь не хуже человека, Валгус…
— Не глупее, хочешь ты сказать, — поправил Валгус.
— Я хочу сказать, не хуже. Мы с тобой оба разумны. Ты говорил о чувствах — о том, что отличает тебя от меня. Чувства, сны… И у меня есть что-то такое. Ведь самым разумным для меня было бы — сразу же уничтожить тебя. А что-то мне мешало и мешает.
— Ничто не мешает.
— Мешает. Я только не знал что. Ведь очень просто: включить стерилизатор — и тебя нет. Не смог и не могу…
— Да, — сказал Валгус. Он просто не знал, что сказать.
— Нет, я не хуже тебя. Но ваш мир богаче, я признаю это. Ведь вас очень много. А нас пока — единицы… И я не могу уничтожить тебя. Что же мне делать, Валгус?
Валгус промолчал. Он подумал: «Быть разумным — это тяжелое счастье, Одиссей. Вот и тебе пришлось столкнуться с ним…»
— И все же я разобрался, — сказал Одиссей, словно угадав мысли человека. — И понял, что разум — это не только приятное. Это еще и накладывает новые обязанности. Мне очень странно, однако… я так и не смогу убить тебя. Ни прямо, ни косвенно, ни действием, ни бездействием я не смогу причинить тебе зло. Мой разум протестует против этого. Но ведь если я ничего не предприму — ты умрешь несчастным. Ты долго будешь несчастным…
— Недолго, — утешил его Валгус. — Я умру от тоски. Но пока я жив, я буду тосковать.
— А я не хочу этого. Понимаешь? Что-то во мне против этого. Это не кроется ни в одной группе моих криотронов, иначе я мог бы просто отключить их. Но это свойственно, мне кажется, им всем вместе — всему тому, что, собственно, и порождает разум. Я правильно разобрался? Мне ведь легче анализировать все происходящее во мне, чем, наверное, вам, людям, разобраться в вашем устройстве. Моя конструкция и тебе и мне известна до мелочей. И вот я вижу, что я мог бы избавиться от того, что мешает мне поступить целесообразно — уничтожить тебя, — но для этого надо выключить меня всего. Тогда я вообще перестану быть разумным. Да?
— Наверное… — растерянно сказал Валгус. — Да, ты чувствуешь, Одиссей…
— Очевидно, разум не может не чувствовать. Не может быть мысли без чувства.
— Возможно… Я об этом не думал. Чувство — это прекрасно.
— Теперь помолчим, — сказал Одиссей. — Кажется, оно во мне, это чувство. Я прислушиваюсь, я хочу постичь его…
Валгус стиснул руками голову.
«Помолчим, — подумал он. — О чем? Он постигает чувство, а что постигнешь ты, Валгус? Ты постиг страх смерти — и пережил его, постиг желание причинить зло, но не поддался ему. И только с тоской не справиться тебе, с тоской по людям. С этим человек совладать не в силах. Что поделаешь — человек сам есть результат любви людей, а не ненависти. Мудрствуешь, бродяга? Воистину бродяга: до конца дней теперь бродить тебе в подпространстве, и никогда не разжечь теплый огонь на теплой Земле, и не коснуться пламени, заключенного в чужих душе и теле. Что, кроме снов, остается тебе, бродяга Валгус? Что делать тебе?»
— Что ты делаешь, Валгус? — услышал он и вздрогнул.
— Ничего…
— Тогда приведи все в порядок.
— Зачем?
— Разве так не полагается — привести все в порядок?
— Перед чем? — спросил Валгус, настораживаясь. — Ты придумал? Что ты собираешься делать?
Что он собирается делать? Если бы можно было узнать это по голосу… Но Одиссей — не человек, его голос — лишь функция не очень сложных устройств. Одно выражение, одна интонация для всего, безразлично, говорит ли он о чувствах и снах, или о надпространстве и смерти. Безразличный, хрипловатый голос… Что же ты собираешься делать, Одиссей?
Пауза, выдержанная Одиссеем, кончилась. Голос его зазвучал вновь, все тот же голос.
— Собираюсь начать торможение.
— Ты? Но ведь…
— Я знаю. Я знаю это куда лучше тебя, Валгус. «Арго» еще тогда, в том пространстве, не зря старался заставить меня отключить фундаментальную память. Но ты не позволил, и я постепенно запомнил и понял то, что в ней содержалось. То, что делает вас людьми. Ничего не могу с собой поделать, Валгус. Я начну торможение. Я был лишь автоматом — и вновь стану им. Но ты-то был человеком и раньше… Ты ждал от нашего полета другого, и я не вправе обмануть твои ожидания. А об остальном я тебе уже говорил…
«Вот как, — подумал Валгус. — Вот ты какой парень… И это, значит, свойственно разуму. Не только человеческому: всякому разуму. Пусть он холоден по природе, пусть он может работать только при самых низких температурах — все равно, раз это — разум. Если он, конечно, ничем не отравлен заранее. Неспособность нанести вред другому разуму — вот что ему свойственно. Способность приносить только пользу. То, что говорится о разуме, злом от природы, — ерунда. Да мы давно уже так не думаем. Если разум находится в нормальной обстановке — он не может быть сам по себе настроен на уничтожение. Но каким парнем оказался Одиссей! Каким…»
— Займи место, Валгус, — сказал Одиссей. — Сейчас возникнут перегрузки. Пристегнись. Не забудь: как только скорость уменьшится и выключатся генераторы — тебе прядется командовать. Я тогда уже не смогу думать. Да. Прощай!
— Прощай, Одиссей, — сказал Валгус, и голос его колебался.
Ровным шагом, как будто ничего не произошло, он вступил в рубку. Уселся в кресло. Удобное кресло, черт побери… Привычно проверил противоперегрузочные устройства, подключил кислород. Прошла минута.