Генрих IV не делал различия между своими законными и незаконными отпрысками, которые росли все вместе в замке Сен-Жермен, «на вольном воздухе», навещаемые родителями по воскресеньям. Беарнец оттаивал там душой и искренне веселился, забавляясь с тремя детьми Габриэль д’Эстре (Вандомы), двумя — Генриетты д’Антраг (Верней), сыном Жаклин де Бюэй (Море), двумя дочками Шарлотты Дезэссар и шестью детьми королевы Марии. Известный эпизод, когда испанский посол застал его за игрой в лошадки (король ползал на четвереньках, катая на своей спине двух малышей), послужил сюжетом для картины Доминика Энгра. У королевы же родительские чувства были неразвиты, воскресные визиты были ей в тягость, и ее возмущали такие распущенность и фамильярность.
Надо сказать, что старший сын разделял ее возмущение. Он очень быстро понял, что принадлежит к «иной породе», и начал восставать против равного обращения. Генрих пытался с этим бороться. Однажды король приказал госпоже де Монгла, чтобы Людовик время от времени обедал за одним столом с Гастоном де Вернеем; дофин воскликнул: «Эй! Слуги не должны обедать вместе с господами!» Король настоял на своем, и на следующий день Людовик разделил трапезу с обоими детьми Генриетты. Когда отец спросил, почему же он сначала отказался подчиниться, сын ответил без обиняков: «Эй! Он же не мамин сын!» Король не сдавался и заставлял дофина проводить время не только с единокровными братьями и сестрами, но и с их матерями, хотя мальчик, несмотря на юный возраст, совершенно не заблуждался на их счет. Когда 2 мая 1608 года, гуляя по саду вместе с сыном, Генрих указал ему на графиню де Море и сказал: «Сынок, я сделал ребенка этой красивой даме, он будет вашим братцем», — Людовик покраснел и отвернулся, пробормотав: «Это не мой брат». Узнав же о рождении «братца» Антуана де Бурбона (будущего графа де Море), он возразил: «Это не папин сын!» — «А чей же?» — «Его матери». Отказался он признать и «сестрицу», рожденную графиней Роморантен, поскольку «она не вышла из маминого живота». Когда же один из слуг заметил ему, что король любит эту женщину, Людовик ответил: «Она шлюха, я ее не люблю». (Отметим попутно «изысканный» лексикон королевского сына.)
Людовику не исполнилось и семи лет, а в его голове уже сложилась четкая иерархия: «Я принадлежу к лучшей породе, как мой брат Орлеанский, мой брат Анжуйский и мои сестры. За ней идет порода братца Вандома (Сезара. — Е. Г.) и братца шевалье (Александра де Вандома. — Е. Г.), потом братец Верней и малыш Море. Он самый последний и стоит ниже дерьма, которое я только что сделал» (дофин в момент произнесения этой речи восседал на горшке).
Мальчик не случайно проводил параллели с породами собак: он прекрасно в них разбирался, поскольку часто получал в подарок от вельмож собак — испанской, австрийской, французских пород, в основном гончих, но также комнатных собачек, спавших у его ног прямо на постели; у Дундун и Эроара тоже были песики. О кошках врач не упоминает, однако известно, что в пять лет принц молил отца отменить варварский обычай сжигать кошек на Гревской площади (парижане видели в этих животных, особенно черной масти, приспешников дьявола). Но традиции очень живучи: кошачий вой раздавался на этом месте до 1619 года.
С шести лет дофин со знанием дела рассуждал о псовой охоте, поражая даже знатоков. В 1603–1606 годах Маргарита Валуа построила себе на левом берегу Сены особняк с большим садом и просторным парком, и дофин травил там зайцев. Когда он жил в Фонтенбло, его любимые Пато, Патло и Гризетта гонялись за лисятами прямо в галерее замка. 22 мая 1607 года, едва расставшись с детским платьицем, дофин впервые участвовал в королевской охоте на оленя и тогда же получил в подарок от принца Уэльского ручной мушкет и двух спаниелей. Всем премудростям псовой охоты его обучил флорентиец Франческо де ла Шиорина; затем главный королевский дворецкий принес ему книгу «Псовая и соколиная охота». К тому времени мальчик уже многое знал о ловчих птицах и ловко спускал с перчатки сорокопутов, охотясь на воробьев.
Принц рано привык к виду крови. В 1606 году, когда ему едва сравнялось пять лет, он присутствовал в Фонтенбло при популярном развлечении: схватке догов с быком и с медведями.
Таким образом, принц не рос в «башне из слоновой кости», от него не скрывали реальной жизни. Он с малых лет поражал взрослых рассудительностью и прямотой. Его не так-то просто было провести. Однажды, когда было очень жарко, Эроар сказал, что терраса нового замка расплавилась, на что дофин возразил: «Э, это вы только так говорите, чтобы я туда не ходил».
Однако его надо было приучать к политике и притворству, что иногда означало одно и то же. В августе 1605 года часовню обили черной материей, чтобы отслужить заупокойную мессу по Генриху III. Людовик, находившийся в возрасте «почемучек», забросал окружающих вопросами. Ему объяснили, что он должен молить Бога за покойного короля, но при этом скакать и резвиться, поскольку, если бы король был жив, его самого, возможно, не было бы на свете, и уж во всяком случае он не был бы наследником французской короны.
За его образование вплотную принялись в марте 1608 года. Первым воспитателем дофина стал поэт Воклен дез Ивто, ранее состоявший при Сезаре де Вандоме. Первый урок заключался в том, что следует почитать Бога и Церковь, отца и мать. Затем семилетнему мальчику велели штудировать «Иудейскую войну» Иосифа Флавия, что было ему явно не по возрасту; на вопрос учителя, следует ли призывать священнослужителей в Королевский совет, он честно ответил: «Не знаю». В некоторых вопросах наставник оказался профаном — Эроар порой исправлял его ошибки в переводах с латыни на французский. Неудивительно, что ученик довольно рано начал проявлять самостоятельность мышления.
К тому времени он вполне уверовал в свою избранность и свыкся с мыслями о той роли, которую ему рано или поздно суждено будет играть. Некоторые реплики мальчика поражали зрелостью и афористичностью. 7 мая 1608 года в Фонтенбло во время королевского балета, в котором должны были участвовать дети, Сезар де Вандом сказал ему: «Сударь, займите ваше место», — на что будущий король ответил: «Мое место повсюду!»
Он уже знал, что взрослые, состоящие у него на службе, должны будут подчиниться его воле, и попытки неповиновения приводили его в гнев. «Им было тем сложнее управлять, что он, казалось, рожден был править и повелевать другими», — записал Воклен дез Ивто.
Чтобы внушить сыну мысль о смирении, Генрих заставил его омывать ноги бедным. Эту церемонию устраивали на Страстной неделе, в Чистый четверг. В первый раз малыш (ему не было и шести) не смог преодолеть отвращение, и обряд в его присутствии исполнили священники, состоявшие при его особе. На следующий год ритуал провел король, а дофин ему помогал; впоследствии Людовик регулярно делал это сам.
Второго июля 1609 года Генрих IV впервые взял сына с собой на заседание Королевского совета, поставив у себя между коленями. Речь шла о денежном обращении. Совет обсуждал и другие важные вопросы: введение новых налогов, подавление крестьянских восстаний, возвращение в страну иезуитов (Генрих мудро настоял на этом, поскольку, прощенные королем, они уже не будут опасны), дарование нового устава университету и, конечно, внешняя политика: нужно было определить позицию Франции по отношению к Испании, высоко поднявшей знамя борьбы с протестантской ересью. Следует ли проявить религиозную солидарность или отстаивать национальную независимость? Королева, также официально входившая в Совет, была ярая испанофилка, но король ненавидел всё испанское и не собирался отрекаться от союзников: немецких государей, английской королевы и Соединенных провинций, недавно утвердивших свою независимость. Габсбурги фактически взяли Францию в кольцо: на юге — Испания, на юго-востоке — верная ей Савойя, на востоке — Священная Римская империя германской нации со столицей в Вене, на севере — Испанские Нидерланды (где томится обожаемая Генрихом Шарлотта де Монморанси). А тут еще скончался, не оставив наследников, верный друг Франции герцог Клевский, и император завладел его землями в среднем течении Рейна, имевшими стратегическое значение. Генрих IV решил выступить в поход против императора и, возможно, против Испании.
На войне всякое может случиться, и король учредил регентский совет из пятнадцати человек, в который вошла королева. Мария согласилась с условиями (по которым ее голос был равноценен голосу любого другого члена совета), однако потребовала своей коронации в Сен-Дени. Церемонию назначили на 13 мая 1610 года; 16-го числа должен был состояться торжественный въезд королевы в Париж, а 19-го — отъезд короля на фронт.
КОРОЛЬ
Да, мой отец убит; я требую отмщенья…
Генриха IV томили дурные предчувствия: ему была предсказана смерть в карете после первого же устроенного им торжества. Он умолял Марию повременить с церемонией коронации, но та была непреклонна. «Черт возьми, я умру в этом городе, никогда мне отсюда не вырваться! Они меня убьют, я вижу, что у них нет другого средства, кроме моей смерти. Ах, проклятая коронация, через тебя я приму смерть!» — воскликнул король в разговоре с Сюлли. Но коронация состоялась с соблюдением всех обычаев и обрядов; королева была счастлива, словно побывала в раю. Церемонию запечатлел Питер Пауль Рубенс: рядом с коленопреклоненной Марией, за которой тянется нескончаемая синяя мантия с цветками лилий, стоят дофин Людовик и его сестра Елизавета.
В эту ночь в Лувре супруги спали раздельно. 14 мая Людовик поднялся в семь утра; в половине девятого позавтракал одним хлебом, выслушал мессу в часовне и навестил обоих родителей. В 11 часов он пообедал, поиграл, потом отправился на урок. В это время Генрих, плохо спавший ночью, зашел к жене посоветоваться, ехать ли ему к заболевшему Сюлли, чтобы обсудить приготовления к военному походу. Мария считала, что не сто́ит, но Генрих, поколебавшись, решил, что всё-таки съездит. Туда и обратно, он скоро вернется.