В октябре 1587 года, когда Марии было 14 лет, ее отец и мачеха скончались с разницей в сутки. Не исключено, что не обошлось без «напитка», состряпанного братом великого герцога Тосканского Фердинандом; но флорентийцы, ненавидевшие своего правителя (он слыл чернокнижником), были только благодарны за такое вмешательство. Мария тоже сияла от радости: ее дядя сразу заменил портреты Бьянки портретами покойной герцогини; его молодая супруга Кристина Лотарингская была всего двумя годами старше племянницы, и пока обе без удержу веселились на балах, дядя занялся поисками достойной брачной партии для юной родственницы. Эти поиски и переговоры длились 13 лет…
И вот, наконец, в начале октября Роже де Бельгард прибыл во Флоренцию, чтобы, как тогда было заведено, заключить брак от имени французского короля. После пышной церковной церемонии целых пять дней продолжались празднества: пиры с элементами театрализованного представления, шествия, фейерверки, турниры, состязания, концерты и спектакли. Из Флоренции невеста со свитой отправилась в Ливорно, где взошла на королевскую галеру, украшенную золотом и 230 драгоценными камнями. Через две недели каботажного плавания флотилия из восемнадцати судов (из них только одно было французским) прибыла в Марсель. Но чтобы увидеться с супругом, Марии пришлось ехать дальше, в Лион — Генрих в то время сражался в Савойе и слал ей нежные письма. Их встреча состоялась 10 декабря: король явился к ужину. Не откладывая дела в долгий ящик, он сообщил, что нынче ночью придет к ней: флорентийской «свадьбы» достаточно, чтобы считать их мужем и женой, благословение папского легата — условность. Памятуя о полученном перед отъездом дядюшкином напутствии («Главное — забеременеть»), Мария подчинилась… 17 декабря их наскоро обвенчали в Лионском соборе, а через месяц молодожены порознь выехали в Париж. Королева уже была беременна.
Если их первое свидание обернулось приятным сюрпризом (Генрих, в свои 47 лет совершенно седой, на деле оказался вовсе не стариком, а Мария, перезрелая старая дева, — вполне привлекательной толстушкой), брак по расчету не стал союзом любящих сердец. Супруги были совершенно разные люди.
Невысокий сухопарый Генрих никогда не считался красавцем, а ко времени второй женитьбы не только поседел, но и лишился половины зубов, а оставшиеся были сильно испорчены. По обычаю своей родины он употреблял в пищу много чеснока и лука. Король-воин мало заботился о своих нарядах, мог спать в одежде, часами ездить верхом, мылся крайне редко, а потому источал резкий запах пота, конюшни, псины и кожи. Это амбре служило предметом шуток его окружения, над которыми он смеялся первым; но вот его супруга была вынуждена поливаться крепкими духами, чтобы перебить зловоние, исходившее от мужа.
При всём этом король обладал неотразимым обаянием. Он не был рожден для трона, а потому лишен высокомерия и чванства, свойственных его новой жене. Он умел понимать людей и ставить себя наравне с ними, пока общение носило неофициальный характер: шутил и смеялся чужим шуткам, но мог осадить остроумным выпадом зарвавшегося нахала, прислушивался к чужим советам и ценил искренность. Прагматик до мозга костей, он принимал порой неожиданные решения, которые, однако, оказывались единственно верными, поскольку он схватывал суть дела. Мария же и не пыталась проникнуть в суть вещей, но ее верхоглядство сочеталось с непреодолимым упрямством; сомнения были для нее мучительны, а потому она цеплялась за внешний порядок, обычаи, стереотипы. Генрих чувствовал себя свободно в любой компании, умел дружить, не чурался простонародья, обожал ярмарочные балаганы. По характеру он был типичным гасконцем: простой в общении, подвижный, говорливый, не мог усидеть на месте и сам признавался, что крайне нетерпелив. Неповоротливая умом и телом Мария не могла бы за ним угнаться, даже если бы захотела. Кроме того, супругам приходилось общаться через переводчика: хотя переговоры о заключении брака велись почти восемь лет, никто и не подумал обучить невесту языку будущих подданных. Только прибыв во Францию, она понемногу начала осваивать французский, но даже научившись объясняться с грехом пополам, не понимала скороговорки мужа и его шуток — для этого надо было не только улавливать игру слов, но и обладать чувством юмора, которого она была лишена.
Однако весельчак и бонвиван был гораздо более сложной личностью: пережитые страдания приучили его скрывать истинные мысли. С ним случались приступы тоски и грусти. Мужественный и храбрый до бесстрашия, Генрих мог быть властным и даже жестоким, вспыльчивым, но отходчивым. Годы военных походов и любовных сражений не прошли даром: короля часто била лихорадка, мучила подагра, а из-за постоянного риска покушений[9] и нередких неудач на любовном ложе он страдал хронической бессонницей.
С женщинами он был фамильярен до вульгарности, но за этим поведением скрывалась неутоленная потребность в любви и нежности. Помимо двух законных жен у него было как минимум 56 любовниц (не считая случайных связей, о которых не осталось никаких документальных свидетельств), но ни одна из этих женщин не любила его — они отдавались королю. А проницательный и осторожный король таял от любви, терял весь свой ум и рассудительность и мог бы наделать непоправимых глупостей, если бы не вмешательство друзей — или самой судьбы.
Вот и сейчас, отправив жену в Париж малым ходом, он во всю прыть поскакал в Верней, где его дожидалась Генриетта. Когда королева после трех недель пути совершила торжественный въезд в столицу, супруг представил ей маркизу среди прочих придворных дам: «Вот эта красавица была моей любовницей, а теперь хочет стать вашей покорной слугой». Красавица поклонилась недостаточно низко, и король сам нагнул ей голову, чтобы она поцеловала край платья своей госпожи. Однако апартаменты королевы в Лувре находились по соседству с апартаментами Генриетты, и король усердно навещал обеих дам.
Нравы французского двора шокировали королеву-итальянку, а она сама шокировала подданных гордыней и приверженностью к обычаям своей родины. Мужчины из ее свиты, которые должны были обеспечивать безопасность во время пути, теперь уже не имели причин находиться при ее особе, и Генрих отослал их всех обратно, включая Вирджинио Орсини — кузена и друга детства королевы (а может быть, и более). Марию окружили французской свитой, в статс-дамы назначили госпожу де Гершвиль — умную, зрелую и рассудительную женщину, прославившуюся тем, что в свое время твердо отклонила все авансы короля. Зато королева не согласилась пойти ни на какие уступки в отношении своей камер-фрау: ею должна быть только Леонора. Ей объяснили, что даже камеристка королевы должна быть высокого происхождения и замужней дамой. Это не проблема: чтобы получить возможность последовать за своей хозяйкой во Францию, дочь столяра купила себе имя разорившегося потомка славного рода Галигаи. Но оказалось, что во Франции мало обладать титулом почетного горожанина. Однако за некрасивой, смуглой и плоской, как доска, Леонорой уже давно увивался умный и смазливый Кончино Кончини — отпрыск графа де ла Пенна, получивший прекрасное образование, но не имевший ни чести, ни совести, ни денег. Он сразу вызвал у короля резкую антипатию, и сначала тот дал согласие на брак при условии, что парочка вернется во Флоренцию. Но потом Генрих IV передумал — Кончини помогал ему скрывать любовные похождения от ревнивой королевы. Через полгода после приезда во Францию Леонора вышла-таки замуж и стала камер-фрау; королева совершенно подпала под влияние супругов Кончини, а те, хранители интимных секретов, теперь могли добиться всего, чего хотели.
Не подготовленная к жизни при французском дворе, королева совершала одну оплошность за другой, однако искупила их все 27 сентября 1601 года, разрешившись от бремени сыном. Счастливое событие произошло в Фонтенбло. Король был рядом во время родов (вместе с тремя принцами крови, которые должны были засвидетельствовать факт рождения королевского отпрыска), а увидев, что младенец — мальчик, возблагодарил Господа; по щекам отца текли крупные слезы. Двери спальни распахнули настежь, и ее заполонили две сотни человек, чтобы посмотреть на ребенка. Король благословил сына и вложил в его ручонку свою шпагу, чтобы тот воспользовался ею «ко славе Божьей, для защиты короны и народа».
Рождению дофина[10] радовалось всё королевство: люди обнимались на улицах, танцевали; на перекрестках зажгли огни иллюминации, выкатили бочки вина. Даже королева пришла в умиление: увидев маленького Сезара де Вандома (старшего сына Габриэль д’Эстре, которого король взял на воспитание), одиноко бродящего по дворцу, пока все радовались рождению его единокровного брата, она велела ласкать и его. Но 4 ноября Генриетта д’Антраг в свою очередь родила мальчика — Гастона Анри; король и его целовал и тетешкал, называл своим сыном и говорил, что этот малыш красивее, чем сын королевы, — тот уродился в Медичи, такой же чернявый и толстый.
ДОФИН
Мой род и я горды наследником таким.
Первенец королевской четы родился довольно слабым: повитуха Луиза Буржуа не сразу перерезала пуповину, боясь поранить ребенка. Чтобы привести его в чувство, она попросила принести ей вина и ложку и сказала королю: «Сир, если бы это был другой ребенок, я набрала бы в рот вина и впрыснула ему». Король тотчас вставил горлышко бутылки ей в рот и сказал: «Поступайте, как с другими».
После рождения младенец получил лишь малое крещение — его окунули в воду без совершения церковных обрядов (эту процедуру могла совершить и повитуха). По традиции имя было положено давать только после официальной церемонии крещения, поэтому королевского первенца все называли просто дофином, а родители обращались к нему «сын».
Детская смертность в те времена была очень велика (20–40 процентов), и к новорожденному дофину сразу приставили опытного личного врача Жана Эроара, прежде служившего Карлу IX, Генриху III и самому Генриху IV. Эроар вел подробный дневник с 1601 по 1628 год, занося в него все мелочи, относящиеся к физиологическим отправлениям, гигиене, состоянию здоровья, поведению малыша, а также важные события в его жизни. Там, в частности, есть такие записи: «11 ноября 1601 года ему впервые натерли голову. 17 ноября 1601 года ему натерли лоб и лицо свежим сливочным маслом и миндальным молочком, поскольку там появилась грязь. 4 июля 1602 года его впервые причесали, ему это нравилось, и он поворачивался головой там, где у него чесалось. 3 октября 1606 года ему омыли ноги теплой водой… в первый раз. 2 августа 1608 года впервые искупали». Надо полагать, что «пахучий» Генрих находил это в порядке вещей.