— Если армия пойдет на Монтаржи, я ухожу!
— Сударь, — промолвила принцесса, — если таково ваше намерение, я прошу вас уведомить меня об этом заранее, ибо в нашем положении полезно уметь отличать друзей от врагов.
— Как раз поэтому, — ответил герцог Немурский, — я и не прочь сорвать личину с ложного друга, который обманывает принца де Конде и намерен сделать то, чего не сделали бы даже его открытые враги.
— И кто же этот ложный друг? — с вызовом спросил г-н де Бофор, поднимаясь с сундука, на котором он сидел, и направляясь к герцогу Немурскому.
— Вы, сударь! — ответил герцог.
Не успели эти слова прозвучать, как герцог Немурский получил пощечину. Он ответил тем же и сорвал с головы г-на де Бофора его белокурый парик. В то же мгновение оба принца отскочили назад, а затем ринулись друг на друга со шпагой в руке; но кто-то из офицеров бросился между ними, и их разняли: с минуту продолжалась страшная неразбериха, поскольку те, кто стоял снаружи, услышали шум и кинулись в комнату. Мадемуазель де Монпансье поднялась и приказала лейтенанту своих гвардейцев отобрать у обоих принцев шпаги. Однако герцог Немурский не хотел отдавать своей шпаги никому, кроме самой принцессы; что же касается г-на де Бофора, то он, позволив ей увести себя в сад и встав там на колени перед ней, попросил у нее извинения за себя и своего зятя. Видя, что один немного успокоился, она покинула его и вернулась к другому, но утихомирить его стоило ей огромных трудов, ибо он ничего не хотел слушать. Тщетно она убеждала его, говоря, что для партии ничего не может быть хуже подобных ссор и что враги, если им станет известно о них, обрадуются им, как победе: он продолжал горячиться и бросать угрозы. Тем не менее мадемуазель де Монпансье проявила такую настойчивость, что ему в конце концов пришлось уступить; он дал обещание принести извинения г-ну де Бофору и даже обнять его, но решился на это крайне неохотно. Совсем иначе повел себя г-н де Бофор: он с распростертыми объятиями и со слезами на глазах пошел навстречу своему зятю, который, вместо того чтобы ответить на эту нежность, обнял его, по словам мадемуазель де Монпансье, «так, как если бы обнимал лакея».
Сумев кое-как уладить эту ссору, мадемуазель де Монпансье вернулась в город. Горожане уже стали немного тревожиться по поводу ее долгого отсутствия, но она объяснила причину своей задержки главнейшим из них; прибыв к себе во дворец, она написала обоим принцам, попросив их жить в дружбе и приказав армии выступить в поход.
В следующую субботу принцесса получила письмо от отца, написанное им в ответ на ее уведомление о взятии Орлеана:
«Дочь моя!
Вы не можете представить себе радость, какую я испытал при известии о совершенном Вами деянии; Вы спасли для меня Орлеан и упрочили за мной Париж. Это всеобщая радость, и все говорят, что Ваше деяние достойно внучки Генриха Великого. Я никогда не сомневался в Вашей храбрости, но в этом деле Вы проявили, на мой взгляд, еще более благоразумия, чем храбрости. Добавлю, что я восхищен тем, что Вы совершили все это не столько из самолюбия, сколько из любви ко мне. По известной Вам причине пишите мне впредь о всех важных событиях через посредство своего секретаря.
Причина же эта состояла в том, что принцесса де Монпансье писала так плохо, что отец не мог разобрать ее писем.[4]
Примерно в это самое время, то есть 11 или 12 марта, коадъютор получил известие о назначении его кардиналом: бесконечно желанная и служившая предметом стольких интриг кардинальская шапка была дарована ему папской консисторией 18 февраля 1652 года.
XXVII. 1652
Принц де Конде прибывает в армию мятежников. — Его письма мадемуазель де Монпансье. — Состояние королевской армии. — Странный поединок между королем и его братом. — Растерянность двора. — Каково было тогда влияние Людовика XIV. — История со ста луидорами. — Общая бедность. — Возвращение мадемуазель де Монпансье в Париж. — Она продолжает проявлять себя главой партии. — Подготовка к сражению. — Герцог Орлеанский отказывается действовать. — Он отдает свои полномочия мадемуазель де Монпансье. — Она отправляется в ратушу. — Сражение в предместье Сент-Антуан. — Мадемуазель де Монпансье приказывает стрелять из пушек Бастилии по королевским войскам. — Отступление армии короля. — Мадемуазель де Монпансье поздравляют в Люксембургском дворце.
Второго апреля 1652 года мадемуазель де Монпансье узнала новость, вызвавшую у нее вначале сомнение, настолько новость эта была для нее желанной: то было известие о прибытии принца де Конде в армию; однако на другой день она получила через посредство г-на Гийома Гито, столь же преданного принцу де Конде, как его дядя Франсуа Гито был предан королеве, следующее письмо, которое не оставило у нее более никакого беспокойства по этому поводу:
«Мадемуазель!
Тотчас же по приезде моем сюда я счел своим долгом послать к Вам Гито, чтобы засвидетельствовать Вам мою признательность за все то благорасположение, какое Вы проявляете ко мне, и одновременно вместе с Вами порадоваться Вашему успешному вступлению в Орлеан. Это деяние совершенно только Вами и имеет исключительную важность. Соблаговолите принять уверения в моей неукоснительной преданности интересам господина герцога Орлеанского и неизменной готовности доказывать Вам, что, служа с величайшим почтением и пылом Вашим интересам, Мадемуазель, я остаюсь Вашим всенижайшим и всепокорнейшим слугой.
Тем не менее помощь, привнесенная принцем де Конде в дела гражданской войны, была исключительно личной, ибо он приехал в сопровождении всего лишь семи человек, оставив у себя за спиной почти взбунтовавшийся против него Ажен и полностью расколотую постыдными распрями собственную семью. За семь дней он преодолел расстояние, отделяющее Бордо от Орлеана, и едва не был захвачен в Коне каким-то капитаном на королевской службе, разминувшимся с ним всего на полчаса.
Но принц де Конде был похож на Цезаря: куда бы он ни шел, он вел с собой свою удачу. Он прибыл 1 апреля, и неделю спустя мадемуазель де Монпансье получила от него новое письмо:
«Мадемуазель!
Я получаю столько новых доказательств Вашего ко мне благорасположения, что у меня недостает слов, чтобы выразить Вам свою благодарность, и мне остается лишь заверить Вас, что я готов сделать все что угодно, чтобы услужить Вам; окажите мне честь, проникнитесь этим убеждением и сделайте его основой Вашего отношения ко мне. Вчера я получил известие, что мазаринистская армия перешла реку и разделилась на несколько квартир. В тот же час я решил атаковать их. Это удалось мне настолько хорошо, что я напал на них прежде, чем неприятель был предупрежден о нападении. Сначала я разбил три драгунских полка, а затем двинулся на генерала д’Окенкура и разбил его тоже. Здесь нам оказали небольшое сопротивление, но в конечном счете враги обратились в бегство, и мы преследовали их в течение трех часов, а затем двинулись на маршала де Тюренна; но он занял, как выяснилось, настолько выгодную позицию, а наши солдаты так устали после долгой скачки и были так обременены захваченной ими добычей, что мы не сочли нужным атаковать его в такой выгодной позиции, и все обошлось пушечной пальбой; в конце концов он отступил. Все войска д’Окенкура были обращены в бегство, весь обоз захвачен, нашей добычей стали около трех тысяч лошадей, множество пленных и их военное снаряжение. Герцог Немурский творил в этом сражении чудеса и был ранен пистолетной пулей в бедро, но рана его неопасна; под г-ном де Бофором была убита лошадь, что не помешало ему храбро сражаться; отличились также г-н де Ларошфуко, равно как и Кленшан, Таванн, Валон и все другие генералы; Маре ранен пушечным ядром, но сверх того мы потеряли убитыми не более тридцати человек. Я полагаю, что Вы останетесь весьма довольны этими новостями и не сомневаетесь в том, что я всегда готов быть, Мадемуазель, Вашим всенижайшим и всепокорнейшим слугой.
За исключением известия о потерях в этом сражении, опечаливших мадемуазель де Монпансье тем больше, что раненые, названные в письме принца, были ее друзьями, полученные новости доставили ей огромную радость. И в самом деле, королевская армия пребывала в крайнем смятении. Двор находился в Жьене, пребывая в безденежье и терпя лишения, ибо все города запирали перед ним свои ворота, как это сделал Орлеан. Поражение маршала д’Окенкура вызвало страшную тревогу в королевской ставке. Узнав о приближении войск, королева тотчас же отдала приказ собрать все экипажи, находившиеся в радиусе пяти льё от Жьена, на другой стороне Луары и направиться в Сен-Фаржо. На рассвете все кареты уже были по другую сторону моста, заполненные придворными дамами и фрейлинами, но двигались экипажи в такой тесноте и сутолоке, что если бы принц де Конде одолел маршала де Тюренна и горстку имевшихся у него солдат, то он захватил бы в плен короля и весь его двор.
«И потому, — говорит Лапорт, — на ночлег в Сен-Фаржо все прибыли настолько ошалевшие, что не понимали, ни что они делали, ни что им следует делать».
Покинув Сен-Фаржо, двор проследовал через Осер, Жуаньи, Санс и Монтро. Во время этого отступления, весьма походившего на бегство, приказы отдавались так плохо, что все придворные буквально грабили друг друга. Даже король подвергся такому разбою: брат графа де Брольи похитил лошадей из Малой королевской конюшни, и, когда г-н де Беренген послал Живри, конюшего короля, потребовать назад украденных лошадей, тот, кто их удерживал, рассмеялся в лицо Живри и выставил его за порог.
Из Монтро двор переехал в Корбей. И там, после общей битвы, произошел поединок между королем и его братом. Поскольку излагать подробности их сражения затруднительно, мы предоставляем эту заботу Лапорту.